Тот, держась за перекладину арбы, шел за нею, поглядывая исподлобья на спутника.

— Так, по-твоему, Шакрия, дядя Нико только мой и больше ничей? Ну ладно, раз вы так решили, постараюсь привести на ваше собрание и членов партии, если, конечно, комсомольцы не будут иметь ничего против. Молодец Шавлего! Этот парень начинает понемножку мне нравиться.

— Находишь в нем какие-нибудь недостатки?

— Без примеси и золота не бывает. Ну, может, он и впрямь золотой парень… Очень все хвалят вашу стенгазету. Жаль, я не успел ее посмотреть!

— Не огорчайся, что не видел. Там и тебе досталось немножко.

— В самом деле? А я и не знал. Совсем интересно!

— Ну, не так чтобы очень… Интересно было главным образом дяде Нико.

Когда добрались до верхнего конца виноградника, лошади стало совсем тяжело.

Реваз бросил уздечку, присоединился к Шакрии, и оба стали толкать телегу сзади.

Лошадь кое-как дотащила груз до деревенской окраины и остановилась. Ни понуканиями, ни хворостиной не удалось заставить ее сдвинуться с места.

— Постой, дай ей отдохнуть — шутка ли, столько мешков везти!

Шакрия отошел от телеги и взглянул на небо.

— Хлынь уж или прояснись, чтоб тебе обвалиться! Что слезишься, как плаксивая девчонка!

Реваз в свою очередь посмотрел вверх и заморгал сразу намокшими ресницами.

— Не думаю, чтобы полило по-настоящему. — Он внимательно посмотрел на лошадь.

Впалые бока усталого коняги ходили ходуном. Ноздри его раздувались, две струи влажного воздуха с шумом вырывались из них.

Бригадир отер ладонью мокрое лицо и повернулся к Шакрии:

— Знаешь, что я тебе скажу, Надувной?

— Приказывай, товарищ бригадир. — Шакрия старательно стряхивал воду с рукавов рубахи.

— Мы на этой лошади зерно до склада не дотащим.

— А что делать? Выпрячь лошадь, а мне улечься на ночь под арбой, как дворовому псу? Вот, если сам согласен…

— Да что ты, ей-богу, чуть что, прямо к горлу кидаешься! Послушай, что я скажу!

— Ну говори, ладно — не устраивай целую историю из-за пустяков. Всего-то дела — мешок-другой пшеницы до места довезти. Видишь — я промок до самых костей.

— Слушай, ты, давай-ка укороти язык, думаешь, очень приятно слушать твою дурацкую болтовню?

— Ладно, не кричи — говори, что тебе нужно.

— А вот что. Мы на этой лошади зерно до склада не дотащим. Надо оставить его у кого-нибудь тут, на окраине деревни. Посмотри на тучи — видишь, куда они повернули? Дождя, наверно, больше не будет. Завтра, как только выйдет солнце и подсушит землю, мы эти семена сразу вывезем в поле. Отсюда везти недалеко. И сегодня мучиться не придется, и на завтра дело себе облегчим. Что скажешь, Надувной? Ваш дом ближе всего отсюда. Отвезем к вам?

Шакрия посмотрел задумчиво на бригадира — довод показался ему убедительным.

— Черт с ним, отвезем, раз ты так хочешь. Мне места не жалко. Только уговор: за это сегодня ты сам отведешь лошадь к Гогии и завтра заботу об этой пшенице возьмешь на себя.

5

Солнце спряталось за Алавердской рощей, тусклый медно-желтый оттенок исчез с поверхности болота. Последние отблески косых лучей замерцали на широких листьях кувшинок и лилий. С бугорка, описав дугу в воздухе, прыгнула в воду полосатая лягушка. Недвижное зеленое водяное зеркало разбилось на круги разной величины. Из-под частых лопухов с каштановыми верхушками выскользнула змея — черная, в серебристых пятнах- и, оставив за собой чуть заметный извилистый след, скрылась в камышах на противоположной стороне. Над молчаливой поверхностью трясины поднимались мириады комаров. Трепещущая, гудящая туча колыхалась в воздухе. Низкий, густой комариный звон неприятно отдавался в ушах. Вокруг стоял тяжелый запах гнили, тления, распада. Это было царство желтого злобного духа лихорадки…

Шавлего кинул взгляд на свои заляпанные грязью ноги и подобрал с земли башмаки. Некоторое время он безмолвно глядел на эти, уже объятые вечерней тенью, владения малярии. Почувствовав острый укол, он хлопнул ладонью по щеке. Раздавленное насекомое осталось чуть заметным пятнышком у него на пальцах. Все было ясно, стоять здесь дольше не имело смысла. Шавлего сошел с кочки и двинулся по направлению к Алазани.

