3

Вошел бухгалтер, принес пачку бумаг.

Дядя Нико положил ее перед собой и надел очки.

«Какого черта я завел разговор о лошадях? Пора в поле, надо посмотреть, как там тракторы, а этот чудак читает мне тут лекцию о коневодстве! По породе и жеребенок. В самом деле, парень весь в деда, в этого старого разбойника. Вахтанг с ума сходит, грозится: «Убью». И чего этому верзиле приспичило рыбаков разгонять? Река ведь всем одинаково принадлежит — пусть и сам рыбу ловит, если есть охота. Порядок решил охранять? Рыбу оберегает? Его-то кто спрашивает? Вот еще выискался ревнитель закона! Укатят в Тбилиси, поторчат там год-другой, пооботрутся и вообразят о себе невесть что… А потом лезут ко мне с трескучими разговорами. Ну, этот сызмала был такой — сразу видно, от какой лозы побег… Нет, право, что ж я не нашел ничего лучше, как заговорить о лошадях?»

Дядя Нико внимательно просматривал каждый листок, неторопливо обмакивал перо в чернильницу и аккуратно ставил в конце свою подпись.

Бухгалтер сидел с невозмутимым видом и молча ждал.

Наконец председатель кончил подписывать бумаги.

— Выходит, значит, что наши ребята не так уж виноваты? — повернулся он к стоявшему у окна Шавлего, когда бухгалтер вышел из кабинета.

Шавлего потянулся к цветку герани, отщипнул от него лепесток.

— Разумеется, хорошему наезднику нужен и добрый конь. Исход верховых соревнований зависит прежде всего от лошадей.

— Что ты скажешь, если я заведу в колхозе скаковую лошадь чистокровной английской породы? — Председатель бросил на своего гостя быстрый, испытующий взгляд и снял очки.

Взгляд этот не ускользнул от Шавлего.

— Если вы задумали разводить лошадей — все равно какой породы, то не мне, давнишнему их любителю, отговаривать вас… Но когда всерьез собираются заняться коневодством, породу подбирают в согласии с характером местности, с расположением данного района. Какую пользу может вам принести чистокровная английская скаковая лошадь?

— Вот акурцы получили приз на скачках, и алванцы тоже. Добрый конь — гордость колхоза.

— Верно, но гордость — это еще не все. Наше сельское хозяйство пока не настолько механизировано, чтобы лошадь можно было полностью заменить машиной. Когда это будет, лошадей станут разводить только для спорта. Но до этого еще далеко. На что вам английские скакуны? Терское коннозаводство создало великолепные местные породы. В позапрошлом году выращенная им кобыла Бескарн проскакала на ипподроме две тысячи четыреста метров в две минуты тридцать восемь секунд.

— А при чем характер местности?

— Он имеет огромное значение. Мы живем в гористой стране. Лошадям часто приходится передвигаться среди скал, по обрывистым, узким горным тропинкам. На лошадях доставляют на летние пастбища грузы и провиант для пастухов и собак. И сами чабаны ездят на лошадях. С гор в долину спускают на лошадях шерсть, сыр, масло… Разве английская порода может пригодиться в этих условиях? На что она нам? Тушинская лошадь сильна и вынослива, кабардинская — быстра, поворотлива и терпелива. Если хотите, скрестите обе эти породы — получите лошадь, пригодную и для спорта, и для езды в горах. Разве тот жеребец, которого вы послали на скачки в Телави, был английской породы? А чем он хуже? Если его выездить и ухаживать за ним как следует, он потягается с любым скакуном. А что касается чистых кровей английской скаковой лошади — то это сказки. Британцы вывели эту породу в восемнадцатом веке для нужд армии и для спорта. В ней смешалась кровь разных пород — испанской, арабской, турецкой и еще многих других.

Дядя Нико встал и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по кабинету. Наклонив голову, он рассматривал щели между половицами.

«Поторопился, дал уложить сырые доски — и вот рассохлись… Как только сниму урожай и закончу с виноградным сбором, велю поднять пол и перестлать его поплотней».

Повернувшись, он взглянул на Шавлего.

