боль, и покривился, стараясь сдержать мучительный стон. Впереди мерно

покачивались широкие спины кешиктенов его гвардии, над головами у них сникли

пятихвостые стяги, но туг с подвешенным под наконечник рыжим хвостом не

менял положения, он всегда служил путеводным символом. Кадыр сложил ладони и

хотел поднести их к лицу, чтобы омыться воздухом, как вдруг заметил сипая из

куманов в одежде, расшитой красными лентами, спешащего навстречу движению.

Он тряхнул головой, прогоняя остатки полудремы, и откинулся на спинку седла.

– Рамазан передал тебе, тысячник Кадыр, что из глубины леса потянуло

сильным запахом вони, – сипай приложил руку к груди, останавливаясь сбоку. –

Джагун решил, что такой запах источают только мертвые люди.

– Почему он не послал к тому месту разведчиков? – прищурился на него

Кадыр.

– Там собралось много диких зверей, я видел сам, как несколько крупных

рысей прыгали с дерева на дерево, а еще в зарослях сверкали глаза волков. Их

там не одна стая.

– Волки сейчас голодные, если их потревожить, они могут пойти по нашему

следу, – согласился Кадыр.

– Или напасть на заводных коней, – добавил юртжи, подъехавший сзади. –

Зверей лучше не трогать.

Кадыр неприязненно поджал губы и, не взглянув на добровольного

помощника, приказал посыльному:

– Рамазан должен разведать это место, нам еще надо возвращаться назад. – Так и будет, тысячник, – поклонился тот. Кадыр хлестнул коня плетью и поскакал вслед за сипаем, не удостоив

вниманием юрджи, он с трудом влезал в сознание тысячника, ощущая себя на

деле уже темником.

Возле развилки дороги с едва заметной тропой собрались несколько

джагунов, заросших черным волосом по глаза, лица выражали нерешительность и

страх перед стеной бурелома, сквозь которую нужно было проехать, чтобы

узнать причину зловония, исходившую из-за нее. Кадыр втянул в себя воздух

дырками ноздрей и с трудом выдохнул его обратно, вонь начала ощущаться

задолго до подъезда к этому месту, но здесь она висела над дорогой густым

облаком. Рамазан тронул коня в его сторону и указал плетью по направлению к

завалу из стволов и сучьев:

– Тысячник, за этой преградой не одна стая волков, лисиц и диких

вепрей, а по веткам скачут крупные рыси, готовые броситься на нас, если мы

потревожим их территорию, – он покривил губы под черными усами. – Там, скорее всего, произошел бой и звери после отожрались на трупах, они стали

бешенными от вкуса человеческой крови.

Кадыр наклонился вперед и выхватил у джагуна плеть, затем несколько раз

ударил его наотмашь по спине и по ногам, сотник, не ожидавший этого, рванул

уздечку на себя, отпрянув вместе с конем, на его лице отразилось явное

недоумение, ведь он только недавно получил от тысячника благодарность за

успешную вылазку. А тот бросил плеть на землю и потянулся к сабле: – Джагун, ты сейчас же узнаешь, в чем там дело и доложишь мне, – по

бороде у Кадыра поползла белая пена. – Если ты повторишь трусость, я прикажу

привязать тебя между двух стволов и разорвать пополам.

Рамазан сорвал с плеча лук и стал посылать в завал стрелу за стрелой, выкрикивая одновременно воинам грозные приказы. Раздался треск от спущенных

тетив, воздух наполнился гудением от множества стрел, полетевших к цели, и

тут-же лес взорвался жутким воем, тявканьем и рычанием. Звери будто

набросились друг на друга и стали рвать когтями и клыками живое мясо, и если

бы кто из всадников сунулся к ним, от него не осталось бы клочка одежды. А

рев продолжал усиливаться, переходя в звериный хрип, казалось, лесные

хищники воплотились в огромное чудовище и оно ждет только момента, чтобы

вырваться из дебрей и напасть на людей. Лошади под ордынцами вывернули

глазные яблоки и присели на задние ноги, задрожав шкурой так, словно хотели

из нее выскочить. Рамазан поднял коня на дыбы, всадив в брюхо острые шпоры, бросил его на стену из стволов и ветвей: – Яшасын, кыпчак! – выкрикнул он уран – клич, общий для всех

кипчаков. – За мной, воины аллаха, и пусть духи зла познают крепость

булатной стали!

