Снять рогожки, чтобы они были налегке, а потом привязать к корме концы

чембуров, и пускай себе плывут.

– Вота радость дивно хрушкая! Это ж не реку переплыть, а толкаться в

ледяной воде ажник до утра, – недоуменно повернулся к нему Темрюк. – Тут у

человека члены сводит, а животное враз пойдет на дно.

Вятка оглядел поезд, вытянувшийся вдоль берега, и без сомнений в голосе

отдал ратникам приказ:

– Снимайте рогожки и раскладывайте их на ушкуях, а лошадей пускай

забирают проводники сотника Рымаря, они там будут нужнее, – затем помолчал и

добавил. – Ежели кони нам понадобятся, то мы опять сходим на охоту.

Поезд для сбегов почти в сотню коней, соединенных между собой

чембурами, втянулся в лес под водительством старого ратника и отрока и

растворился между деревьями. Вятка запрыгнул в ушкуй, качавшийся у берега, пришла пора торгаться в путь по реке, разлившейся подобно озеру. Солнце

успело закатиться за черные вершины деревьев, оставив после себя лишь

светлые полоски между грозовых туч. Весла, обмотанные тряпками, разом вошли

в воду и просевшие бортами ушкуи отошли от берега, на середине реки их

подхватило течение и понесло вниз, к стенам крепости, до которой было немало

верст. Теперь первой плыла лодка воеводы, потому что на обратном пути

опасность могла подстерегать только спереди. Все было хорошо до момента, пока поезд не дошел до поворота, перегороженного бобровой плотиной.

Свободной от бревен оставалась лишь стремнина и другая сторона реки с

торчавшими из воды деревьями и кустами, вдоль которой они пробирались, когда

шли в Серёнск. Посередине течение было таким быстрым, столько было

водоворотов, что Вятка решил опять прижаться к противоположному краю. Но

усилия гребцов вывести ушкуи на спокойную воду оказались напрасными, во

первых, они не успели начать разворот заранее, когда течение было не таким

сильным, а во вторых, лодки, груженные рогожами с продуктами, оказались

неповоротливыми, похожими на тяжелые бревна. Так они и вошли в створ, оставленный бобрами для схода воды и прохода рыбы на нерестилища, кто боком, а кто кормой. У плотины ушкуй Вятки поймал бортом высокую волну, его втащило

в воронку и начало закручивать наподобие осеннего листа, погружая все

глубже. Гребцы поняли, что попали в западню, из которой вряд ли выберутся

самостоятельно, к ним приближалась вдобавок лодка Темрюка, грозя наскочить

носом на борт, низко сидевший в воде. Вятка вырвал из рук у одного из

ратников весло, уперся в нос надвигавшейся лодки, но оттолкнуть такую махину

ему было не под силу. И он захрипел, с трудом поворачивая к воям напряженную

шею:

– Упирайтесь веслами и сулицами в лодку, толкайте ее от нашего ушкуя. С десяток весел воткнулись с обеих сторон в доски бортов, увеличивая

расстояние между ними, но эта мера оказалась бессильной против стихии.

Водоворот продолжал наращивать мощь стараясь затянуть в темную глубь и

второй ушкуй, вода билась тугими струями в корпуса, перехлестывая через них

и клоня лодки вниз. В какой-то момент Вятка почувствовал, что дно уходит

из-под ног, он инстиктивно присел на корточки и уцепился пальцами в борт, стараясь удержаться в судне. Рядом с лицом стремительно понеслись ледяные

струи воды, закрученные в жгуты, от которых пахнуло реальной опасностью. Они

показались такими жесткими, будто отлитыми из металла, что избежать их

объятий не представлялось возможным. Вятка приготовился дотянуться до

рогожек с зерном и другими продуктами, чтобы выбросить их в воду и облегчить

тем самым лодку, мельком заметил, как ратники нацелились освободиться от

доспехов и от поясов с мечами и ножами. Так-же надумали поступить гребцы

Темрюка, побросавшие весла на дно и начавшие срывать с себя оружие.

