До самых сумерек ходил взад-вперед по балкону председатель колхоза. Время от времени ветер приносил влажное дыхание мокрого снега и забирался к нему за ворот. Нико не чувствовал холода. Когда стемнело, он прислонился к столбу балкона и подставил лицо обжигающе студеному ветру. Постояв так, он обернулся и взглянул на свет в окнах у дочери.

Вдруг он вспомнил, что в этот вечер собирался подняться к лесникам в Лечури. Очень не хотелось месить грязь, но дело не терпело отлагательства.

«Попрошу Купрачу свозить меня на машине».

Он вошел в комнату, достал из шкафа пальто, надел… и тут же понял, что сейчас даже общество Купрачи будет ему неприятно. Он снял пальто, накинул бурку, сказал сестре, что скоро вернется, и вышел.

На дороге не было ни души. Вода в лужах блестела при свете редких лампочек, развешанных на столбах. Монотонно стучали по асфальту шоссе лошадиные подковы. Дождь, смешанный со снегом, летел в лицо всаднику. Нико поправил бурку, поморщился и надвинул шапку на лоб. Порывы ветра приносили откуда-то визгливые звуки гармоники и глухой барабанный грохот.

Чалиспири уже был далеко позади, когда Нико остановил лошадь.

«Что, если хоть одним глазком заглянуть во двор к Миха? Хотя бы для того, чтобы узнать, много ли у них гостей? Пришел ли хоть вообще кто-нибудь? А если пришли, хватило ли места в доме или пришлось поставить стол на дворе? Ничего, Нико только посмотрит одним глазком и уедет. Лесники никуда не денутся».

С чувством странного удовольствия он повернул коня и поскакал назад.

Двор Миха Цалкурашвили был погружен во мрак и безмолвие.

Нико остановился в изумлении и прислушался. Ни малейшего звука не доносилось ни из дому, ни из галереи. Ни шороха, ни движения во всей усадьбе. Лишь раскачивалась на фоне черного неба верхушка одинокого кипариса.

Нико погнал коня в прежнем направлении.

Но не проехал он и двадцати шагов, как опять вернулся. Спешился у калитки, накинул уздечку на столб. Осторожно пошел по дорожке. Нога скользила по мокрой глине. Нико прошел по галерее и нащупал дверь. На ней висел замок. Долго стоял Нико в неподвижности. В галерее было сухо и не так чувствовался ветер.

Нико пошел вдоль дома на ощупь. Обойдя дом сзади, он подошел к окошку, выходившему на огород, прижался к стеклу носом, но ничего не увидел в темноте.

Окно было наглухо закрыто. Неприятно холодило лицо мокрое стекло.

Председатель отошел от окна.

Мрак казался здесь еще гуще. Можно было наткнуться на столб, не разглядев его перед самым носом.

Нико еще раз посмотрел на окошко. Потом тихонько потрогал размокшую от дождя раму.

Когда-то… В этот самый час… Вот в те времена, когда… Нико трижды постучал по раме и один раз по каждому стеклу — постучал и замер в ожидании. Довольно долго стоял он так, прислушиваясь. Потом еще раз прижался носом к мокрому стеклу и повернул назад.

«Какая ерунда! Не могут же они праздновать свадьбу в свинятнике этого Како! Наверное, веселятся в Напареули, у отца Марты».

Конь, подхлестнутый плеткой, обиженно взял с места в галоп, расплескивая с шумом воду из луж.

Но и в отцовском доме Марты председатель не нашел пирующих. И этот дом был пуст и заперт на замок.

То ли ночной холодок, то ли быстрая езда принесли всаднику облегчение. Он, в который раз уже, повернул коня и пустил его шагом.

«Не наплел ли мне все Наскида? Казалось, он был не под хмельком. Но в чем же дело? Ей-богу, наврал Наскида. Как бы в Лечури не опоздать. Ну-ка, Лурджа, давай с ветром наперегонки!»

В Чалиспири, у столовой, он придержал коня.

Купрача стоял, облокотясь о стойку, и скучающим взглядом смотрел на единственного посетителя, сидевшего за грязным столиком.

Медленно жевал старый пшав. Черными, сухими пальцами отламывал от хлеба мелкие кусочки и издали метал их в рот.

При виде Нико Купрача сразу оживился и вытащил из-под стойки бутылку с водкой.

— Почему у тебя пусто? Где твои музыканты?

Купрача искоса глянул на председателя, вытащил пробку из бутылки, отвел взгляд и налил гостю.

