— Что-то ты, Элико, понемножку стала язык распускать! Составила мне тут целую программу! Я и без того очень даже много работаю. С тех пор как мы забрали футбольную форму, ни руки, ни ноги мои отдыха не знают. Ты думаешь, это шуточное дело — очистить целое поле от камней и выкорчевать кустарник?

— Бегал в город простофиля, а спроси его — зачем?

— Ну-ну — потише! Посмотрите-ка на нее! С завтрашнего дня начинаем.

— Завтра мне некогда.

— Тогда послезавтра.

— И послезавтра тоже.

— Ну, так послепослезавтра.

— Оставь меня в покое, Шакрия. Оставьте вы все меня в покое, а там хоть заставьте Берхеву течь в гору!

— Понадобится — и это сделаем. А тебе я даю три дня сроку, чтобы нашла время. До тех пор будем собирать материал.

Парень влепил Элико в щеку звонкий поцелуй и помчался сломя голову через Берхеву.

— Дурень! Полоумный! Сумасшедший!

Девушка, хмурясь и в то же время улыбаясь, повернула к дому.

2

Тедо испуганно хлопал рыжими ресницами, стараясь не встретиться глазами с дядей Нико.

Никому из собравшихся и в голову не приходило, что поступок бедняги аробщика мог быть подсказан какими-нибудь тайными, низменными соображениями.

Между тем в кабинете сгущались тучи. Пахло грозой.

Бегура стоял посреди комнаты — тщедушный, заросший щетиной, покорный и молчаливый.

Наконец он поднял на председателя бесхитростный взгляд и, превозмогая робость, заговорил:

— Не смог я сдержать окаянную животину, Нико, что тут поделаешь! Этот чертов буйвол как рванет вбок, потянул за собой напарника, и, глядишь, вкатили арбу прямо к тебе во двор. Дикий ведь он, почитай что, бугай, недавно только холощен. Еще хуже бывало — ехал я давеча по проселку, а он, волчья сыть, дернул шеей, выломал притыку из ярма, припустил по полю вскачь и бежал, не останавливаясь, до самой Алазани. Весь день я за ним гонялся. Аробщики из Саниоре везли навстречу солому. Кинулся на них, проклятый, поддел рогом колесо одной арбы и чуть было ее не перевернул. Поздно вечером только сумел я пригнать его назад. Сущий дьявол! Целый день арба из-за него на дороге простояла.

Тедо обмяк, откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.

На хмуром лице Маркоза блеснуло даже подобие улыбки.

— Ничего удивительного! Что с Бегуры спрашивать — навязали бедняге бешеного буйвола… Ведь вот нашелся же человек, сумевший объездить горячего коня! Надо было и этого черного дьявола пристроить в крепкие руки.

— Прикрепим и его тоже к Иосифу Вардуашвили.

— Хватит с Иосифа Вардуашвили и того, что к нему прикреплено. Ловко тот жеребец меня лягнул — прямо в старую рану саданул копытом. — Рослый виноградарь схватился за свою богатырскую ляжку чуть повыше колена. — Вот, нога до сих пор болит. Удивляюсь, как он из меня дух не вышиб! А к плугу этого дьявола все не могу приучить, никак его не обломаю.

С разных сторон послышались сдержанные смешки.

Председатель колхоза пронизывал недвижным, суровым взглядом виновного, который стоял перед ним с беспомощной улыбкой на лице, сжимая в руках свою верную хворостину.

Русудан стало жаль аробщика.

— Маркоз прав, дядя Нико. Почему вы не дадите Бегуре другого, более смирного буйвола?

Дядя Нико медленно повернул к девушке свою тяжелую голову и некоторое время внимательно смотрел на нее. Потом, подняв густые брови, сказал с теплотой в голосе:

— Дело не в буйволе, дочка. Если бы у Бегуры в то утро шла под ярмом самая спокойная и кроткая буйволица, все равно эта арба с сеном свернула бы ко мне во двор. Вот, посмотри кругом, сколько здесь собралось людей. Все сидят, молчат, никто в открытую ничего не скажет. А ведь девять человек из десяти в душе уверены, что не зря Бегура привел ко мне на двор арбу с сеном с горы Пиримзиса.

Собравшиеся зашумели, заговорили наперебой:

— Ну что ты, Нико!

— Ничего подобного никто и не думает!

— Что за вздор, право!

— Вздор? — Председатель приподнялся, грозно сощурив глаза.

