Разразилась Отечественная война. Агроном сокрушался:

— Ах, в какое горячее время подобрались к нам собаки, собачьи дети! Боюсь, крепко побьет нас этим нежданным градом!

Волна беженцев из, России и Украины достигла и Грузии. Двое из них, мальчик и девочка лет десяти-одиннадцати, нашли пристанище в доме агронома. Мальчик держался молодцом, но девочка, слабая здоровьем, подточенная бедой, все тосковала о родном доме, разрушенном врагом, и так безутешно оплакивала умершую в дороге мать и погибшего на фронте отца, что вскоре последовала за ними.

Мальчик оказался крепким и деятельным. Он ни за что не хотел сидеть сложа руки. Он рубил дрова, таскал воду, ухаживал за беседкой из виноградных лоз и не отходил от заветной, любовно взлелеянной делянки своего приемного отца. Русудан помучилась с ним, помучила и его и в конце концов добилась, что мальчик, вначале не знавший ни одного грузинского слова, в короткий срок научился не только говорить, но и читать и писать по-грузински. И Максим смог с осени опять пойти в школу.

Когда нахлынувшие с запада орды докатились до хребта Кавкасиони, агроном взял винтовку и отправился за Дарьял сражаться с врагами.

Русудан была уже тогда студенткой сельскохозяйственного института в Тбилиси.

Оставшись один в доме — Максим явился к председателю ближайшего от Телави колхоза Курдгелаури и попросил приставить его к делу.

Дела в колхозе было хоть отбавляй. И Максим был аробщиком, сгребал солому с комбайна, подбирал колосья, таскал трактористам горючее и воду…

Тем временем Русудан окончила институт, вернулась из Тбилиси домой и стала агрономом в Чалиспири. В доме снова появилась хозяйка, а Максим, у которого подбородок успел уже смешно зарасти нежным пушком, попросился в чабаны и ушел в горы с овечьей отарой.

Агроном прогнал врагов за рубежи своей родины и, отправив на тот свет пяток фашистов, лег на берегах Дуная в братскую могилу.

Русудан поняла, что отныне полем ее деятельности будет деревня, продала дом в Телави и переселилась в Чалиспири. Колхоз отвел ей под усадьбу старый, заглохший сад генерала Вахвахишвили. Русудан поставила в нем двухэтажный дом и принялась за восстановление сада. Через два года и Максим по совету Русудан ушел из курдгелаурского колхоза, и в Чалиспири стало одним овцеводом больше.

Дочь продолжила дело, начатое отцом, и вскоре двор и опытный участок чалиспирского агронома прославились на весь район.

…Русудан вошла в комнату, заперла дверь и стала раздеваться.

Большое зеркало отразило точеные плечи, руки и шею.

Русудан некоторое время пристально смотрела на свое отражение, потом перевела печальный взгляд на увеличенную фотографию отца, висевшую на стене.

Ласково смотрел с фотографии на свою дочь, успевшую превратиться в красивую молодую женщину, нестарый еще человек с высоким лбом и густыми волосами.

Русудан погасила свет и легла в постель. Лицо отца все еще стояло у нее перед глазами. Матери Русудан не помнила, и поэтому вся ее дочерняя любовь сызмала сосредоточилась на отце.

Всякий раз, как Русудан глядела на этот портрет, явственно вспоминалось ей детство.

«Папа, папочка, где ты теперь? — шептала девушка, а когда воображение ответило ей на этот вопрос, сердце у нее сжалось и на глазах выступили жгучие слезы. — Как я сердила тебя, папочка, — продолжала она про себя, — какая была непослушная, — а ты ни разу не решился строго меня наказать, всегда жалел… Помнишь, как я однажды, не спросившись, убежала из дому и заблудилась в лесу? Как я тебя тогда напугала!» Девушка вспомнила ту давнюю ночь, проведенную в лесной чаще, вздрогнула и плотнее завернулась одеяло.

Двенадцать лет было тогда Русудан.

Соседские ребята, постарше ее, затеяли пойти в лес за ежевикой. Русудан увязалась за ними. Они отговаривали девочку, гнали ее прочь, даже грозились вздуть, но все было напрасно. Тогда на нее махнули рукой. Русудан схватила маленькую корзинку и побежала за старшими, как овечка.

