— «Память о друзьях и близких нам вреда не принесет».

— Смеешься?

— Забавляюсь.

— Знаю, что забавляешься. И я забавляюсь. Только я хочу, чтобы эта забава была вечной, нескончаемой, неисчерпаемой, неиссякаемой. Я уже люблю тебя. Шутя и забавляясь, успела полюбить. И теперь мне жалко уступать тебя Русудан. Не хочется огорчать подругу, но тебя я никому не хочу отдавать. Разве я не хороша? Скажи, Шавлего, разве я не хороша?

— Хороша, но для того, зачем мне нужна Русудан, ты не годишься.

— Ах, как ты груб! Как ты груб и беспощаден! Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала, и я сделаю.

— То, чего я от тебя хочу, ты делаешь и без просьб. И, ей-богу, для этого дела ты просто великолепна. Но все же ты должна выйти замуж. Ты должна иметь хорошую семью. Ты должна иметь очень хорошую семью, а не быть гетерой.

— Я гетерой никогда не была и не буду.

— У Помпея была гетера, ее тоже звали Флорой. Какой факультет ты окончила?

— Исторический.

— Как же вышло, что ты подружилась с Русудан?

— Очень просто — она приходила к моему отцу. Папа давал ей разные темы и задания. Она часто приходила. Папа очень любил ее, она столько там проработала, что хватило бы на докторскую диссертацию. Она очень талантлива. Ну, мы и подружились. Она чудесная девушка… Тебе нравится Помпей?

— Помпей? Нет. Это был человек, которому везло. Не люблю удачливых.

— Но ведь не случайно его назвали великим?

— Это «великий» я воспринимаю как «большой», «старший». Как в Америке — Форд-старший, Форд-младший.

— И победы его тоже были случайны?

— Судьба ему благоприятствовала. Порой все само давалось ему в руки. А иногда и случай помогал — иным, бывает, очень везет.

— Мало ли что на свете происходит случайно… Мне кажется, иногда и героические поступки бывают случайными.

— И не только иногда, но даже очень часто. Но случайность всегда — нарушение логики.

— Что же логично?

— То, что проистекает из душевных свойств. Хотя, конечно, случай играет большую роль в человеческой жизни.

— И следовательно, не так уж чужд логике.

— Возможно, что так. И все-таки я не люблю счастливчиков. Митридату не благоволила удача. Именно поэтому я ставлю его выше Помпея.

— Не люблю Митридата — он отравлял женщин.

— Это был сильный человек, муж чести — только несчастливый. Сколько низостей совершают люди из одной зависти! Если бы Тигран своевременно пришел ему на помощь, быть — может, сегодняшний мир был бы несколько иным. Если не весь мир, то хоть Передняя Азия. Это предупреждение на вечные времена: грузины и армяне должны всегда быть заодно.

— Шавлего!

— Что?

— Не хочу больше истории. Приласкай меня.

Шавлего повернулся к ней.

Длинные ресницы опускались и вновь поднимались над глазами; в которых горела страсть, из-под приоткрытых юных, розовых губ выглядывала первозданная белизна свежего снега.

Шавлего обнял ее, притянул к себе.

— Только не изломай меня, — промурлыкала Флора.

Это была настоящая женщина — из плоти и крови, полная неподдельной страсти.

— А теперь скажи, кем будет десятый?

— Брось эти глупости, Флора, и дай мне поспать. Ты же знаешь — я должен выйти отсюда на рассвете.

— Так-таки собираешься встречать?

— А ты разве не поедешь? Ведь просилась!

— Да, просилась. Но это было прежде… давно, во времена Митридата и Помпея.

— Ну, довольно. Я уже отправляюсь.

— Куда? — испуганно спросила Флора.

— В царство снов. Ты не со мной?

— С тобой — хоть в джунгли.

— Ну, так в путь.

— Н-но, лошадка! Поехали!

— Дверь не будем запирать?

— Зачем? С таким защитником, как ты?

— Так в путь!

— Поехали.

Наутро первой проснулась Флора. Она протерла глаза, приподнялась, села в постели. Посмотрела на свою белоснежную, высокую, безупречно изваянную грудь и потянулась с удовольствием. Потом ее прохватил холод, она вся сжалась, вздернула красивые плечи.