В кабинете стало тихо.

— Вздор, говорите? Ну, так скажу ясней. Что такое Бегура? Гнилой зуб. Думаете, я возьмусь за этот зуб и стану его выламывать? Нет, я ту челюсть отыщу, в которой этот зуб сидит. Поняли? — И дядя Нико опустился на свое место.

Русудан поняла тайный смысл сказанного председателем и промолчала.

Дядя Нико с минуту смотрел на присутствующих ястребиным взором. Потом надел очки и придвинул к себе лист бумаги, лежавший перед ним на столе.

— Ну, довольно об этом. Займемся тем делом, из-за которого мы тут собрались. На повестке два вопроса: первый — назначение общего руководителя всех полеводческих бригад и второй — подготовка к сбору винограда. Есть у кого-нибудь замечания по поводу порядка дня?

— Рано о виноградном сборе думать, Нико, еще не всю кукурузу по второму разу пропололи. — Абрия рассеянно скреб частую щетину у себя на подбородке.

— А ты чего, Бегура, воткнулся, как кол, посреди комнаты? Садись, ты ведь не прозрачный!

Председатель показал взглядом на дверь неловко переминавшемуся с ноги на ногу аробщику:

— Ну; с тобой мы уже покончили. Можешь идти.

— Почему же покончили, Нико, что я такого сделал?

— Ступай, ты нам больше не нужен.

— Отчего же не нужен, прости господи, неужто я так ни на что больше и не могу пригодиться?

Эрмана встал, взял аробщика под руку и повел его к двери:

— Да не из колхоза тебя выставляют, дяденька, просто тут заседание правления, и твое присутствие больше не требуется.

— Эх, не знаю, не знаю, сынок… Да ведь не виноват я, такой буйвол дикий… Ты-то ведь понимаешь…

Эрмана закрыл за ним дверь и вернулся на место.

— Вторую прополку кукурузы мы давно уже закончили, Абрия. Пока ты с товарищами косил солому, Сико и с ним многие другие мотыжили кукурузу.

— В неполивных землях овсяница поднялась в человеческий рост. Плохая это прополка!

— Тут уж ничего не поделаешь. Это поле мы оставили на силос.

— Закрома у нас нынешней осенью от зерна ломиться не будут — что ж целое поле сорнякам отдавать?

— Что тебя-то заботит, Иосиф?

— Пока человек жив, забота у него не переведется. Зачем оставлять поле непрополотым, если можно его промотыжить и получить урожай? Лишним он был бы, что ли? Избытков пока что у нас не бывало, а если и будут, так не подавимся.

— Что ж ты только о себе думаешь, а скотине разве не нужно кормиться? Скотину ведь тоже жалко. Помнишь, три года назад все поголовье у нас чуть не передохло от бескормицы в начале весны? Несчастные животные поедали осот и колючки, как сдобные пироги.

— Только на сене да на соломе скотина не продержится, силос необходим, — поддержал председателя ветеринар.

— А коли необходим, так и выращивайте его особо.

— Нет у нас на это земли, Иосиф. В первый раз, что ли, слышишь, что площадей у нас не хватает?

— Не хватает, не хватает… Заладили одно, да ведь причитаниями делу не поможешь. Не хватает площадей — сейте по стерне. Вот у нашего бедного агронома уже голос пропал, столько она об этом твердит. Почему вы не слушаетесь ее, не выращиваете на стерне силосные корма? Столько кукурузы на ветер пускать — да это же грех! Война давно уже кончилась. В войну мы терпели лишения, ни слова не говорили, но зачем нам теперь себя ограничивать? Разве плохо, если заведутся у нас излишки?

— Об излишках потом будем говорить. Пока нам впору заботиться о необходимом.

Председатель покосился из-под сдвинутых бровей на Реваза и снова обратился к Иосифу:

— С кем поведешься, от того и наберешься, — не зря это сказано. Больше ты ничему от своего бригадира не научился?

— Я и без бригадира во всем прекрасно разбираюсь.

— А если разбираешься, то почему не соображаешь, что в этакую засуху кукурузу на стерне никак не вырастить? Ты ведь толковый человек, Иосиф, и хороший работник. Вот ты чуть ли не каждый день ходишь на Кондахасеули — неужели ты не заметил, что даже плантажный плуг до влаги добраться не может, хоть и врезается в почву на полметра? Разве сейчас уродится на стерне кукуруза?