Миновав стороной Вардисубани, детвора оставила позади Шуамту, пересекла долину реки Турдо и поднялась на Акуде-Дэули.

В те времена эта чудесная зеленая гора была покрыта зарослями ежевики. Ребята с жадностью накинулись на ягоды, а поев вволю, стали наполнять корзинки.

Ежевика была уже частью обобрана раньше, и им пришлось долго копошиться в кустах.

Русудан ела сладкие ягоды и никак не могла насытиться. Щеки ее были измазаны темно-красным ежевичным соком, она переходила от одного колючего куста к другому. Наконец она вспомнила о корзинке и принялась собирать ягоды. Но тут какая-то хитрющая пестрая птичка взлетела перед самым ее носом и села рядом, на ветку граба. Девочка поставила корзинку и стала подбираться к ней на цыпочках, втянув голову в плечи и затаив дыхание. Но когда она вплотную подошла к дереву и взглянула вверх, птички уже не было на ветке. Русудан посмотрела по сторонам и увидела пичугу на сухом суку большого вяза.

Но птичка, лисья добыча, и на этот раз не подпустила ее близко к себе — сперва перепорхнула на деревце мушмулы по соседству, а потом, когда и здесь ее не оставили в покое, нашла прибежище на ветке дикой груши — панты, на соседнем склоне.

Русудан, однако, побежала за ней и туда и стала искать под пантой камень. Но спелые, опавшие с дерева груши заставили ее забыть о своем намерении.

Всласть наевшись панты, она стала собирать груши и складывать их в корзинку.

Птичка слетела с дерева и стала клевать лежащую на земле грушу. Девочка рассердилась, она решила, что это насмешка, и, вскочив, погналась за улетевшей птичкой.

Конечно, Русудан и на этот раз не смогла ее поймать, но зато, совсем запыхавшись, наткнулась на куст ежевики, осыпанный крупными спелыми ягодами. Она захлопала в ладоши от радости, высыпала из корзинки дикие груши и стала наполнять ее ежевикой.

Вдруг небо вверху словно раскололось с оглушительным грохотом, и трескучие раскаты грома прокатились один за другим у нее над головой.

Русудан перепугалась. Тут только заметила она, что небо затянулось темными тучами, что сумрак окутал горные склоны, а лес притих и как бы затаился. Надвигалось что-то жуткое, леденившее ей душу.

Тут Русудан спохватилась, сообразив, что отстала от товарищей, и побежала назад. Но нигде поблизости не было ни души. Вокруг — только кусты ежевики, темные лесные чащи и обкошенные луга на склонах.

Русудан металась из стороны в сторону, искала потерянных товарищей, но никого не нашла, и, главное, место показалось ей совершенно незнакомым.

Она совсем пала духом.

— Дареджан! — закричала она и прислушалась.

Никто не отозвался.

— Мишико!

Опять никакого ответа.

— Маквала!

По-прежнему молчание.

Тут уж Русудан припустила со всех ног. Но вокруг был лес, и, куда бы ни кинулась девочка, вбежав в чащу, она словно проваливалась в слепой, непроглядный мрак и в ужасе бросалась обратно.

Она еще раз крикнула: «Дареджан!» — и прислушалась, но в ответ ей раздался такой страшный грохот, что девочка, съежившись от страха, как подкошенная опустилась на землю.

Не знала Русудан, что ее товарищи еще до того, как надвинулось ненастье, собрав совет, постановили спешно возвратиться домой и, лишь миновав на обратном пути Шуамту, хватились любимой дочки агронома.

Никто не осмелился вернуться за ней — таким угрожающе-мрачным казался ощетиненный черный лес на склонах гор.

Подростки снова посовещались, поспорили и постановили как можно скорее добраться до дому и сообщить о случившемся, чтобы взрослые отправились на поиски Русудан, прежде чем разразится гроза, а то позже, если Турдо вздуется от дождя, сам черт через нее не переберется…

Русудан кое-как поднялась с земли и снова стала плутать по зарослям и кустарникам, ища тропинки.

Но тропинки нигде не было видно.

Ночь, словно наседка, подобрала под растопыренные черные крылья горы и лес.

Русудан ударилась в рев:

— Папа, папа, папочка!