— А если нам тут нравится, дядя Наскида? — отозвался Шакрия.

Председатель распрямил согнутые колени и злобно ощерился:

— А ты помолчал бы, лоботряс! Когда надо что-нибудь сделать, у тебя руки-ноги отнимаются! Хоть бы раз у меня на постройке ведро известки с места на место перетащил! Еще смеешь мне возражать! Раз ты боишься к моему дому на ружейный выстрел подойти, так нечего и в сельсовет ко мне шляться!

— Ну, ну, дядя Наскида, мелите, да знайте меру! Соловей никого не спрашивает, когда ему петь. А ваш сельсовет вовсе не здесь. Вы акурский, — значит, там, в Акуре, его и ищите.

Coco снял войлочную шапочку, сложил, уселся на нее и поджал ноги по-турецки.

— Когда мы придем к вам во двор, тогда и отказывайте нам от дома.

Тут уж председатель сельсовета рассердился не на шутку, К тому же и крепкое мцване, выпитое в столовой у Купрачи, дало себя знать — и отборная брань градом посыпалась на ребят.

Шакрия неторопливо вытащил из кармана платок, вытер влажную шею под распахнутым воротом клетчатой рубашки и сказал с сожалением:

— Сколько раз уж я подумывал подарить этому человеку слюнявчик, и вот, поди ж ты, все забываю.

— Уходите-ка лучше, дядя Наскида, — посоветовал председателю Нодар. — Почтенный человек, а разыгрался, как жеребенок. Кому тут охота любезничать с вами?

— Не кладите руки на горн, обожжетесь! — добавил Шакрия.

Белая фигура свесилась с соседнего балкона и плачущим голосом взмолилась к председателю сельсовета:

— Ох, Наскида, помоги, сделай что-нибудь! В могилу меня сведут эти неслухи! Ни сна, ни покоя… Спроси-ка, что я им сделал — виноградник вырубил или поле потравил, за что мне такое наказание?

Нодар повернулся к балкону:

— А ты чего проснулся, дядя Гигла? Комар укусил?

— Не то плохо, что проснулся, а то, что в такой чудесный вечер человек с курами спать ложится. Вот это меня удивляет, Мы тебя не трогаем, дядя Гигла, и ты нас тоже оставь в покое.

— Да, да, а за это мы будем платить тебе дань, считай по восемь мух с человека.

— По восемь мух и сверх того по одному комару.

— Тьфу, пропади вы пропадом! А еще скажете, что у вас есть совесть!

Белая фигура исчезла внутри дома.

— Союзничка вашего мы обратили в бегство. Теперь вы один остались против всех нас. Идете на мировую? — Отар вздернул брови.

— Нет, не на мировую, а домой!

— Ступайте, а то мы вас, пожалуй, проводим!..

— Гм, приходит человек из Акуры и мне, чалиспирцу, запрещает прилечь во дворе перед моим же сельсоветом.

— И вообще это клубный двор, а не сельсовета. Ваши владения вон за тем колом начинаются.

Кто-то подошел сзади к председателю, тихонько взял его под руку и потянул прочь от панты, под которой сидели ребята.

— Брось, Наскида! С ними разговаривать — все равно что воду в ступе толочь.

Председатель с трудом узнал в сумерках заведующего животноводческой фермой.

— Пусти меня, Элизбар, сейчас я этих сопляков хворостиной исполосую!

Но тот насильно повел председателя со двора.

— Это все Нико виноват, он один! — кипел и петушился Наскида. — Он им потакает, вот они, окончательно и одурели. Подождите, придет осень, всех вас в армию упеку! Там вас обломают, там научат вас уму-разуму!

— Ты сначала своего сына в армию определи, а уж мы потом сами пойдем, без твоего приглашения.

Последние слова председатель пропустил мимо ушей и покорно последовал за нежданно-негаданно объявившимся избавителем.

— Я зайду к Нико в контору, хочу с ним по делу переговорить. А ты ступай себе домой, — сказал он, дойдя вместе с ним до угла.

Дядя Нико нисколько не удивился запоздалому гостю. Он только поднял голову, глянул поверх очков на вошедшего и снова уткнулся в газету.

Наскида, кряхтя, опустился на стул, поджал ноги и с облегчением вздохнул.

— Жмут?

— В гроб вогнали, проклятые!

— Что ж ты в этакую жару вырядился, как жених? Чем в новых сапогах в гроб сойти, не лучше ли босиком по белу свету ходить?

