— Что тебе нужно?

— На минуту, только на минуту. У меня к тебе дело. — Девушка вся горела от стыда.

Валериан встал, скрипнув зубами, но снова сел и грязно выругался.

— Я занят, не до тебя сейчас. Не пойду. Я тебе уже все, что нужно, сказал.

Глаза у девушки наполнились слезами, губы задрожали. Она подошла ближе к столу. Несмотря на волнение, у нее хватило самообладания поздороваться с пирующими.

Тут только собутыльники узнали ее, вспомнили, как заезжали в гости к ней в Алвани и как она была хозяйкой у них на пирушке на Алазани. Кето с тех пор пополнела и стала еще привлекательней. На ней было зеленое пальто и шелковый платок, завязанный по моде под подбородком. Пальто было застегнуто до самого верха. Она казалась в нем еще полней — нет, не полней, а… Закро, очнувшись от своих грез при появлении девушки, сразу понял причину этой полноты.

— На минуту, Валериан, только на одну минуту. — Девушка обернулась к застольцам и улыбнулась. — Я не навсегда его от вас уведу, мне нужно только два слова ему сказать. — Вместо улыбки у девушки получилась лишь странная гримаса; было в ней что-то жалкое и беспомощное.

— Никуда не пойду. Если хочешь что-нибудь сказать, говори здесь.

Девушка покраснела еще больше и как-то жалобно развела руками.

— Ты же знаешь, Валериан, что я ничего не могу тебе здесь сказать. Ну разве трудно тебе выйти на минуту?

Застольцам стало жаль девушку, они посмотрели на товарища:

— Вставай, выйди ненадолго, может, у нее какое важное дело!

Валериан посмотрел с раздраженным видом по сторонам.

— Очень прошу вас, ребята, не вмешивайтесь в мои дела. Я сам с ними управлюсь. — Он повернулся к девушке: — Кто тебя звал, зачем сюда пришла? Сколько раз я тебе говорил: когда будет нужно, я сам тебя найду! Бегаешь по моим следам, как ищейка охотника Како. Ни капельки стыда у тебя нет. Что люди скажут? В конце концов, что ты ко мне пристала? Вот тут все ребята — спроси их: может мужчина один на один справиться с женщиной? Изнасиловал я тебя? Докажи! Право, рехнулась эта… Не доводи меня до того, чтобы я сказал тебе тут что-нибудь такое… Если жениться на всех потаскушках, с какими приходится иметь дело, что из этого выйдет?.. Ступай отсюда, слышишь, пока я не сказал тебе чего-нибудь такого…

Девушка закрыла лицо руками и прислонилась лбом к столбу.

Закро наконец оторвал взор от его резных украшений.

— Что же ты еще можешь сказать ей хуже того, что сказал? Ну, что еще скажешь? Погляди вокруг — мы ведь здесь не одни, столовая полна народу. Да и хотя бы только при нас одних — разве можно так разговаривать со своей невестой?

— Невестой? — осклабился Валериан. — Да она мне такая же невеста, как и любому другому.

Девушка заплакала еще горше. Она вся дрожала и в отчаянии билась лбом о столб.

У Закро сердце оборвалось в груди. Лицо его омрачилось.

— Пусть обернется для тебя змеиным ядом женская любовь и женская ласка, каждый ее поцелуй и каждое шепотом сказанное нежное слово! Будь я на месте этой девушки, плюнул бы тебе в лицо, смотреть бы на тебя не захотел! Чтобы девушка любила меня, днем и ночью думала обо мне, ходила по моим следам, а я бы… — У Закро иссякли слова, лицо стало темнее ночи; помолчав, он коротко отрезал: — Вставай и ступай с нею.

— Из-за стола прогоняешь?

— Ты знаешь — я не люблю долго разговаривать.

— Из-за стола прогоняешь?

— Слышал или нет — вставай!

— Если гонишь из-за стола, так и скажи.

— Не встанешь?

— Значит, гонишь?

— Гоню. Вставай!

— Тогда знаешь что я скажу? Ты свой стол ищи у Хатилеции.

