каждый вой на счету.

Улябиха забросила за плечо добрый сноп волос и оскалилась волчицей, будто у нее уже отбирали добытое в честной ловитве: – Званку этот баксон не помеха, ему не надо склоняться над погаными, –

она поджала губы. – У моего семеюшки заместо засапожного ножа мунгальский

дротик, и он будет накалывать их под зябры, как тех плотвей.

Тысяцкий покусал губы и не найдя что ответить, махнул рукой вперед, одновременно передвигая другой рукой к середине пояса нож и добротный

булатный кинжал, доставшийся ему с прошлой охоты. Ратники бесшумно сошли с

места, они превратились в привидения, летавшие над полями сражений, не

расстававшиеся с оружием. Стойбище будто вымерло, воины орды забывшие обо

всем, взвалив тревоги на стражников, должных поддерживать огонь в кострах, но те клевали приплюснутыми носами и опоминались только тогда, когда угли

покрывались налетом пепла. Наступило время, самое удобное и для глубокого

сна вражеских воинов, когда дневные заботы покинули их головы, и для тех, кто пришел на них охотиться, у которых осталась одна задача – уменьшить

число захватчиков, чтобы выжить самим в этом аду. Вои рассыпались в

прерывистую цепь, каждый кусок которой наметил свой участок, они входили в

круг, слабо освещенный отсветами от костра, уверенные в том, что нехристи

вряд ли сообразят, что это лазутчики из крепости сумели оказаться в центре

становища, и потому не сразу среагируют на шорохи за спинами. Если возле

костра дремали сторожа, они резали им горла, а если их не было, начинали

охоту с края и заканчивали ее на противоположной стороне. Вятка с

несколькими дружинниками старался держаться середины, где больше было юрт

джагунов, отмеченных конскими хвостами над входами, возле одной он

задержался дольше обычного, ему показалось, что хозяин что-то заподозрил и

его нет внутри.Чутье не обмануло охотника, мунгальский сотник сидел на

корточках у основания юрты и пытался присмотреться к теням, бродившим по

становищу, занятому его сотней. Наверное, он не подавал сигнала тревоги

только потому, что опасался прослыть трусом, что в орде было равнозначно

смерти, по этой же причине он решил дождаться явных доказательств. Вятка

тихо переступил мягкими поршнями, пошитыми из невыделанных шкур, стремясь

подобраться к нему сзади, он знал, что воины орды не снимают доспехов даже

ночью, отчего их тела покрываются язвами, а кожа становится бледной и вялой, и не спешил с броском ножа, опасаясь попасть в металлическую бляху. До

сотника, присохшего взглядом к бестелесным теням, пропадавшим в ночи и

объявлявшимся вновь в жиденьких лучах месяца, оставалось не больше пары

шагов, тысяцкий уже готовился нанести удар в шейные позвонки, когда тот

неожиданно развернулся и издал едва слышный от страха сиплый возглас. В

следующее мгновение он занес саблю над головой, намереваясь рассечь видение, возникшее у него за спиной, Вятке оставалось лишь отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под замах. Но коротышка джагун, несмотря на плотное