Но монгольский одомашненный тарпан, доскакав до зарослей, вдруг угнул

голову и закрутился на месте, едва не сбросив всадника на землю, перемахнуть

через кустарник его мог заставить только еще больший ужас. Так-же вели себя

другие лошади отряда, не перестававшие выворачивать глаза и прядать ушами.

Кадыр молча наблюдал за сценой, недостойной воинов орды, на длинном лице

угнездилась маска презрения, наконец тронул мохнатого друга шпорами, заставив его набрать за мгновения приличную скорость, и вздернул уздечку

лишь в последний момент. Конь вскинул передние ноги и влетел вместе с

всадником в сумрачные дебри, сквозь которые едва пробивался дневной свет. Он

приземлился за колючей стеной из кустарника сразу на четыре копыта, громко

екнув селезенкой, вокруг сверкали чьи-то глаза, горящие жаждой крови, отовсюду раздавался треск сучьев. По вершинам деревьев метались летучие

тени, по земле бегали какие-то юркие существа, принуждавшие коня поджимать

ноги и ржать визгливо и утробно. Кадыра охватило смятение, словно он

ворвался в преисподнюю и за ним закрылись ворота, он оглянулся и увидел, что

рядом нет ни одного сипая – они остались за сплошной стеной кустарника, стараясь заставить лошадей повторить прыжок тысячника. Оттуда доносились

проклятия и звонкие стегания плетями по крупам, но лошади словно обезумели, они пятились, заворачивали головы с огромными от ужаса глазами и пытались

сбросить седоков. Кадыр скрипнул зубами, стремясь перековать страх внутри

себя в ненасытную ярость, от которой никому не было пощады, он выхватил

саблю из ножен и принялся рубить все, что попадалось под руку. Ветви и

молодые стволы деревьев, не одевшиеся еще листвой, замерев на мгновение на

весу, стелились под копыта коня жесткой подстилкой, кто-то пронзительно

взвизгивал, кто-то жутко всхрапывал, оставаясь на месте или ломясь сквозь

бурелом подыхать в своей норе. А тысячник рвался вперед как одержимый, он

поймал то состояние, которое возносило его на стены крепостей, не ведая

смятения и повергая врага, возникавшего перед ним, в безволие. Он не рукой, а телом натягивал на себя уздечку, разорвав железным мундштуком губы лошади

до скул, заставив ее исходить кровавой пеной. Наконец впереди показался

просвет, Кадыр ударил коня по крупу саблей, повернув ее плашмя, и тот вынес

его на островок в глубине дебрей с черными остатками костра посередине. От

дальнего края прыснули во тьму, из которой он вырвался, серые хищники

вперемешку с другими зверями, заставив тысячника придти в себя. Он с шумом

втянул воздух, загустевший от вони, завертел головой, стараясь определить

место и осмыслить картину, представшую перед глазами. Наконец кровавый

туман, висевший на веках, начал рассеиваться, Кадыр вильнул зрачками вслед

зверинцу, исчезавшему в зарослях, и пожевал губами. Такое могло быть только

тогда, когда добычи хватало на всех обитателей леса, тогда медведи терпели

подле себя диких свиней, а рыси не точили когти при виде волков. Тысячник

почувствовал как бьет крупной дрожью коня под ним, увидел, что удила

окровавлены до ремешков уздечки, закрепленных серебряными заклепками, ощутил, что не в силах развести коленей, сведенных на боках скакуна. Он

наклонился вперед и похлопал ладонью по холке, призывая того успокоиться, затем сунул кулаком между ушами, не натягивая ременный повод, и медленно

тронулся к краю поляны, облюбованному почему-то хищниками. То, что увидел, заставило его прокусить губы от бешенства и забыть о мимолетной жалости к

животному, не раз выручавшему из беды. Из неглубокой ямы, разрытой зверями, торчали обглоданные руки и ноги, повсюду валялись человеческие головы с