Вчера пришел ко мне продавец из Руиспири и говорит: «Сняли меня с работы без всякого основания. Недостача, обнаруженная ревизией, получилась из-за того, что колхоз забрал в кредит пустые мешки». Да разве сельмаг — частная лавочка, чтобы торговать в кредит? И ведь предъявил справку и еще расписку председателя колхоза — все честь честью, с подписью и с печатью! Конечно, все это липа. Вызову-ка я этого председателя, и отделаю как следует за то, что раздает справки с закрытыми глазами. А может, и не с закрытыми? Рука руку моет, как говорится… Поди разбери, кто свистит и кто подсвистывает! Одно я, правда, знаю — от верного человека. Он сам слыхал, как продавец упрашивал ревизора разорвать акт, а тот ответил: «Зачем я стану его рвать? Ты мне даже стаканчика горькой ни разу не поднес». Плутуют, негодники! Оба плуты! Небось этот ревизор ждал, ждал и, не дождавшись этого самого «стаканчика горькой», нагрянул нежданно-негаданно с ревизией. Страшно, прямо-таки страшно подумать! Неужели всякий, кто имеет дело с деньгами и товаром, превращается в вора или взяточника? Вот, например, заведующий Райпотребсоюзом. Работал он раньше в парткабинете, был честный, умный парень, деловой и прилежный. Перевели мы его в Райпотребсоюз — и на днях говорит мне шофер: «Или ему дайте другую квартиру, или меня переселите куда-нибудь от него подальше. Каждый вечер, как стемнеет, тащат ему набитые хурджины и полные бочонки, нет-нет да и ко мне по ошибке занесут».

Секретарь райкома сел за свой письменный стол, откинулся на спинку стула и запрокинул голову.

С высокого потолка спускалась старинная люстра, вся в хрустальных подвесах, похожих на какие-то прозрачные чурчхелы.

Секретарь райкома с минуту задумчиво рассматривал ее, потом перевел взгляд на окно, закинул одну руку за спинку стула, а другую вытянул перед собой на столе. Глаза у него потеплели, он принялся тихо насвистывать, постукивая пальцами в такт мотиву.

«А все же ты молодец, Луарсаб Соломонович! Твой район считается передовым, а благодаря этой девушке-агроному ты вместе с ним прославился на всю страну. Теперь она, кажется, возится с кукурузой. Говорят, на каждом стебле по девять початков. Ну, это-то, наверное, преувеличено, но пусть даже не девять, а пять-шесть, все равно молодец девочка! Как только подвернется свободное время, поеду, посмотрю своими глазами. Отведем ей отдельный участок в колхозе специально для кукурузы — пусть ставит свои опыты. Пшеницы скоро будет вдоволь; и в колхозе после сдачи останется немало. В Цители-Цкаро в прошлом году начислили на трудодень пять килограммов зерна-это не считая денег. Нда-а… До этого нам, конечно, далеко. Наш район все же виноградарский, надо поднажать на лозу. Нет культуры щедрее лозы. В расчете на гектар она дает в двадцать пять раз больший доход, чем пшеница… Так зачем же нам полеводство, какой в нем толк? Нет, зерно тоже нужно, государство своего требует. Не буду же я сдавать в «Заготзерно» виноград? Молодец, молодец, Луарсаб, иные со своей семьей не умеют управиться, а ты целым районом руководишь…»

Секретарь райкома внезапно перестал насвистывать, пальцы его застыли на стеклянной покрышке стола.

«Семья… Где сейчас мое семейство? Прихрамывала, волочила ногу, жаловалась на ишиас — и вместо того, чтобы попринимать ванны дома, на Торгвас-Абано, покатила на море! И дочь с толку сбивает. Что девчонка может знать о жизни в свои девятнадцать лет? Все мать, мать виновата — по ее милости этот парень на мою голову навязался! И чего ей не терпелось — только познакомились и сразу побежали расписываться. Не могли подождать немного — приехали бы домой, спросили бы и моего мнения. Хоть бы поглядеть дали на новоявленного зятя — что за человек, кого в семью принимаю… Первого секретаря я знаю, а вот кто в Адигени второй — не могу вспомнить. Да, но разве сможет девочка, выросшая в Телави, жить в этой дыре? Выдержит ли? Пишет — молодой, деловитый… Дай бог! Если в самом деле так, то скоро выдвинется и, может, даже раньше меня переберется в Тбилиси. Где они до сих пор, почему не едут? Нет, право, у моей супруги ветер в голове. Выманила у меня деньги и небось уже объездила Рицу и Пицунду, Сочи и Сухуми. А я тут совсем ошалел в пустом доме наедине с Клавой. Вот сегодня вышел рано утром, не сидится в пустом доме. А здесь… Пробьет десять часов, и начнется обычное, то же, что каждый день… Ужас, просто ужас!»

