Дядя Нико посмотрел на бухгалтера, сидевшего неподвижно по другую сторону стола, и с сожалением покачал головой:

— Мягок я слишком. Слаб, да, слаб… Надо бы тебя не по собственному заявлению освободить, а снять без долгих разговоров, как не справившегося с работой. Что ты сидишь, словно остолбенел? Пера нет? На, возьми мое. А что касается формы — даю тебе два дня сроку. Чтобы послезавтра она была на месте, иначе я сам одолжу тебе веревку и мыло, если не сумеешь раздобыть.

Глава десятая

1

В субботу вечером Наскиде позвонили из райисполкома — сообщили, что завтра утром приедет в Чалиспири Эресто Карцивадзе, будет обмерять земли, и велели никуда не отлучаться из сельсовета. А в воскресенье утром оба председателя, Нартиашвили, бухгалтер, Реваз и все обозначенные в списке, который держал в руках Эресто, ходили по дворам, виноградникам и огородам вместе с районным землеустроителем. Каждый из присутствующих заносил к себе в блокнот или просто записывал на клочке бумаги размеры обследуемых участков и фамилии их владельцев.

Эресто был невысокий, смуглолицый человек средних лет. От его ласковых светло-карих глаз разбегались к вискам бесчисленные мелкие морщинки, он был похож на большеголового, простосердечного ребенка. На губах у него играла неопределенная, ни к кому не адресованная улыбка. Он держал конец рулетки и на глаз устанавливал его против того места на земле, где провел носком черту шедший впереди Шакрия.

А тот с таким усердием и с таким деловитым видом протягивал рулетку вдоль обмеряемых участков, что уже через какой-нибудь час владельцы их изнемогали от бессильной злости.

Перевалило за полдень.

— Неужели ты еще не проголодался? — полушутливо спросил землемера дядя Нико. — Список еще не исчерпан? Ну и расписался наш бдительный страж и заботник деревни!

Эресто заглянул в тетрадку.

— Осталось проверить еще двух человек.

— Ладно, а когда кончим с ними, обмерим земли этого самого молодца.

Выйдя из виноградника Реваза, все вместе направились в столовую, к Купраче.

Эресто выпил всего один стаканчик вина пополам с лимонадом. Шакрия с таким же усердием и серьезностью срезал шашлык с вертела над тарелкой председателя колхоза, с каким полчаса тому назад протягивал рулетку в его винограднике.

Лишь в кабинете у дяди Нико дали волю своим чувствам участники этой безрадостной трапезы.

— А тебе что здесь понадобилось? — вздернул брови председатель, когда Шакрия, старательно закрыв за собой дверь, подсел к столу для заседаний с таким видом, как будто без него за этим столом не могли бы решить ни одного дела.

Эресто с неизменном своей безразличной улыбкой посмотрел на председателя и раскрыл блокнот.

— Пусть остается, он ведь присутствовал при обмере.

Дядя Нико не сводил глаз с невозмутимо восседавшего против него Шакрии.

— Надолго ты водворился на этом стуле?

Шакрия выпросил у Эресто листок из блокнота и стал искать карандаш. Он так долго и настойчиво шарил по всем своим карманам — брючным, нагрудным, внутренним и внешним, что у дяди Нико окончательно иссякло терпение.

— Ты что, не собираешься уходить?

Шакрия, не найдя у себя карандаша, протянул руку к сидевшему поблизости от него Наскиде, у которого виднелся из кармана кончик автоматической ручки.

— Одолжите — вы все равно не пишете.

— Выйдешь ты или нет, наконец? — загремел на этот раз дядя Нико и поднялся с места.

Шакрия посмотрел по сторонам, увидел всюду сосредоточенные лица и украдкой глянул на землемера, как бы прося его о заступничестве.

Эресто, склонившись над блокнотом, производил какие-то расчеты.

— Если мое присутствие здесь не обязательно, почему же обязательно мое отсутствие?

— Завтра поговорю с тобой в сельсовете. Я тебе покажу, как врываться в склад и утаскивать спортивную одежду!

— Дядя Нико, вы забыли, меня Шакрия зовут, а не Солико.

Наскида потемнел, рот его с бесцветными губами приоткрылся, — казалось, приподняли крышку хлебного ларя.

— Посмотрите-ка на него! Вконец испорченный парень!