В комнате было холодно. Холод проникал через щель чуть приоткрытой двери.

Флора вздрогнула, внимательно посмотрела на дверь и перевела взгляд на Шавлего, спокойно и ровно посапывавшего во сне рядом с нею.

«Дверь закрывается плотно. Неужели он выходил ночью и, вернувшись, забыл аккуратно притворить ее?»

Она легко соскочила с кровати и на цыпочках побежала закрывать дверь.

И тут она заметила на пороге свежие, мокрые следы.

Флора узнала их. Следы были женские.

4

Когда Закро пришел в сознание, операция была уже давно окончена. Внезапно, к собственному изумлению, он почувствовал, что в животе у него кто-то сидит. Это было тупое ощущение — непрошеный гость сначала тихонько, осторожно разгуливал внутри Закро; однако это длилось недолго: пришелец ускорил шаг, а там и устроил целую скачку с препятствиями — бегал, прыгал, натыкался на все, что попадалось по пути, и все это — совершенно бесцеремонно; он оттоптал бедняге борцу все внутренности. Потом схватил нож и стал крошить его кишки. Нож был ледяной и совершенно тупой. Пришелец словно втыкал вилку и, придерживая ею кишку, пилил и пилил тупым лезвием. Измучил, измотал вконец Закро. Тот сначала честью просил его хотя бы наточить нож. Потом сказал по-мужски, чтобы пришелец бросил валять дурака. И наконец, когда ничего не подействовало, раскричался, заметался.

Непрошеный гость рассердился, отбросил нож и вилку и принялся рвать кишки прямо голыми руками.

Что тут было делать бедняге Закро? Сила солому ломит, он покорился и снова перешел к просьбам.

Джигит в животе на этот раз снизошел к просьбам, перестал рвать кишки и снова вооружился ножом и вилкой. Потом наконец бросил и их, пощипал еще недолго здесь и там и унялся.

— Вот так, добрый человек, — с трудом перевел дух Закро. — И сам немного отдохни, и мне дай роздых.

— Заговорил! Слышите — он что-то сказал, видите — открыл глаза, доктор, открыл глаза!..

Густой, молочно-белый туман клубился вокруг. Вся земля была застлана туманом. Туман порой становился чуть реже, клубы его рассыпались, наплывали друг на друга, но все же пелена была непроницаема.

— Доктор, доктор, будет он жив?

— Очень уж много крови потерял. Организм молодой, сильный — посмотрим. Пока трудно сказать.

— Боже, какая я несчастная! Боже, чем я навлекла на себя твой гнев?

— Тише, тише! Перестаньте плакать. Больному необходимы тишина и покой.

Голос был слышен прекрасно. Все слова можно было разобрать. — Только вокруг густел туман, непроглядный молочный туман.

— Как пульс?

— Учащенный, но очень слабый. Большая потеря крови.

— Боже, какая я несчастная, какая несчастная! — шептал чей-то голос. — Закро, Закро, открой глаза, Закро! Открой еще раз, хоть на мгновение, Закро!

— Перестаньте, пожалуйста, нельзя же так! Иначе я буду вынужден попросить вас оставить палату. Ну-ка, еще один укол кофеина, и отойдите от постели.

Откуда-то издалека, из глубины густо-молочного тумана, доносился голос.

Где-то журчал ручеек. Закро почувствовал мучительную жажду. Но где взять воду? В тумане ничего не было видно. Только слышался голос — нежный, сладостный, желанный.

Первой опомнилась Кето.

Купрача бросился за машиной, подкатил ее к входу. С трудом высвободили из судорожно сжатой руки Закро окровавленный нож.

Нелегко оказалось перенести раненого в машину. Кето села первой и всю дорогу держала голову Закро на коленях.

Потом целый век ждали окончания операции. На счастье, врач попался прекрасный — известный хирург Джанаридзе оказался на месте.

Нож проник через мышцы живота и жировой покров в брюшину, рассек в четырех местах тонкие кишки и вышел наружу рядом с почкой у поясницы. Операция тянулась долго. Еле очистили брюшину от сгустков скопившейся крови.

По лицу Кето градом катились слезы. Как медсестре ей было позволено помогать во время операции.