— У Сабеды Цверикмазашвили оказалось сверх нормы девяносто четыре квадратных метра, а если уж обязательно изымать такие излишки, то полагается отрезать землю там, где ей самой удобней. По краю двора Сабеды тянется ежевичная заросль — ее, собственно, не следовало включать в обмер, но я все же обмерил, чтобы некоторые заинтересованные лица не обвинили меня потом в пристрастии. Получилось этого ежевичника триста восемнадцать квадратных метров. — Вот от них и отрежем девяносто четыре метра. С остальным пусть она что хочет, то и делает. Ни о какой передаче рядов ее виноградника другим колхозникам не может быть и речи.

Эресто тряс и кивал своей большой головой в знак полного согласия. Нико не проронил ни слова.

— Теперь перейдем к остальным. Каким образом у Георгия и у Алексея Баламцарашвили оказалось по семьдесят пять сотых гектара, когда до тысяча девятьсот сорок седьмого года, судя по записям в шнуровой книге, у одного имелось во владении сорок три сотки, а у другого — пятьдесят две?

Нико даже не взглянул на своих изобличенных племянников. Он откинулся на спинку стула, почесал кончиком карандаша в затылке, потом, не глядя, протянул руку и пододвинул к себе лежавшую перед носом у Наскиды толстую шнуровую книгу.

— Насколько мне известно, эти двое вступили в колхоз не с самого начала. А принятые в более поздние годы имеют право на семьдесят пять сотых гектара — так мне помнится.

— Точнее, имеют право сохранить из своей земли семьдесят пять сотых гектара. Об этом все помнят. Вот только никто не помнит, чтобы у Георгия или у Алексея Баламцарашвили было столько при вступлении в колхоз.

— Раз не имеют права — отберем излишек, и дело с концом. Тут спорить не о чем. Пожалуйста… — Председатель колхоза захлопнул книгу и широко расставил кулаки на столе.

— Хорошо, к этому мы еще вернемся после. У Тедо Нартиашвили сверх того, о чем всем известно, оказалось еще два участка.

— Какие два участка? — насторожился Тедо; безразличное выражение сбежало с его лица, искорки, плясавшие в глазах, погасли. — Оставался за мной один лишний участок, но и тот я сам, по своей воле, сдал колхозу.

Реваз внимательно глядел на рыжего бригадира. Потом, покачав головой, напомнил ему:

— Разве ты не перекопал этот свой лишний участок, чтобы посадить там фруктовые деревья?

Тедо обвел присутствующих испуганным взглядом, обернулся с выражением отчаяния к Нико и сказал Эресто:

— Подумай-ка — забыл, не внес в заявление!

Реваз смотрел на председателя с непонимающим видом.

— Позавчера Тедо подал заявление, — пояснил дядя Нико, — в котором пишет, что находящийся в его владении участок возле шоссе, у сухого тополя, составляет излишек и что он возвращает эту землю колхозу.

— Напомните мне потом, я впишу в заявление и этот участок. Земля перекопана, очищена от камней, от корней и кустарника — словом, участок гладкий, вот как моя ладонь. Можно фруктовые деревья сажать, можно натянуть шпалеры под виноградник. Дайте какому-нибудь вновь принятому члену колхоза — пусть пользуется.

Реваз смотрел на Тедо Нартиашвили таким пронизывающим взглядом, что у того все внутри похолодело.

— Сколько лет ты уже пашешь и сеешь на этих землях! Сидел на них, как наседка с растопыренными крыльями на своем гнезде. Как-то лошадь Маркоза забрела в твой огород, сжевала два-три капустных листа, так ты годами не мог ему это простить. Что ж ты вдруг стал таким святым после того, как столько лет с чертом дружбу водил?

— Ты тут язык не распускай! Затеял дело — им и занимайся. А судьей и прокурором тебя над нами еще никто не назначал. Разве Тедо ровня тебе, что ты на смех его поднимаешь?

Нико решил, что он свое уже получил, что пришла очередь Других подставлять спину под дубинку, и этим своим вмешательством попытался отвести от себя общее внимание…

Часто моргая морковно-красными ресницами, Тедо смотрел благодарным взглядом на нежданного своего заступника.

