— Ежели, значит, к слову сказать, разве они вывезут за этот год столько камня из Подлесков? — усомнился Ефрем. — Ведь туда свален весь камень, собранный по приказу покойного Титико, еще когда мы расчищали землю выше Гичиани. Эти кусты так глубоко вросли в землю и так оплели камни корнями, что там и червяку не протиснуться.

— Да они не вручную собираются кусты корчевать — бульдозер хотят привести. Для того и дорогу проводят.

— Ну, если они приведут бульдозер и расчистят все Подлески, так там на четыре игровых поля места хватит.

— Если они такое дело сделают, в Подлесках прибавится не меньше пяти гектаров пахотной земли.

— Третьего дня нашему агроному захотелось Подлески осмотреть. Поднялась на гору, а тут как раз тропинку взрывчаткой подорвали. Говорят, до самого вечера пришлось там проторчать бедняжке Русудан.

— Кто тебе эту басню рассказал, Габро? Стала бы Русудан сидеть там весь день! Как только она показалась на горе, бросился туда мой Шакрия и помог ей спуститься. А она, как добралась до Берхевы, отблагодарила его своей плеткой. Шакрия говорит — уж я, мол, не стал дожидаться, пока она второй раз меня угостит, и припустил по гальке, как по асфальту.

— Ну и девка! — смеялся Фома. — Доброго молодца за пояс заткнет.

— Хоть бы она скорее развела побольше этой ветвистой пшеницы, или как ее там, чтобы трудодень чего-нибудь стоил.

— Почему она замуж не выходит, чего дожидается? Свет ведь не на одной только пшенице да кукурузе вертится!

— Закро ей не мил, а другие боятся его и на версту к ней не смеют подойти.

— Да и не похоже, чтобы она сохла по кому-нибудь.

— Может, есть у нее присуха в Тбилиси?

— Не думаю. Давно уж она туда не ездила, да и оттуда никто не приезжал. А уж если кто такую девушку полюбит, верно, и дня вдали от нее не выдержит!

— Да, хороша девушка, уж так хороша! И ведь родится же на свет такое дитя человеческое! Как встречу ее на дороге или в конторе, глаз не могу отвести!

— Не девушка, а золото, чистое золото! И колхозное дело ведет на совесть, и этот бывший генеральский сад с домом содержит в самом лучшем виде, — рассыпался в похвалах Фома.

— А уж как добра — прошлую зиму несчастная Сабеда только благодаря ей и перемоглась!

— А Миха она отцовские брюки с рубахой подарила.

— Кстати, слыхали вы, — говорят, этому чудаку Миха в винограднике ангелы явились. Плясали будто бы с кадилами в руках. А наутро ни одной груши на дереве не осталось.

— Небось пьян был старикашка!

— Померещилось.

— Ах, козлиная борода! Врет Миха, груши-то они с невесткой тайком собрали. Марта их потом корзинами на базар таскала.

— Миха и раньше что-то такое рассказывал. Помните — будто бы черт к нему привязался, выскочил ночью из кустов на Берхеве.

— Врет он, кто ему поверит? Нет никаких чертей, все это выдумки!

— А ну-ка об этом Топраку спроси! — Хатилеция смачно сплюнул в сторону и стал снова набивать трубку. — Расскажи- ка, Топрака, как на пути из Ахметы черт вскочил к тебе на арбу, повернул буйволов в сторону Хорхелы и привел к обрыву?

— Тьфу, чтоб ему сгинуть и пропасть навеки без следа! У Сачальского моста было дело. Догнал меня кто-то, вскочил на арбу и говорит: «Тебя все равно в сон клонит, давай мне хворостину, я проведу арбу». А у меня в самом деле глаза смыкаются — поленился даже спросить, откуда он меня знает. Отдал я нечистому хворостину и прилег сзади на арбе. Вдруг слышу — вода шумит, и сон сразу с меня соскочил. А надо сказать, что перед тем в горах шли дожди, и вода в Алазани высоко стояла. Вскочил я и вижу — этот мой «знакомец» ведет арбу по самому краю скалистого обрыва. Схватился я за кинжал и говорю: «Постой-ка, дай я к тебе поближе подсяду». А он сбросил хворостину, соскочил с арбы и пропал — сквозь землю провалился.

— Привет почтенному собранию! Что это вам тут плетет Топрака?

Ефрем встал навстречу председателю колхоза.

— Присаживайся, Нико.