Закро не стал продолжать спор, а встал и вынес Валериана вместе с его стулом во двор. Потом обнял девушку за плечи и сказал ей:

— Плохое ты выбрала дерево, сестрица, чтобы посадить в своем саду. Некому за тебя заступиться? Ну, выйди к нему и, если еще имеешь что сказать, скажи.

Девушка повисла на руке у борца и оросила его рукав слезами.

Горе девушки наполнило сердце Закро жалостью, обожгло его. Слезы навернулись ему на глаза, он отвернул лицо, чтобы скрыть их, на мгновение прижал к груди плачущую девушку и подтолкнул ее к двери:

— А теперь ступай к нему, и, если больше за тебя некому заступиться, я буду твоим братом.

Тут влетел разъяренный Валериан:

— Шлюха, шлюха, шлюха! Теперь с этим обнимаешься? Видите, ребята, теперь она с Закро обнимается! И сейчас мне не верите? Шлюха, ух, так твою… Не будь ты потаскухой, разве пошла бы работать медсестрой?

Закро схватил подскочившего Валериана за ворот и за пояс, легко поднял его и швырнул в угол.

Большая, как тыква, голова Валериана ударилась об стену, он рухнул на пол.

Закро прислонился к опорному столбу, скрестив руки, заложив ногу за ногу, и молча уставился на паутину в углу под потолком.

Все последующее произошло с быстротой молнии.

Он не заметил, как Валериан встал, схватил со стойки длинный нож, как перепрыгнул через стойку в зал Купрача. Словно издалека донеслись до него слова: «Что ты делаешь!», как бы единый вздох, вырвавшийся из груди двух десятков человек, и отчаянный женский крик. Он лишь внезапно почувствовал, как что-то холодное, как лед, скользнуло внутрь его живота, вышло наружу через спину и глухо вонзилось в столб. Закро вздрогнул, прижался к столбу, напряженно вытянулся вдоль него, глаза его часто заморгали — и вдруг полезли на лоб; на всем лице заблестели внезапно появившиеся крупные капли пота. В одно мгновение Закро весь покрылся испариной. Рот его приоткрылся, руки осторожно скользнули вдоль тела и нащупали крепкую деревянную рукоятку на животе, чуть пониже пупа. От прикосновения к ней он снова вздрогнул. Потом еще раз бережно, осторожно тронул рукоятку своими массивными пальцами и замер.

Зал затаил дыхание, окаменел. Растерянный Купрача не мог оторвать глаз от этой рукоятки, торчащей из живота борца.

Закро крепко стиснул зубы, зажмурил глаза, с силой тряхнул курчавой головой и обеими руками обхватил рукоятку ножа. Потом, подождав немного, потянул ее со сдавленным стоном, скрипя зубами, и, собравшись с силами, дернул — вырвал острие из столба и постепенно, дюйм за дюймом, извлек из своего тела. На мгновение он замер, потом отыскал рану левой рукой и зажал ее. Между пальцами побежали тоненькие струйки крови.

Борец, не глядя, перехватил правой рукой нож и крепко стиснул рукоятку. Багрово блеснуло залитое кровью длинное лезвие. У раненого задрожал подбородок, застучали зубы. Он посмотрел взглядом обезумевшего быка на дверь, глухо взревел и сорвался с места, но не смог ступить и шагу. Как оглушенный ударом молота, упал он на колени, потом бесформенной массой рухнул на пол и скорчился в судороге.

2

Нико перегнулся через перила балкона.

— А тебя на свадьбу не пригласили? — Наскида стоял внизу, расставив чуть согнутые в коленях ноги, подняв к балкону красное лицо, и смотрел на Нико злорадно-торжествующим взглядом.

— Сапоги больше не жмут?

— Разносились, стали по ноге. Если собираешься, пошли бы вместе.

«Радуется, что набьет свое ненасытное брюхо!» Нико спросил равнодушно:

— Чья свадьба?

— Испытываешь меня?

— Думаешь, я тебя мальчишкой считаю?

— В самом деле не знаешь?

— Перестань болтать. Чья свадьба?

— Нет, ты подумай! В самом деле не пригласили?

— Не пригласили.

