— А теперь я уйду — не хочу задерживать людей, ожидающих в вашей приемной. И пусть ни один милицейский не пытается меня задержать, не то вы ответите за это.

4

Пашня протянулась вдаль широкой черно-бурой полосой. Она была расчерчена частыми продольными бороздами. Вывернутые земляные глыбы оплыли от дождя и града. Распаренная земля дышала вольно, полной грудью. Притихнув в ожидании, лежала она, готовая принять доброе семя в плодородное свое лоно. Борозды были глубоки, края поля, где поворачивал плуг, запаханы аккуратно, без промежутков. Так искусно умел водить четырехлемешный плуг один лишь Баграт.

Реваз с удовольствием надвинул на лоб войлочную шапчонку, потом снова откинул ее на затылок и пригладил выбившийся чуб.

Он искоса глянул на трактор «ДТ», глуховатое тарахтенье которого доносилось до него с дальнего конца поля. Раскорякой крабом ползла за трактором прицепленная к нему сеялка.

Реваз неторопливо шагал по широкому проселку, пролегавшему между крайним рядом виноградника и кромкой пашни, шагал, задумчиво похлопывая себя тоненьким прутиком по ноге. Подошвы его мягкой обуви с шелестом скользили по стлавшимся под ними стеблям подсохшей травы. Земля, истолченная широкими тракторными гусеницами, шуршала, как бы вздыхая, у него под ногами. Посередине проселка тянулась утоптанная тропинка, по которой ковыляла перед Ревазом невесть откуда взявшаяся здесь ворона.

«Не слишком ли рано мы начали сев? — думал Реваз. В зависимости от характера и течения своих мыслей он то чаще, то медленнее похлопывал себя прутиком. — Правда, Русудан дала согласие, но как-то неуверенно, словно бы с сомнением. Ну что ж, попытка — сестра удачи. Посмотрим, авось не дадим промашки. Засеем сейчас всего три-четыре гектара. Земля вспахана хорошо, посев заборонен великолепно. Удобрения мы внесли вовремя. Семенное зерно я подбирал специально. Здесь всегда сеяли «доли», посмотрим, как поведет себя «длинноколосная» пшеница — оправдает ли наши надежды… Погода последнее время стоит как раз такая, как нужно, влаги в почве накопилось достаточно. Надо, чтобы семена легли поглубже в землю, а то всходы могут пробиться слишком рано… Неужели наша земля так уж тоща, что с нее нельзя снять хороший урожай — во всяком случае, побольше, чем до сих пор? А чем земли в Пшавели, Артани, Напареули лучше нашей? Не думаю, чтобы они отличались чем-нибудь… Нет, земля как корова: ухаживаешь за ней — дает большие надои, запустишь уход — получишь мало молока. А погода, на мое счастье, подоспела подходящая… Гм, да, прекрасная, вот уж на самом деле!.. С грозами и градом… Виноградники уничтожены! Эх, а как мы с моей бригадой надеялись в нынешнем году на наш виноградник! Как я дрожал над каждой лозой, выращивал ее, как ребенка! Ведь почти одичалый был виноградник, когда я за него взялся! Четыре года возился, пересаживал, перекапывал, подрезал, защипывал, чеканил… Наконец добился своего, вырастил отличные лозы, подставил новые колья, и едва успел разок-другой снять урожай, как пришлось бросить свое детище… Ну вот — на что он сейчас похож, мой виноградник! Больше половины побито. Сколько вина с него получишь? Скажи спасибо, если побитые побеги оживут, дадут ростки на тот год…»

Реваз приблизился к рядам лоз, взял в руку свисавшую с ветви виноградную кисть, побитую с одной стороны, и долго, внимательно рассматривал.

«Рано начал наливаться виноград в нынешнем году. Надо было давно уже начать подготовку к сбору! Не все ведь побило градом — что осталось, тоже требует заботы. Не махнуть же совсем на него рукой!»

Бригадир сорвал кисть «джанзанури» и, отрывая от нее ягоду за ягодой, вернулся на тропинку.