Он нажал кнопку звонка.

Вошла девушка-секретарь, принесла утреннюю почту, газеты, передвинула на столе графин и стакан.

— Есть там кто-нибудь? — спросил секретарь райкома.

— Только Варден. Дожидается вас.

Луарсаб Соломонович поднял голову над развернутым газетным листом, вздернул брови:

— Пусть войдет. С каких пор он стал таким робким?

Девушка ушла.

«Что привело этого молодчика спозаранок? Ну конечно, опять по тому же поводу. Если уж медведь почует запах меда, его не отгонишь. Никак не может понять, что ему говорят. Или делает вид, что не понимает… То он зачастил в Чалиспири, никак нельзя было его оттуда вытащить. Потом прилип к тбилисским гастролерам. А теперь совсем закусил удила — бог знает, где его носит. Нет, надо его поставить на место, от рук отбился».

Варден вошел, осторожно затворил за собой дверь и прижался к ней спиной.

— Можно, Соломонич?

Секретарь райкома смотрел на инструктора поверх развернутой газеты. Потом сказал с иронией:

— Поздно спрашиваешь — ведь уже вошел.

Варден заметно волновался. Прижимая шляпу к бедру, он шагнул вперед.

— Где ты пропадал целых три дня?

— Ездил в Тбилиси. — Взгляд инструктора выражал напряженное ожидание.

— В Тбилиси? — изумился Луарсаб. — А мне сказали, что ты болен — желудочные колики, что ли. Кто тебя отпустил в Тбилиси? — Секретарь райкома сдвинул брови и подался вперед.

— Софромич срочно вызвал меня. Ну, я и поехал… Не успел вам доложить. Большой, большой привет прислал вам Софромич… Привет и вот это письмо.

Варден извлек из кармана конверт и протянул его секретарю райкома.

Луарсаб испытующе смотрел на инструктора. Презрительная улыбка тронула уголки его губ. Происхождение желудочных колик его подчиненного сразу стало ему понятно. Он отложил газету и, не сводя глаз с Вардена, взял письмо из его дрожащей руки.

— Значит, здешние врачи оказались бессильны тебе помочь, пришлось ехать в Тбилиси? — Луарсаб Соломонович неторопливо вскрыл конверт.

Каждый мускул инструктора был напряжен. Он не знал, куда спрятаться от этих холодных, презрительных глаз, и, словно лягушка, оцепеневшая под взглядом змеи, смотрел на письмо.

Луарсаб Соломонович погрузился в чтение письма. Лишь раз за это время поднял он взор на Вардена и впервые заметил, что у инструктора большие уши и выпученные глаза.

А у Вардена мурашки бегали по спине.

Секретарь райкома дочитал письмо до конца и снова вложил его в конверт. Долго смотрел он в рассеянности на свое имя, выведенное на конверте беглой рукой. Потом, словно вдруг очнувшись, потянулся к телефонной трубке.

Инструктор вытащил из кармана платок и принялся отирать вспотевшее лицо.

Секретарь райкома трижды набрал нужный ему номер, но не добился соединения, в сердцах бросил трубку и позвонил секретарше.

— Немедленно вызови монтера. Что за безобразие — чей это телефон, секретаря райкома или лечурского лесничества?

— Вчера только чинили, Луарсаб Соломонович, даю вам честное слово!

— А кто чинил, небось ученики? Вызови мастера, и пусть сейчас же приведет аппарат в порядок. Сидят там, в АТС, шляпы, бездельники!

Девушка вышла и закрыла за собой дверь.

Луарсаб Соломонович еще некоторое время сидел в задумчивости. Потом поднял на инструктора усталый взгляд и сказал ясно:

— Спасибо за привет от Софромича. А теперь ступай и приходи завтра.

Инструктор понял: Рубикон перейден.

Секретарша с удивлением поглядела вслед Вардену, который быстро, с сияющим лицом прошел мимо нее и исчез в коридоре.

Впервые инструктор покинул приемную, забыв отпустить ей комплимент на прощание.