— Ты свои штаны покрепче подтяни, а других оставь в покое. Нечего тебе в чужой ларь заглядывать!

Лошадь, утолив жажду, спокойно стояла в тени, под цементным навесом, наслаждаясь прохладой. Когда Реваз потянул за повод, она только повернула голову, с любопытством посмотрела на него и снова уперлась бархатной мордой в холодную стену.

— Что, разнежилась? Ну, давай, пора отсюда уходить. Скоро потянет вечерней свежестью, а у нас еще немало дел.

Реваз вывел лошадь из-под навеса и поднялся на арбу.

— Постой, Реваз! — Тамара бежала по мосту, размахивая кувшином. — Подожди минуту!

Реваз обернулся и, когда Тамара, запыхавшись, подлетела к роднику, сказал недовольным тоном:

— Опять бегаешь по жаре?

— Ушла? — Девушка с трудом переводила дух.

— Ушла. Чего ты бегаешь, говорю, на самом солнцепеке?

— Тетя не пускала меня. Уж я ее упрашивала!.. «Дай, принесу еще кувшин». — «Нет, говорит, довольно с тебя, сходишь позднее». Ни за что не хотела отпустить! Я убежала, а она за мной. Еле от нее отделалась, обещала, что сразу вернусь. Реваз, тетя Тина ничего не говорила отцу. Я знаю, что ничего не говорила. И я тоже ни словом не обмолвилась. Клянусь папой, ни я, ни она ничего не говорили. Он сам узнал. Не знаю как, но узнал. Он очень сердит, давно уже я не видела его таким сердитым. И больше всего зол на тебя. Постой, Реваз. Я все знаю. Я тебя не виню, но почему ты не мог немножко подождать? Может, он и сам собирался помочь тетушке Сабеде? Может, он вернул бы ей этот несчастный виноградник, вернул бы по своей собственной воле? Зачем тебе понадобилось встревать в это дело? Ах, Реваз, вот видишь, ты сам невольно сталкиваешься с моим отцом… Все время сталкиваешься… Нет, не невольно, а нисколько не остерегаясь… Нет, нет, я тебя вовсе не виню!.. Ради бога, не пойми меня так, как будто я считаю тебя неправым!.. Ты прав, ты, наверно, прав, но ведь ты же знаешь характер моего отца? Знаешь, и все же… Ох, мама, моя мамочка!..

Реваз соскочил с арбы, перекинул вожжи через облучок и осторожно отвел руки всхлипывающей девушки от ее лица.

— Можно подумать, что у вас, женщин, в пальцах не кровь, а слезы: только поднесете их к глазам, и готово — потекли ручьем! Ну, чего ты плачешь? Что случилось, того не вернуть. Да и ничего особенного не случилось. Знаю я твоего отца, не бойся — от одного пинка крепость не развалится. Я должен был так поступить и нисколько не раскаиваюсь. Понадобится — и опять поступлю точно так же! А ты не плачь, не о чем тебе плакать и не дай бог, чтобы было о чем. Пока мы еще оба живы — и я, и твой отец. Если он очень уж нас с тобой доймет- заберу тебя к себе. Хоть сегодня же заберу! Правда, я хотел немного повременить, новый дом сначала построить… Материал уже заготовлен, вот только бы с колхозными делами управиться… Но это ничего, я и сейчас не бездомный, есть тебе куда перейти. Дом, конечно, старый, но что ж тут особенного, зато будем там вместе. Главное не жилье, а то, кто в нем живет. Зато потом еще легче будет строить. Новый дом я поставлю около абрикосового дерева. Я буду строить, а ты помогать. Будешь ведь помогать? Когда я присяду, усталый, под деревом, чтобы перевести дух, ты принесешь мне воды. Нет, не воды, а вина — холодного вина. Под домом я устрою марани, закопаю в землю большие кувшины. Вино в них всегда холодное и не портится — сохраняет вкус. А летом холодное вино удивительно освежает и охоту к работе придает. Выпьешь немного — и становишься прямо как лев, готов, кажется, скалу, что над Берхевой высится, одним ударом своротить. Так вот, построим мы с тобой вместе дом, вместе будем в нем жить и вместе за стол садиться. Готовить еду будешь ты. Впрочем, нет, стряпать я тебе не дам, а то, пожалуй, весь свой годовой заработок за один месяц на еду спущу, такая она будет вкусная… Построю я дом посередке, между виноградником и садом. Перед балконом посажу лозы и пущу их на высокие подпоры, так что весь двор от виноградника до балкона будет как сплошная тенистая беседка под навесом из виноградных лоз. А навес — такой высокий, чтобы во двор свободно могла въехать арба. Работать я стану не покладая рук, ночью и днем, и дом у нас будет полная чаша. Потом, может быть, и машину купим, легковую машину. По воскресеньям будем отдыхать. Захочется — съездим в Телави, пойдем в театр или в кино, потом, может быть…

Девушка прислушивалась к этому потоку сбивчивых, горячих слов, и глаза ее, блестевшие от слез, наполнялись радостью. Наконец она схватила за руку размечтавшегося бригадира и остановила его.