«Все еще кисловат, хотя этот сорт более ранний, чем «ркацители» и «мцване». Нет, нет, надо поторопиться с приготовлениями к виноградному сбору. Бог-то ведь не умнее человека — найдет на него блажь — и пиши пропало: ни одного листика на лозе не оставит!.. Нет, право, что это втемяшилось в голову председателю — оторвал меня от лоз, выхоженных, как родные дети, и перебросил на поля… Как я должен это понимать — как выдвижение? Нешуточное ведь это дело — быть руководителем всего полевого хозяйства в колхозе! Выходит, что я сейчас вроде второго председателя — так сказать, полупредседатель! Сколько ни ломаю голову, никак не могу догадаться: с чего этот властолюбивый человек надумал разделить со мной свою власть? Ни в одном колхозе нет такой должности или звания, назови как хочешь. Так в чем же дело? Неужели он в самом деле думает, что только я один могу выправить наше полевое хозяйство? Если так, постараюсь не обмануть его надежды… Может, это моя милая Тамрико на него повлияла и добилась того, что он сменил гнев на милость? Да нет, для этого Тамара слишком слаба. Разве может маленькая рыбка схватиться с китом? Напротив — теперь ее самое держат под замком, бедняжка даже к источнику не смеет выйти. А старик день и ночь ругает меня без устали, старается внушить своей дочери такую же ненависть ко мне, какую питает сам… Давно я не видал моей девочки, не слышал ее ласкового голоса! Третьего дня встретилась мне на дороге ее тетка и даже не замедлила шаг, чтобы я мог справиться о здоровье Тамрико… Что брат, что сестра — похожи друг на друга как две капли воды. И такой ангел, как Тамрико, в руках у двух таких дьяволов! Ну зачем она взяла в институте отпуск на целый год? Окончила бы уж, получила бы диплом, чтобы я мог наконец вырвать ее из этого дьяволова гнезда! А как мать моя радуется — будет, мол, у меня невестка-врач! Бедная мама, хлебнула она горя в жизни! Шуточное ли дело — вырастить четырех сыновей? И только один вернулся с войны целым и невредимым! Чье сердце выдержит, не сломившись, такую утрату? Потерять трех сыновей — молодых, полных сил… В последнее время мама совсем стала плоха. Уже и зрение ослабело у бедняжки, с трудом бродит по двору. И я еще называю себя хорошим сыном! Так и не удосужился сводить ее к глазному врачу, — может, ей помогло бы лечение или очки… Ведь вот Сабеда старше моей матери года на два, а видит в темноте, как сова. Эх, Сабеда… Бедная, и ей тоже не сладко пришлось! Я хоть один у матери остался, а Сабеда своего сына заживо схоронила! Чудо, что она уцелела в тот день, когда крыша над ней обрушилась! Молодчина Русудан! Ей-богу, эта девушка просто золото. Отстроили Сабеде дом, а Русудан ее не отпускает — живи, мол, у меня! И напрасно не хочет Сабеда остаться у Русудан, там ей было бы уютней. Эх, когда человек состарится, видно, у него тут, — бригадир покрутил пальцем у лба, — что-то разлаживается. Заладила Сабеда — никто, мол, не знает, когда вернется мой сын, а я в любой час, днем и ночью должна быть дома, чтобы его встретить. Вот оно, материнское сердце! Бедняжка все еще ждет своего сына, верит, что он вернется… Хорошо я сделал, что дал ей свою черепицу. Но почему не дал колхоз? Мне не жалко, но почему?.. На что дяде Нико столько черепицы, ведь зря валяется! Может, он бережет ее для нового клуба? Но клубы теперь черепицей не кроют. Для кузницы уже взяли, зачем же он бережет остальное?.. Ах вот что! Да, мой будущий тесть, конечно, ума палата! Наверно, придерживает черепицу для гаража».

Ворона по-прежнему ковыляла впереди. Когда Реваз приближался к ней, она неуклюже взлетала, чуть не задевая крыльями землю, и опускалась шагов на десять дальше по тропинке, чтобы сохранить между собой и человеком безопасное расстояние.

За виноградником, на дороге, спускающейся к Алазани, показалась арба, запряженная лошадью. На арбе громоздились наваленные друг на друга полные мешки, а на передке сидел возница и напевал.

Бригадир посмотрел вдоль пашни. Трактор в дальнем ее конце остановился; тракторист, его помощник и третий человек, тот, что следил за сеялкой, направились к большому вязу, высившемуся на краю поля.

Тут только догадался Реваз, что мешки на арбе были с семенным зерном.

«Должно быть, не хватило семян и ребята остановили сеялку! Ведь я еще с утра распорядился, чтобы привезли семена к большому вязу, а они только еще везут! Кто это там на арбе распевает, хотел бы я знать. Сейчас я до него доберусь и взгрею молодца как следует!»