— Больше не испорченный, Наскида, только что из починки!

— Довольно, Шакрия, уходи. Как-нибудь и без тебя тут дело обойдется. — Ревазу надоели бессмысленные препирательства.

Шакрия бросил на бригадира обиженный взгляд и направился к выходу.

— Ладно, уйду, вы тут все равно житья мне не дадите. И то сказать, зря только дурака из себя строю! Когда это бывало, чтобы я водил с вами компанию?

Несколько мгновений длилось неловкое молчание. Наконец Нико оторвал взор от захлопнувшейся входной двери и развернул, точно свиток, скрученный в трубку бумажный лист.

— Ну-ка, Реваз, сынок, в чем наши преступления против партии и народа?

В голосе председателя прозвучала скрытая угроза. Взлохмаченные его брови как бы глядели сверху на густые, табачного цвета хевсурские усы, свешивавшиеся на нижнюю губу. Чуть суженные глаза с холодным ожиданием уставились на бригадира.

Реваз молча полистал блокнот, проверяя и освежая в памяти какие-то записи, и повернулся к Эресто.

— Возможно, я ошибся на несколько метров — может, даже на десяток или полтора, так как у меня не было возможности провести точный обмер. Но это не меняет сути дела. Начнем хотя бы с Сабы… Его участки мы обошли сегодня с рулеткой из конца в конец…

— Да что это такое, дался вам мой участок — из самого Телави человека выписали его обмерять! Какие у меня земли — один маленький виноградник да тот узкий пустырь, что протянулся, как бычий язык, между садами Цалкурашвили и Годердзи Шамрелашвили. Этим пустырем мне и пользоваться невозможно — по нему, как по проселочной дороге, ходят-ездят. — Дрожащими, узловатыми, темными пальцами своей большой руки Саба теребил синее сукно по краю длинного стола, как ученик, отвечающий урок строгому учителю.

Он отвел простодушный детски-обиженный взгляд от Ре- ваза и отвернулся к окну, сдвинув брови.

Бригадир, словно вовсе не слышав этой довольно длинной для начала реплики, продолжал:

— Обошли из конца в конец, и получилось всей земли две тысячи сто шестьдесят квадратных метров. Иными словами, двадцать одна с половиной сотых гектара.

— Совершенно верно. А сколько у тебя было записано?

— Двадцать две сотых.

— Так и так — меньше, чем полагается. Чего ж тебе нужно от этого человека?

— Мне ни от кого ничего не нужно. Но раз уж так болеют душой за Ефрема и ему подобных, пусть не забывают и таких, как Саба.

Дядя Нико понял, куда метит бригадир. Он наклонился вперед, скосил голову набок и исподлобья посмотрел на Реваза.

— А дома с двором у Сабы, по-твоему, нет? Так, значит, и висит человек на лозе в своем саду, словно кисть винограда?

— Двор и огород Сабы вместе — от силы пять соток, не больше. Виноградник занимает тринадцать соток. Тот пустырь — проезжая дорога, Саба его ни вспахать, ни засеять не может. Почему же эта земля засчитывается ему в приусадебный участок?

— Кто ему запрещает, сынок, пахать и сеять?

— Запреты тут ни при чем. Разве он сам не знает, что по этой земле две семьи ходят и ездят? Что там вырастет?

— Кто ж виноват, сынок, — пусть не позволяет по своей земле ходить.

— А к соседним виноградникам другого подступа нет. Устройте им другую дорогу, и никто участок Сабы топтать не будет. А нет, так выделите Сабе землю в другом месте,

— Я бы рад выделить, таких работников, как Саба, у нас раз, два и обчелся. Человек состарился на колхозных полях и с серпом в руке, наверно, богу душу отдаст. Да только откуда в Чалиспири столько земли, чтобы раздавать направо и налево?

— Нашелся ведь участок для бухгалтера? Вот там же и для Сабы поищите.

Саба растерянно слушал этот спор и все еще не мог разобрать, на кого из двоих ему сердиться.

Бухгалтер сидел около Тедо, склонившись с каменным лицом над истрепанной тетрадкой. Ни одна черточка не дрогнула на его лице, ничем не выразил он своего отношения к этому «приятному» собранию и к его устроителям. Он словно застыл на месте и лишь мерным, одинаковым движением правой руки проводил карандашом черту за чертой по линялой обложке своей тетрадки.