телосложение, взялся наносить удары налево и направо, рассекая со свистом

воздух и не переставая сипеть хорьком, попавшим в сети, скорее всего он по

прежнему думал, что видит перед собой злых духов, насланных непокорными

урусутами на него и на воинов. Вятка заставил себя перевоплотиться в гибкую

лозину, гнущуюся от сильного ветра он искал возможность поразить врага ножом

и не находил ее, понимая,что тот может опомниться и диким воплем прочистить

горло, сдавленное спазмами страха. Вся ночь собралась в белое сплошное

пятно, крутившееся перед его лицом, казалось, мельтешению клинка не будет

конца. Пятно приближалось, грозя превратить тысяцкого в кусок изрубленного

мяса, и не было возможности остановить его хоть чем-то, чтобы перевести

дыхание и принять решение для спасения своей жизни. И тогда Вятка откинулся

назад и собрав силы, с презрением плюнул в толстую морду врага, по которой

начала расползаться ухмылка превосходства, было видно, что тот стал

приходить в себя, скоро он гукнет гнусавым голосом приказ нукерам, и тогда

выбраться из логова мунгал станет невозможно. Никому. Плевок шлепнулся

джагуну на переносицу, брызги от него угодили в раскосые глаза, он перестал

махать саблей и машинально потянулся рукой к лицу. Вятка бросил нож

снизу,стараясь попасть под голый подбородок нехристя, под которым находился

только ремень от шлема, услышал, как лезвие разрубило его и как проткнуло

хрящи горла, пробив их до шейных позвонков. Сотник смачно икнул, затем

сблевал сгустком крови и стал осаживаться на основание юрты, закатывая глаза

и цепенея телом, из крепких пальцев вывалилась рукоятка сабли, которой он

так хорошо владел. Тысяцкий перевел дыхание, затем смахнул ладонью с бровей

заливавший глаза пот, чувствуя, как нервное напряжение упруго перекатилось в

ноги, заставив их дернуться несколько раз к ряду. Он не захотел входить в

юрту, чтобы убедиться, что там никого не осталось, он понял, что срубил

воина, равных которому в ордынском войске были единицы. А вокруг

передвигались будто по воздуху призрачные тени, они гибко наклонялись, сливаясь с ночью, и снова головы с плечами маячили на фоне темно-синего неба

с островами облаков, не стоявших на месте. И нужно было идти вперед, чтобы

относиться к врагу с еще большим презрением за его телесную и духовную

слабость, а значит, с большей ненавистью, от которой зрел в груди звериный

рык.

Вятка пропустил сквозь зубы свистящий звук, полный отвращения, и

собрался отходить от юрты джагуна, когда к нему неслышно приблизилась

Улябиха. Она отерла рукавом фофудьи лезвие ножа и негромко сказала: – Вятка, там к тебе гонец от Прокуды, его сюда привел княжий отрок, оставленный нами стражником на краю становища поганых.

– Где он? – сипло отозвался тысяцкий, бросая еще раз огненный взгляд на

мертвого мунгалина, едва не лишившего его жизни.

– Надымка, спеши к нам, – шепотом окликнула баба кого-то. Из ночной мглы вырос невысокий юнец без шапки и подплыл будто по воде к

юрте, возле которой стоял Вятка, в руках у него поблескивал ордынский кривой

нож.

– Тысяцкий, сотник Прокуда велел спросить, его ратникам соединяться с

твоими воями, или каждый отряд должен выйти к взводному мосту своей

дорогой? – скороговоркой зачастил он. – Мы управились с кучкой нехристей

перед рощицей со святым колодцем.

– А как там Курдюм с Темрюком, а так-же Якуна? – подался Вятка к

нему. – Они от вас недалеко, про них ничего не слыхать?

– Они на луговине с напольной стороны, там пока тихо, факелы на стене

не загорались.

Тысяцкий покатал желваки по скулам, всматриваясь в темноту, затем

хрипло выдавил:

– Идем на встреч друг другу, а там дело покажет, – он добавил. – Но и

при малом сполохе завертайте к проездной башне и спасайте жизни, нам еще

долго надоть отбиваться от поганых.

Посланник сотника Прокуды исчез так-же, как возник – из ниоткуда в

никуда, Улябиха перехватила нож в правую руку и, задержавшись на миг, тоже

собралась растворяться в ночи. Вятка не противился ее уходу, он понимал, что

натурная баба взяла его под неоговоренную никем опеку, но отношение к

женщинам у него было неизменнным, их обязанность должна сводиться к одному –

поднимать детей. Он попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты

к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым

кругом ногами в центр.

Еще одна ночь последнего месяца весны близилась к концу, она была

короче тех, которые накрывали город и окрестности Козельска в начале

ордынского обстояния, но куда теплее. Под ногами охотников прогибалась