— Здешняя чача, чалиспирская.

От председателя не ускользнул взгляд Купрачи, брошенный украдкой.

— Что-то твоя столовая сегодня как брошенная церковь. Где гармоника с барабаном?

— Увели на свадьбу.

— На какую свадьбу?

— Здесь, в Чалиспири.

— У кого свадьба?

— У Како с Мартой Цалкурашвили.

— Ух, какая крепкая, как огонь! — Нико вытер усы ладонью. — А тебя не пригласили?

— Пригласили.

— Что ж ты не пошел? Како был бы тебе рад.

— Он-то был бы рад, да мне не захотелось столовую закрывать, думал, сегодня будет много посетителей. А ты туда не собираешься?

— Я и не знал… Только что вернулся из Телави и сразу еду в Лечури, по делу. Куда мне по свадьбам веселиться — не продохнуть от бюро да от совещаний. Вот и сейчас — еду в Лечури, к лесникам. Ну, будь здоров. Спокойной ночи. За водку спасибо.

— Всего хорошего.

— Заходи ко мне, побеседуем, — обернулся у дверей председатель. — Вино у меня дома хорошее, своего марани. Подсахаренный ежевичный сок, не в пример тебе, я не пью.

Купрача криво улыбнулся и бросил украдкой взгляд на старика пшава.

— Для хорошего человека и у меня найдется вино не хуже.

— Здесь?

— Хотя бы и здесь.

— Очень хорошо… Но теперь мне недосуг. Будь здоров.

— Будь здоров, Нико.

Не успела дверь захлопнуться, как ушедший снова протиснулся в нее.

— Кстати, где свадьба, у Миха? Неужели в этом домишке с пепельницу? Я, может, и загляну к ним, если вернусь вовремя.

— Прислушайся к музыке — гармошка с барабаном сами тебя поведут.

— Ну, где тут рыскать под гармошку по всей деревне!

— Свадьба в доме Тедо Нартиашвили.

— У Тедо?

— Ну да. Дом у него большой — хоть полдеревни поместится.

— Тедо же жмот — с чего это он?..

— Како болтал тут — сам предложил.

— Вот хитрюга, черт! Увидишь, три шкуры сдерет с Миха.

— Нет, говорят, он предоставил дом без всякой платы. А заодно и посуду. Сказал: как не помочь хорошему человеку, когда он семью строит.

— Когда ему нужно, мед стекает у него с языка! А все же, увидишь, возьмет плату. Ха-ха-ха! От Тедо щедрости и бескорыстия не жди! Заставит заплатить — увидишь. Ну, всего хорошего.

— Будь здоров, Нико.

Подходя к тому концу деревни, где жили Тедо Нартиашвили и его родичи, Нико услышал хвастливую скороговорку барабана:

— Бей, барабан, дуй, барабан, дуй, барабан, бей, барабан…

Двор был ярко освещен. В повети, в сатонэ^{3} и под аккуратно устроенными брезентовыми навесами пылал огонь. На треногах стояли котлы всех размеров, над ними хлопотали повара и стряпухи с половниками и шумовками. Растопленный жир, стекающий с шашлыков, шипел, сгорая в голубом дыму среди раскаленных углей. По высокой лестнице поднимались в дом на больших деревянных блюдах горы вареной говядины-хашламы, а навстречу им спускалась грязная посуда.

В застекленной галерее наверху тоже было полно гостей. Слышались голоса — кого-то заставляли осушить стакан до дна, временами азартно вскрикивали танцующие.

— Уже вошли во вкус. — Нико перешел на другую сторону проулка и притаился у забора.

По-прежнему бегали вверх-вниз по лестнице прислуживающие.

Нежно мурлыкала гармоника.

Ухарски грохотал барабан, и на застекленной террасе мелькали человеческие фигуры.

Кто-то спустился, пошатываясь, по лестнице и подошел вплотную к забору.

Нико отвел с отвращением взгляд, ударил пяткой коня и объехал дом сзади.

Окна были закрыты спущенными занавесками. За ними двигались смутные тени.

Он вернулся на прежнее место. Долго стоял он под деревом, скрытый забором, и ждал. Крупные капли дождя падали ему на шапку. Потом шапка промокла насквозь, несколько капель скатилось на шею, заползло под рубаху.

Внезапно он почувствовал холод — леденящий холод, который прохватил его до костей. Он плотно закутался в бурку, но не мог унять дрожь.