Ж)Австрийцы догматичны.

К счастью, благодаря поразительному возрождению австрийской школы в последние годы и распространению более точного знания о ней среди экономистов это обвинение звучит все реже. Но в прошлом многие неоклассическиеэкономисты поддавались искушению отмести австрийскуюпарадигму, обвинив ее в догматичности и даже не сделав попытки как следует с ней ознакомиться или ответить на выдвигаемую австрийцами критику.

Брюс Колдуэлл относится к числу тех, кто подверг резкойкритике это отношение неоклассиков, с порога отвергавшихметодологическую позицию австрийцев, даже не попытавшись в ней разобраться. Колдуэлл утверждает, что это отношение само по себе догматично и совершенно неприемлемос научной точки зрения. Критикуя отношение Самуэльсонак австрийской школе, он задается вопросом: «Каковы причины такой почти антинаучной реакции на праксиологию?В этом есть, конечно, элемент практической заинтересованности: в случае принятия праксиологии профессиональнымсообществом, человеческий капитал большинства экономистов резко уменьшится (или устареет). Но главная причинаотторжения предложенной Мизесом методологии не в своекорыстии. Попросту говоря, сосредоточенность праксиологов на «конечных основаниях» экономической теориидолжна казаться если не извращением, то глупостью темэкономистам, которые прилежно изучали методологию поФридмену, а потому совершенно уверены, что допущенияне имеют значения, а ключевой вопрос — это предсказание....Независимо от причин такая реакция сама по себе догматична и, в сущности, антинаучна» (Caldwell 1994, 118—119).

Парадоксально, но настоящая заносчивость и догматизмприсущи тому, как неоклассические экономисты обычнопредъявляют свой подход, который они считают наиболеетипичным для экономической науки, — подход, основанный на принципах равновесия, максимизации и постоянстве предпочтений. Тем самым неоклассики монополизируют понимание того, что они считают экономической наукой, и пытаются заткнуть рты теоретикам, которые, подобноавстрийцам, представляющим альтернативную точку зрения, привержены более богатой и реалистичной парадигмеи конкурируют с неоклассиками в области научных исследований. Мы надеемся, что в интересах будущего развитиянашей дисциплины этот замаскированный догматизм (например, Becker 1995) окончательно исчезнет.

То, как неоклассические экономисты обычно оцениваютуспех различных парадигм, соответствует их общей методологической позиции — все оценки строго эмпиричны иколичественны. Например, главным доказательством своего «успеха» они обычно считают число ученых, разделяющих конкретную методологическую позицию. Часто ссылаются также на число конкретных проблем, которые удалось«разрешить» с помощью рассматриваемого подхода. Но «демократический» аргумент о числе ученых, разделяющих туили иную парадигму, вряд ли убедителен (Yeager 1997, 153,165). Дело не только в том, что, как свидетельствует история мысли, даже в естественных науках большинство ученыхнередко заблуждалось; в экономической науке возникаетдополнительная проблема: эмпирические свидетельства никогда не бывают бесспорными, а потому ошибочные доктрины не удается немедленно выявить и отвергнуть.

Более того, когда кажется, что основанный на равновесиитеоретический анализ получает эмпирическое подтверждение, он потом долгое время воспринимается обоснованнымдаже при полной несостоятельности лежащей в его основеэкономической теории. И даже если в конце концов теоретическая ошибка или дефект вскрываются, тот факт, что анализ имел отношение к решению конкретных историческихпроблем, означает, что, когда проблемы перестают быть актуальными, допущенные при анализе теоретические ошибкиостаются незамеченными большинством.

Кроме того, у многих групп (государственных органов, общественных лидеров и граждан в целом) сохраняется (и предположительно сохранится в будущем) наивная,но сильная потребность в конкретных предсказаниях и эмпирическом, «операциональном» анализе, способном предложить меры экономической и социальной политики. Поэтому неудивительно, что рынок удовлетворяет этот спрос(так же, как спрос на гороскопы и астрологические прогнозы), поставляя публике многочисленных «аналитиков» и«специалистов по социальной инженерии», которые со всейнаучной респектабельностью снабжают своих клиентов тем,в чем те нуждаются.