«Какой вздор — выделили одного человека и поручили ему уничтожить насекомых… Как будто Гигла может справиться с такой задачей! Да и как уничтожить — гоняться за каждым комаром? До чего же глупо! За сто убитых комаров и мух — один трудодень! Умора!»

Добравшись до русла Алазани, Шавлего бросил башмаки на камни, а сам вошел в реку и стал отмывать свои заляпанные грязью икры. После тепловатого болота вода в Алазани показалась ему холодной.

На той стороне протока, в рощице, стояла распряженная двуколка. На оглобле сидела боком какая-то девушка и смотрела в его сторону. Шавлего узнал соломенную шляпу и удивился. «С чего это агроному пришло в голову гулять в сумерках за рекой?»

Девушка сидела неподвижно, не сводя глаз с противоположного берега.

«Верно, пустила лошадь попастись. Удачное же выбрала время! Но что-то лошади нигде не видно…»

Серый цвет понемногу стал преобладающим и затопил все вокруг. Над островерхой Саталой вечерняя звезда выглянула в свое узкое окошко.

Шавлего вышел из воды. Обтерев ладонью мокрые икры, он сел на большой камень и стал надевать носки. Потом, уже зашнуровав ботинки, встал и снова взглянул на заречную заросль. Девушка сидела все в той же позе, повернувшись к нему лицом.

Шавлего пересек каменистое русло и поднялся на маленький утес. Здесь он еще раз обернулся и, скрестив руки на груди, довольно долго смотрел, сдвинув брови, на хозяйку двуколки, застрявшую за рекой.

Одна за другой зажигались на небе звезды и, как бы бросая из-под дрожащих ресниц пугливые взгляды, озаряли окрестность бледным лиловатым сиянием. В безмолвии сумерек, нарушаемом лишь ропотом речных волн, время от времени слышался чей-то далекий, протяжный зов.

Шавлего почувствовал болезненный укол в шею, поморщился и потер пальцами укушенное место. Потом решительно повернул назад, спустился в русло Алазани и перешел вброд через поток.

— Ради бога, не подумайте, что я собираюсь навязываться… Но если вам нужна помощь — пожалуйста, не стесняйтесь, я к вашим услугам, — сказал он девушке, подойдя к ней и поздоровавшись.

Русудан встала, прислонилась спиной к крылу двуколки и спокойно похлопала себя рукояткой плети по ладони.

— Премного благодарна. — Девушка поглядела по сторонам. — Не знаю только, что вам предложить вместо стула… Можете присесть на оглоблю… Или хотя бы на этот пень.

— Может, мне не следовало подходить к вам? В таком случае извините за недогадливость.

— Что за церемонии? У меня пропала лошадь, и я дожидаюсь здесь, пока полевой сторож ее отыщет.

— У вас было такое печальное выражение лица, что…

— Не так уж приятно сидеть одной на этом островке посреди Алазани…

— Как вы потеряли лошадь?

— Я проехала по краю болота, и колеса вымазались в грязи. Ну, я и решила раза два провести двуколку через этот рукав туда и обратно, чтобы смыть грязь с колес. Лошадь целый день в упряжке — мне стало жалко ее, и я решила: пущу-ка на траву бедное животное, пусть передохнет. А она скрылась из виду, да; так, что я и не заметила.

— Это, наверно, полыцик сейчас кричал?

— Да, он звал лошадь.

— Давно ищет?

— Довольно давно. Пора бы уж ему и вернуться.

Шавлего встал.

— Зов доносился снизу… Я пойду вверх по течению, тоже поищу. Вы не боитесь одна? Тут бояться нечего. Во всяком случае, по первому зову я буду около вас.

— Большое спасибо за сочувствие и готовность помочь… Но, право, не нужно — уже темно, зря только потрудитесь.

— Вы, верно, не торопитесь домой?

— Подожду еще немного сторожа… Что-то он замолк — возможно, что нашел уже лошадь.

Шавлего присел на пень, повернулся в ту сторону, откуда перед тем доносился зов, и стал прислушиваться к темноте. Было тихо, не шевелился ни один листок. Только неумолчно журчала Алазани.