— Сиди, сиди, Ефрем, я тороплюсь, а то бы охотно посидел, поболтал тут с вами. — Нико засунул руки в карманы и широко расставил ноги. — Габруа здесь?

— Здесь я. Что случилось?

— Твоя жена тебя ищет. Что-то она в последнее время без тебя скучает.

— Хи-хи-хи, — засмеялся Датия. — Нет, уж я не состарюсь до того, чтобы жена сама ко мне приставала.

Габруа нехотя встал и побрел за председателем.

Топрака поковырял палкой землю перед собой и негромко позвал:

— Нико, погоди минутку!

Председатель колхоза обернулся:

— Что, Топрака, не все еще рассказал?

— Есть в Индии особенные орехи — огромные дэвовы орехи. Подберется к такому ореху тощая, изголодавшаяся мышь, прогрызет дырку в скорлупе, заберется внутрь, выест сердцевину и разжиреет.

Нико терпеливо ждал окончания притчи, но Топрака, свесив над рукоятью палки белую бороду, невозмутимо молчал.

Председатель колхоза поиграл коленом отставленной ноги и спросил:

— Ты Какуцу помнишь, Топрака?

Старик удивился — с чего это Нико вспомнил Какуцу? Однако сделал вид, что не понял, о ком идет речь:

— Какого Какуцу?

— Какуцу Чолокашвили, того, что хевсуров взбунтовал. Поднял восстание, посмотрел, как разносили хевсурские каменные дома и дозорные башни, а сам ушел от беды, бежал за границу… Я тогда служил в армии и был там, видел все это. Помню, как хевсуры его ругали: «Так и так твою мать, Какуца. Дело ты начал, а до конца не довел!» Ты и в позапрошлом году рассказывал мне эту притчу. И тогда тоже оборвал посередине, не досказал до конца.

Топрака усмехнулся с довольным видом, снова свесил бороду над палкой и проговорил, цедя слово за словом:

— Ну, так ступай, как и в тот раз, не узнав, в чем дело. Придет время, я тебе и конец доскажу.

Глава двенадцатая

1

Услышав позади себя быстрые шаги, девушка оглянулась.

Кто-то, едва различимый в сумраке, шел за ней по дороге. Девушка продолжала путь.

Шаги все приближались.

Миновав длинный забор, девушка пошла вдоль ручья, бежавшего с журчаньем вдоль колючей изгороди.

Шаги раздавались теперь совсем близко; ее окликнули по имени.

Девушка узнала голос и пошла быстрей.

Но преследователь тоже прибавил шагу и без труда поравнялся с нею.

— Ты что, не слышишь, как я тебя зову?

Девушка молчала.

— Постой, Элико. Я хочу тебе что-то сказать.

Элико шла дальше, не задерживаясь.

Смутная фигура забежала вперед и встала у нее на пути.

— Почему ты не останавливаешься?

— Чего тебе нужно? Видишь — я с тобой знаться не хочу. Что ты ко мне пристал?

— Ну и не знайся. Я не о себе, а о деле хочу с тобой поговорить.

Девушка остановилась.

— Ого, дела у тебя завелись? Что случилось? Хочешь, чтобы я тебя и твоих дружков к нам в виноградник впустила?

— Да ну, ладно, Элико… Подумаешь, большая беда, если ребята несколько персиков в вашем саду сорвали!

— Значит, беда. Отец говорит, вас целая орава была. Да я своими глазами видела, как вы всё там переломали. Ну хорошо, сам ты влез — это еще куда ни шло. Но зачем целое стадо с собой приводить?

— Ну, не дуйся на меня, как маленькая девочка. Считай, что я один ваши персики съел.

— Так ведь мало того, что съели! Вам еще портить надо то, над чем другие пот проливали! Сами небось рукой боитесь пошевелить, ничего в дом не вносите, а чужое пускаете на ветер!

— Сказал — виноват, сдурил. Хочешь, пригоню ребят на сбор винограда? Как возьмемся дружно, в полдня с вашим виноградником управимся.

— Благодарю покорно! Жди от них проку, не столько сделают, сколько напортят.

— А то заставлю их мыть у вас винные кувшины или давить виноград или как-нибудь мотыжить вам подсобим.

— Мой отец ни в чьей помощи пока не нуждается.

— Ладно, пусть так, — сказал Шакрия. — Только слушай, перестань на меня злиться. До каких пор можно быть в ссоре?. Должны же мы помириться когда-нибудь?