— Весь день вот так мучаюсь. Хожу, хожу с самого утра — и все зря: так и не достал машины.

— И опять ко мне за этим?

Председатель сельсовета снял кепку, положил ее на стол и осторожно разгладил на лбу реденькие, склеившиеся от пота волосы.

— Больше мне не к кому обращаться, Так что ты уж мне ее и одолжи.

Нико отбросил газету в сторону.

— Для глухих два раза не звонят… Ладно, повторю. Сказал я тебе утром — занята машина. Снопы под открытым небом ждут, пшеницу надо возить, людей в поле и с поля доставлять, а еще горючее для комбайнов и тракторов, а еще мешки в Телави… Хлеб сдаем!

— Сдачу-то ведь закончили, даже перевыполнили план… Что ж ты там еще возишь?

— Ты машину просить пришел или меня допрашивать? Никак не поймешь? Вспомни Насреддина. Не дам веревку. Почему? Просо на ней сушить буду.

Наскида насторожился, часто заморгал водянистыми глазами.

— Какая там еще веревка? — Он задумался, потер лоб рукой и, что-то наконец уловив, спросил растерянно: — Это ты мне в отместку?

— Нет, в науку.

— Поздно меня учить, Нико! Ты со мной не тягайся и не увиливай. Говори прямо — почему не даешь машины? Забыл, как я тебе отдал две тысячи метров полудюймовых труб, когда ты проводил воду из верховья Берхевы к себе во двор?

Нико сложил очки и сунул их в карман.

— А ты забыл, как я на своей же машине доставил к тебе на участок распиленный лес, камень и песок, заготовленные для строительства колхозного клуба?

— Кстати, раз уж о клубе заговорили… Зачем вы разрушили старое здание, если нового не собирались строить? Вот и вышло, что все мальчишки-бездельники, какие есть в деревне, околачиваются у меня во дворе, перед сельсоветом!

Председатель колхоза холодно отчеканил:

— Почему разрушили? Потому что для твоего дома в Чалиспири понадобилась черепица.

Наскида насупился:

— И балки, по-твоему, мне понадобились?

— Мне они тоже не были нужны.

— Но увез их твой шурин, не кто другой.

— Что это мой шурин у тебя в глотке застрял?

— А у тебя — мой дом.

— Наскида! — Дядя Нико перегнулся через стол, упершись в него увесистыми локтями, и прищурил глаза. — Помнишь притчу про червяка, что хотел со змеей сравняться и перервался пополам? Что ты меня попрекаешь? Чем запугиваешь? Разве не знаешь — кит того не проглотит, чего не сможет переварить. Всему свету известно, что у тебя есть в Акуре и дом и двор, и приусадебный участок. Для чего тебе еще дом в Чалиспири — на курорт сюда будешь ездить, что ли? Значит, тебе с сыном на двоих — два дома, а Датия Коротыш ютись со всей семьей в крохотной хибарке? Где же справедливость? Разве, кроме тех мальчишек и еще кое-каких бездельников, в колхозе нет людей, чтобы работать? Эй, Наскида! Недаром ведь сказано — пусть ослепнут те глаза, которые ничего не видят! В страдную пору, в разгаре уборки, ты забираешь людей из бригад и заставляешь их надрываться на постройке твоего дома. А что они получают взамен? Ничего! Списываешь с них часть сельхозналога и налога по самообложению? Так ведь это же все липа! Сам обложил — сам списал! То, что по закону полагается, они все равно уплатят, никто списать не имеет права. На все это я закрываю глаза. Довольно с тебя — или вспомнить еще что-нибудь? Ладно, вспомним. В прошлом году ты отобрал в залог у Иохимовой старухи телку, запер в своем хлеву, а потом сказал, что она с голоду издохла… На это я тоже посмотрел сквозь пальцы. Ну что, хватит? Хочешь, напомню, как ты купил «Москвича»? Эй, Наскида! Ягоды у боярышника сладкие, да шипы больно колются!

Наскиду бросило в пот, он сразу забыл о том, что ему жмут сапоги.

Дядя Нико встал и, заложив руки за спину, прошелся несколько раз по комнате. Потом, собрав лоб в складки, сдвинув брови, посмотрел на главу села.

— И еще вот что я тебе посоветую: скажи своему парню, чтобы отстал от моей Тамрико, а то разорву сопляка пополам вместе со всеми его стишками!

Председатель сельсовета передернулся, тоже насупил брови и вытер потный лоб подкладкой своей кепки.