— Реваз, Реваз, ты опять забываешь о моем отце! Ты опять забываешь, что, кроме него, у меня никого больше нет и что я у него тоже единственная. Неужели не помнишь, что я тебе говорила в прошлый раз? Вот он продал машину, чтобы достроить дом. А зачем, для кого он строит? На что одинокому человеку такой большой дом? Как же я могу оставить отца? Ну право, Реваз, подумай сам — разве я могу его покинуть? Ведь он даже не захотел жениться во второй раз, когда еще был молодым, и все только из-за меня, чтобы не было мачехи у его любимой дочки. Ну а если он не женился в те годы — разве теперь будет у него охота жениться? Да и зачем нам мучиться, строить дом, когда вот он, уже готовый, к нашим услугам? Будем жить в нем все вместе — и мы с тобой, и отец — все, все будем вместе! Твоя мать и моя тетка станут смотреть за садом и виноградником, я буду хозяйничать в доме, а ты и папа займетесь колхозными делами. Если ты не хочешь, чтобы с нами жила тетя Тина, — что ж, у нее прекрасный дом в Пшавели, она тогда уедет к себе. Если бы только ты, Реваз, сумел как-нибудь поладить с моим отцом. Добейся, чтобы он опять тебя полюбил! Ах, Реваз, неужели ты не можешь сделать это ради меня, неужели я столького не стою?.. А ведь как он раньше любил тебя, помнишь? Всячески тебя выдвигал, бригадиром назначил, поручил тебе самые лучшие виноградники… Почему же вы теперь стали враждовать? Чего вы не поделили, что случилось с вами обоими, на мою беду?

— Ну, ну, Тамара! Не плакать! Не надо слез — что в них пользы? Мы вот разговариваем и прекрасно понимаем друг друга, а слезы оставим на тот случай, когда слов не хватит… Ну хорошо, хорошо, пусть будет по-твоему! Я послушаюсь твоего отца и перейду в полеводческую бригаду. Не стану больше ему перечить. Но только пусть он знает: тот виноградник в полтора гектара, за которым я сам, лично, ухаживаю, я никому не уступлю. Буду и дальше им заниматься наряду с полеводством. Пусть твой отец увидит, что может сделать человек, когда он с душой берется за работу. А дом у каждого должен быть свой. Я ничьих попреков слушать не хочу, да и дом у нас с тобой получится ничуть не хуже, чем у твоего отца. Правда, тебе трудно будет поначалу расстаться с прежним домом, но потом привыкнешь и полюбишь свое новое жилье.

— С тобой, Реваз, я готова жить хоть в дремучем лесу, хоть в пещере, но что мне с папой делать, как я его покину?

— Кто ж из нас выходит за кого замуж — я за тебя или ты за меня? — смеялся Реваз. — Нет, Тамара, это не дело! У вороны и то есть свое гнездо, а ведь мы с тобой — люди!

— Реваз, мой милый, мой дорогой, поверь мне, послушайся меня! Так будет лучше, гораздо лучше! И отца моего тоже слушайся. Он снова тебя полюбит, и все будет хорошо. А теперь я пойду домой, Реваз, а то еще кто-нибудь увидит нас вместе — и, если отцу скажут, что мы здесь с тобой встречались и разговаривали, я просто не знаю, что он сделает. — Девушка наполняла кувшин и смотрела снизу вверх на парня, поднявшегося снова на арбу. — Что мне делать, ну что мне делать, ума не приложу!..

Реваз удобно уселся на передке, подобрал вожжи и сказал девушке, уже повернувшей к дому:

— Ладно, буду слушаться твоего отца и постараюсь даже верить ему. А тебе вот какой даю наказ: как только солнышко высоко поднимется и прижмет жара, чтобы ты не смела выходить на солнцепек: сиди дома или под деревом, в тени. И постарайся хоть изредка показываться мне на глаза — иначе я буду приходить к вам в сад, даже если твой отец обнесет его каменной стеной, как замок Ираклия.