Насмешливая улыбка скользнула по тонким губам Реваза, и он сразу разбил в пух и прах надежды дяди Нико:

— Нас призывают держаться ближе к делу. Что ж, ладно. Я со своей стороны постараюсь доставить удовольствие также и всем заинтересованным лицам. Миха Цалкурашвили и его невестка имеют в личном пользовании девяносто три сотых гектара плодородной земли «в справедливых границах, со своими водами и угодьями». Три года тому назад у них было во владении шестьдесят две сотых гектара. Так записано в колхозной книге, и Наскида, разумеется, это подтвердит.

Наскида уклонился от взгляда Реваза и покосился исподтишка на Нико.

Сощуренные глаза председателя холодно смотрели на него.

— Правильно или нет, Наскида?

Председатель сельсовета отодвинул раскрытую шнуровую книгу, лихорадочно думая про себя: «Когда же он успел сунуть нос в колхозные документы? Как это я проморгал? Это все по милости этой девчонки, моего секретаря. Надо найти повод и избавиться от нее, а то она сыграет со мной штуку еще почище!» Он встретил настойчивый взгляд бригадира, скорее угадал, чем понял, о чем его спрашивают, и насилу ответил сквозь зубы:

— Правильно. Три года назад было шестьдесят две сотых гектара.

— А ты, Реваз, сынок, прочитай уж в книге заодно, как записаны Миха и его невестка — вместе, как одна семья, или врозь. Может, ты в марани все это время сидел или не был в деревне? Разве ты не знаешь, что они разделились? Эти шестьдесят две сотки принадлежат теперь Миха, сынок. — Насмешливая улыбка, игравшая на губах бригадира, жгла самолюбивого председателя, как соль, насыпанная на открытую рану.

— Прежде всего, почему сельсовет сразу, нисколько не усомнившись, поверил в этот раздел? Ведь жили они согласно, и никто в деревне не слыхал, чтобы между ними случались ссоры. Миха не справлялся даже и с теми шестьюдесятью двумя сотками, что были у них раньше. Он и Марта по-прежнему живут под одной крышей, а земли у них больше, чем у Датии Коротыша и его отделившегося сына, вместе взятых. Если уж свекор со снохой непременно хотели расходиться, взяли бы да разделили между ними тот самый участок, какой у них был.

Томительное молчание нависло в кабинете.

Изо всех сил стараясь сохранять равнодушный вид, Нико молча глядел на землемера, склонившегося над своими бумагами. Удар был точно рассчитан и нанесен неожиданно.

— Бывает, что и муж с женой разводятся — что ж удивительного, если Марта разошлась со своим свекром?

Это была самая длинная фраза, какую Реваз когда-либо слышал от бухгалтера. Удивленно посмотрел он в водянистые глаза, запрятанные в глубине глазниц, за чащей ресниц и бровей, — под его взглядом глаза эти ушли еще глубже, как бы стараясь совсем затеряться в своем укрытии, — и снова повернулся к Нико. Он понял, что стрелял из пушки по воробьям, и коротко заключил:

— Хорошо, не будем больше задерживаться на этом. Невестка ушла от свекра? Ладно! Всем известно, что вновь принятому в колхоз или выделившемуся из семьи полагается двадцать пять сотых гектара. У Марты тридцать одна сотая. Отрежем от ее участка излишек в шесть соток и кончим с этим делом.

Нико облегченно вздохнул. Остальные тоже решили, что все уже позади. Но Реваз снова разочаровал их. Он захлопнул блокнот и положил сплетенные руки на стол так же, как это обычно делал дядя Нико.

— Пусть теперь сам председатель колхоза объяснит нам, почему в его участке оказалось пятьдесят шесть с половиной сотых гектара?

— Вот новая беда! Как почему? А если это все, что у меня есть? Сколько было, столько и получилось. — Дядя Нико насмешливо улыбался. — Мало ли в Чалиспири рядовых колхозников, владеющих участками в семьдесят пять сотых и больше? Сам сейчас читал в шнуровой книге… Чему ж ты удивляешься — разве председатель хуже других?

— И к тому же у него всего только пятьдесят шесть соток.

Реваз пропустил мимо ушей замечание бухгалтера.

— Хотите скажу, чему я удивляюсь?

— Говори, говори, сынок! Может, по-твоему, у меня раньше не было земли и теперь ее себе отмерил? Вот ты бригадир, а участок твой — пятьдесят пять соток. Неужели председатель колхоза не должен иметь хоть на одну сотку больше?