Мизес, однако, верно заметил: «Появление профессииэкономиста — следствие интервенционизма. Профессиональный экономист — это специалист, который разрабатывает различные меры государственного вмешательства в производство. Он является экспертом в сфере экономическогозаконодательства, которое сегодня неизменно направлено насоздание препятствий на пути действия рыночной экономики» (Мизес 2005, 815). «Демократический» аргумент не имеет смысла, если профессиональные специалисты по государственному вмешательству в экономику должны определятьконечную ценность парадигмы, которая, как в случае австрийского подхода, дискредитирует методологию, поддерживаемую этими специалистами. Более того, если признать,что в области экономической теории, в отличие от естественных или прикладных наук, возможны серьезные ошибкии откаты назад, то число успешно решенных практическихпроблем нельзя считать надежным критерием теоретического успеха, потому что завтра может открыться, что кажущееся «правильным» с точки зрения результата опираетсяна ложную теорию.

Вместо эмпирических критериев успеха мы предлагаемкачественный критерий. В соответствии с ним успех школыдолжен оцениваться по вкладу ее теоретических достиженийв развитие человечества. И самой успешной будет школа,давшая в этом отношении больше других. При таком подходе очевидно, что австрийская школа превосходит неоклассическую. Австрийцы сформулировали теорию невозможности социализма, и если бы к ней вовремя прислушались,человечеству удалось бы избежать многих страданий. Болеетого, исторический крах реального социализма нагляднопродемонстрировал обоснованность и огромную значимостьавстрийского анализа. Как мы уже отметили, аналогичнуюпроницательность австрийцы проявили в случае Великойдепрессии 1929 г. и во многих других, когда речь шла о разрушительных последствиях государственного интервенционизма. Примеры включают сферу денег и кредита, теориюэкономических циклов, выдвижение динамической теорииконкуренции и монополии, которая вытеснила статическую,теорию интервенционизма, утверждение новых критериевдинамической эффективности, заменивших традиционныйкритерий Парето, критический анализ концепции «социальной справедливости» и, короче говоря, более точное понимание рынка как процесса социального взаимодействия,движущей силой которого является предпринимательство.Все вышеперечисленное — примеры достигнутых австрийской школой существенных качественных успехов, резкоконтрастирующих с серьезными пороками неоклассическойшколы, члены которой, по их собственному признанию,не сумели понять теоретической невозможности социалистической экономики и предвидеть ее пагубные последствия.Шервин Розен, принадлежащий к чикагской школе, признал: «Случившийся в прошлом десятилетии крах системыцентрализованного планирования для большинства из насстал полной неожиданностью» (Rosen 1997, 139—152). Былзахвачен врасплох и сам Рональд Коуз, сказавший: «Из того,что я знал или прочел, ничто не указывало на надвигающийся крах» (Coase 1997, 45).Некоторые неоклассические экономисты, как, например,Марк Блауг, продемонстрировав немалое мужество, заявиво своем отказе от модели общего равновесия и статическойнеовальрасианской парадигмы. Блауг заключает: «Постепенно и крайне неохотно, но я все же пришел к выводу о том,что они [австрийская школа] правы, а мы все заблуждались[в вопросе о вальрасианском общем равновесии]» (Blaugand de Marchi 1991, 508). Позднее в связи с использованиемнеоклассической парадигмы для оправдания социалистической системы Блауг назвал ее «с управленческой точкизрения, наивной настолько, что она была решительно смехотворна. Повестись на весь этот вздор могли только люди,одурманенные статической теорией равновесия в условияхсовершенной конкуренции. В 1950-х я оказался в числе тех,кто, будучи студентом, схавал все это, но сейчас могу толькоизумляться собственному идиотизму» (Blaug 1993, 1571).Понятно, что, если мы хотим преодолеть инерцию, питаемую устойчивым общественным спросом на конкретныепредсказания, формулы для государственного вмешательства и эмпирические исследования, потребляемые обществом вопреки тому, что, с теоретической точки зрения, ониимеют серьезные изъяны, маскируемые эмпирическим контекстом, в котором трудно найти неопровержимые доказательства, необходимо развивать и распространять в нашейнауке субъективистский австрийский подход. Поэтому Methodenstreit австрийской школы будет продолжаться до тех пор,пока в каждой конкретной ситуации люди будут выбиратьидеи не по их теоретической обоснованности, а по обещанию что-то быстро изменить и пока будет преобладать традиционная заносчивость или пагубная рационалистическаясамонадеянность рода человеческого. Именно в силу этойсамонадеянности в каждой исторической ситуации людиисходят из того, что обладают куда более детальной и точной информацией, чем в состоянии когда-либо получить(Hayek 1988; Хайек 1992). Наше единственное оружие в борьбе против этой опасной склонности человеческого мышления, склонности, которая проявляется вновь и вновь, — эторазработанная теоретиками австрийской школы гораздо более реалистичная, плодотворная и гуманистическая методология, которая, будем надеяться, в дальнейшем сможетоказывать все большее влияние на развитие экономическойнауки.