— Так ты действительно не знаешь?

— Не знаю.

— Всему Чалиспири известно, что невестка старого Миха выходит замуж за охотника Како. Сегодня они расписались у меня в сельсовете. Если собираешься, так пойдем вместе.

— Ах вот ты о ком! Нет, благодарствуй, не пойду. Да, они меня звали, только мне некогда.

— Пойдем, какие сейчас дела! Пожелаем счастья, по нашему обычаю, «новоцвету», новобрачным.

«Значит, правду говорила тогда Марта, — шагая по балкону и ероша усы, думал председатель, когда Наскида ушел. — И уже играют свадьбу! Тупица, пролаза! Разумеется, он все знает. Не мог даже радость свою скрыть. Думал, что поразит меня в самое сердце. Плохо меня знаешь, слюнявый! Хм… «новоцвет»… Красиво сказал, дубина! Только это не он, я должен был сказать… Не пригласили… Что ж, обижаться не могу: понятно, что Марте не хочется видеть меня на своей свадьбе. Да и много ли народу поместится в этой дощатой хибарке? Все село не позовешь! А может, жених не пожелал моего присутствия? Выходит замуж колхозница из моего колхоза, — значит, я должен быть на свадьбе, да при этом тамадой, так уж повелось с давних пор. А на этот раз… На этот раз закон нарушили, и через это как будто нарушено еще что-то важное. Впрочем, если бы меня и пригласили, я все равно, наверно, не пошел бы. С той ночи мы только раз и встречались, во время уборки кукурузы. Она, пожалуй, даже еще похорошела. Взглянула на меня тепло, с дружеской улыбкой, хотела заговорить, но я и не посмотрел на нее, и хорошо сделал. Даже не поздоровался. А теперь она замуж вышла. Да какое мне до этого дело, об камень тот горшок и псам ту простоквашу, что мне не пригодятся. Покатился камень с горы — так пусть хоть до самой реки не останавливается, какое мне дело!.. А этот длинноногий… Верзилу этого не надо было вообще в село впускать. Во всем слюнявый Наскида виноват. Задарили его, видите ли, медвежьими шкурами! Да и всякой другой дичи подносили вдоволь. Эх, жаль, что я не знал… Раньше надо было обо всем проведать. А теперь что поделаешь? Войдет в дом, станет хозяином усадьбы, и Наскида внесет его в колхозную книгу. Теперь противиться поздно. А впрочем, мне-то что? Пусть оба себе хоть головы сломают. Хорошо я сделал тогда, на уборке, что не заговорил с нею. Она держала в руках акидо — два кукурузных початка, связанные вместе. Початки были хорошие, один чуть-чуть больше другого. Держала акидо в руках и смотрела на меня с улыбкой. А я не поздоровался с ней, так молча и прошел мимо и тут же перебросился шуткой с женой Иосифа, Тебро… А сейчас вот — у нее свадьба. Кого она к себе назвала, интересно? В этом ее домишке не хватит места и мыши хвостиком махнуть. И из приглашенных многие не придут. Кому это нужно? Вот Наскида — тот явится. Хотя бы мне назло. Даже если не хочется, все равно пойдет. Я-то знаю, что он за змея подколодная. Если гости не поместятся внутри, может быть, хозяева посадят часть в галерее. Знаю их, совести у них ни на грош, в этакий холодище рассадят народ на дворе! Когда этот бродяга втаскивал виноградный пресс к ней в ворота, я уже сразу должен был догадаться, чем это пахнет. Эх, мне-то что за дело, — то, что сокол выронил, пусть подхватит хоть ястреб, хоть коршун… И не заикнулась, и не подумала позвать на свадьбу… Правильно я сделал, что тогда не заговорил, так ей и надо. Так и застыла у нее на лице улыбка. Подняла связку початков и мне показывает. Потом как-то странно прищурила глаза и повесила эту самую акидо себе на шею. Початки были длинные-предлинные, и кончики их доставали ей до самых сосков. А что, собственно, она хотела этим сказать? Не мы ли, то есть я и Како, были эти початки? Длинные были початки и так славно разлеглись на ее высокой груди…»