— Ты прав, сынок, многое от лошади зависит, но многое и от человека. Видал я, как в цирке медведи на мотоциклах разъезжают. Конечно, выучка — это всё. Только ты вот что мне скажи, дружок, — у кого в колхозе найдется время для всех этих скачек и джигитовки? С самой весны и до зимних заморозков люди работают не покладая рук. Голову поднять, пот отереть нет времени — кому тут до верховой езды? Да и зимой тоже не сидим сложа руки, зимой тоже забот хватает — кого тут от дела оторвешь? Верховая езда — для молодежи, а молодежь-то и должна быть впереди всех в труде… Что ж, пусть бросят окапывать лозы и садятся на лошадей? Вот ты человек умный, образованный: и в лошадях, и в людях знаешь толк — ты бы посоветовал мне отдать лошадей в руки тем парням, что день-деньской, да и ночь в придачу, околачиваются во дворе сельсовета и даже своим родителям стали в тягость? Небось не посоветовал бы, знаю, что нет! У этих лоботрясов лошади сразу взбесятся, да и сами они совсем уж ошалеют.

— Вот кто ничем не занят. Их и надо использовать на эти дела.

— А я уже пробовал — и горько раскаялся. Купил я им спортивную форму для футбола. Начальство из Телави не давало покоя: хочешь не хочешь, а заведи, мол, футбольную команду. Ну, я и приобрел обмундирование. Так что ж ты думаешь — потребовали еще и стадион! Самую лучшую землю, в нижнем конце деревни, облюбовали. Мне тут на виноградники земли не хватает и для посевов — тоже. А в районе только и знают, что жмут на нас, увеличивают из года в год план. Как же мне план выполнять, если не будем пахать и сеять? Машины у нас ночуют под открытым небом, гараж не могу поставить — никак участка не подберу, а эти дармоеды требуют у меня такую землю! Надели форму и давай мяч гонять — конечно, тут уж не до колхоза! Ну, я отобрал у них форму и запер на складе. И больше не выдам. Пока не поработают в колхозе год-другой — не видать им формы как своих ушей. И лошадей тоже. Упрашивали меня наши комсомольцы, активные ребята, работящие, — им тоже не дал. Потому не дал, что знаю — тогда и те бездельники к ним примажутся. Небось на комсомольское собрание этих лоботрясов калачом не заманишь!

Шавлего положил локти на подоконник, задумчиво потирая пальцем переносицу.

— А если бы я посоветовал вам, дядя Нико, выдать эту футбольную форму тем самым бездельникам и лоботрясам?

Председатель никак не проявил своего изумления — не поднял головы, не ускорил и не замедлил шага. Дойдя до стены, он остановился перед большой картой и стал внимательно рассматривать похожий по очертаниям на конское ухо Сомалийский полуостров. Так он стоял, с заложенными за спину руками и с подрагивающей в колене правой ногой, и смотрел на карту. Потом, медленно повернувшись, пошел назад, к своему письменному столу.

— Знаю, что ты хочешь сказать, сынок, и знаю, что у тебя на уме… Но слыхал? Собачий хвост семь лет спрямляли, держали в станке, а как отпустили, он тут же снова свернулся. Ты умный парень и не должен такое говорить. Разве мы сами не были мальцами? Вот взять хоть тебя… Впрочем, ты мальчишкой тоже был такой беспокойный, прямо беда!

Дядя Нико сощурил глаза и от души рассмеялся.

— Помнишь, как ты упал в грязь, в лужу, где лежали буйволы? Чуть было не утонул! Я там же неподалеку сидел, на гумне. Иа Джавахашвили пришел за саманом для осла и принес большой кузов. Я сидел на опрокинутой корзине. И вдруг слышу, Бегура кричит: «Скорей; сюда, Сария буйволенка родила!»

Гляжу — из лужи высунулось что-то черное, перепачканное в грязи, разинуло рот и ревет. А Бегура все свое: «У Сарии буйволенок!»

А Сария-то не буйволица, а буйвол, не мог он-отелиться! Бросился я туда, вытащил тебя из лужи и тут же сунул в пожарную бочку с водой. А узнал, кто это, только когда женщины тебя оттерли, отмыли и утешили мягкой краюшкой…

— Может, они переменятся, если вы им выдадите футбольную форму и построите новый клуб?

Председатель согласился, сохраняя веселое выражение лица:

— Правильно, переменятся: тогда держись! Все Чалиспири сроют до основания, камня на камне не оставят.