Расстояние до берегов было не близкое, они успели укрыться за тьмой, продолжавшей стремительное наступление, превращавшей реку в глубокое озеро.

Если бы случилась беда, вряд ли кто из ратников сумел бы доплыть до кустов

краснотала и ухватиться за них, тем более, что воронки чернели одна за

другой, они возникали внезапно и так-же внезапно исчезали, успевая

заглотнуть все, что в них попадало. А ледяные струи продолжали гон, они

словно стремились достичь дна по узкой спирали, не оставляя шансов на

спасение. Вятка смахнул рукавом обильные брызги и обратил лицо в ту сторону, где находилось капище славянских богов, то самое, куда ушли козельские сбеги

обустраивать новое место жительства. Губы его беззвучно зашевелились, призывая на помощь богов, которые крепко сидели в сознании вятичей, не давая

с наскока окунаться в православную новую веру. В следующее мгновение ушкуй

напрягся и стрелой вылетел из воронки, сумевшей наполовину затащить его

вглубь, за ним устремилась вторая лодка, будто поддатая под корму речными

духами. Сильное течение подхватило их, отнесло ближе к берегу и закачало на

спокойной волне, дозволяя перевести дух. Вятка отер со лба пот рукавом

фофудьи и оглянулся назад, но в темноте можно было разглядеть лишь одно, как

остальные ушкуи ныряют утками в водовороты за плотиной и как объявляются

опять на поверхности реки, пытаясь развернуться носом по стремнине. Когда

стало ясно, что все благополучно прошли опасный участок, воевода покосился

на Темрюка, державшегося за ним, но ничего не сказал. Ведь дружинник ходил

этим путем летом, при том налегке, а по распутице охотники сидели по

истобам, значит, он не мог ведать, что река по весне таит в себе много

опасностей. Да и бог Перун, которому ратники отбили перед походом поклоны, не дал никого в обиду, так-же, как пришли сразу на помощь другие боги, призванные Вяткой. И это было главным.

Когда ушкуи подошли к крепости, на небе светила луна, она плавала между

тяжеловесных туч круглой льдиной на реке посреди кучи мусора, высвечивая

голубыми лучами зубцы на стенах и башнях городка. Вятка принял решение

вывести поезд из стремнины, ходко несущей груженые лодки, и подплыть ближе к

берегу, чтобы не проморгать пристань рядом с проездной башней. К подобному

действию его подтолкнул опыт, полученный перед бобровой плотиной и сразу за

нею, когда только чудо вырвало ушкуи из цепких воронок. Кто-то из гребцов

издал громкое восклицание, не в силах удержать радости возвращения, в

середине поезда сверкнул огонек, должный упредить защитников крепости о

конце похода. Вятка не успел оборвать радость дружинников, как на берегу

заметались скорые тени всадников, над ними вспыхнуло пламя факелов, осветившее горбатые фигуры и побежавшее отблесками по прибрежной воде. И

тут-же десятки стрел зашумели оперением над головами охотников, а некоторые

из них воткнулись в борта ушкуев.

– Прикрыть гребцов щитами, – приказал воевода поезда дружинникам, не

сидевшим на веслах, он с тревогой оглянулся на лодки, шедшие следом. – Не

отвечать ворогу на обстрел, пока не подойдем под самые стены.

Гребцы навалились на весла, стремясь побыстрее пройти опасное

расстояние и встать под защиту родных башен с лучниками на навершии стен.

Уже видно было, как на пряслах и в заборолах возникло шевеление, там тоже

запалили факелы и начали нацеливать арбалеты с толстыми болтами на отряды

нехристей, метавшихся по берегу. Наверное, стражники поняли, что это

возвращается с ловитвы Вятка со своими ратниками, но расстояние до поганых

было еще велико. А ордынские стрелы втыкались в воду все ближе и все реже

случался у них перелет, скоро деревянные щиты в руках воев, покрытые

толстыми кожами, потяжелели от веса тростниковых и камышовых палок с острыми

наконечниками, принуждая обламывать их руками. Кто-то из раненных вскрикнул, кто-то громко охнул, некоторые из гребцов схватились за луки, но Вятка