— Кого тебе нужно, товарищ?

Улыбка сбежала с лица Шавлего.

Сидящий за столом изо всех сил старался уклониться от устремленного на него в упор пронзительного взгляда.

— Слышишь или нет? Кого тебе, товарищ?

— Я хотел видеть заведующего учетным сектором.

— Я заведующий. Чего тебе нужно?

— Удивительно! Вы не ошибаетесь?

— Что тут удивительного? Ты разве не читал надписи на дверях?

— Ничего не понимаю!

У заведующего учетным сектором покраснел затылок, вздулись жилы на шее. Он проговорил сдавленным голосом:

— Тебе известно, где ты находишься? Здесь райком. С хулиганами мы обращаемся так, как они заслуживают. Что ты на меня волком смотришь? Я охотник и много разных зверей встречал в горах!

— Значит, у нас с вами одно ремесло. Только я встречал зверей и в долине, на берегу Алазани.

Заведующий учетным сектором побледнел, опять вытащил платок, растерянно отер пот со лба и наконец проговорил упавшим голосом:

— Жалуйся на меня кому хочешь. Я отказываюсь тебя принять.

Шавлего посмотрел на пылающие уши хозяина кабинета и, повернувшись, пошел к двери.

— Хорошо, не буду вас беспокоить. Извините, что отнял драгоценное время. Я пойду к секретарю райкома.

В дверях он обернулся:

— Мы, наверное, еще встретимся.

В приемной секретаря райкома ему пришлось немного подождать: Луарсаб Соломонович совещался со вторым секретарем. Шавлего стоял у окна и смотрел на исполинскую липу, возвышавшуюся во дворе на другой стороне улицы. Он почувствовал на себе любопытный взгляд девушки-секретаря и оглянулся — девушка быстро опустила глаза, уткнулась в книжку.

Вскоре второй секретарь ушел к себе.

Люди, ожидавшие в приемной, устремились к дверям кабинета. Двое или трое потребовали соблюдения очереди. Кто-то решительно заявил, что никого раньше себя не пропустит.

Зазвонил электрический звонок.

Секретарша вскочила, исчезла за дверью, обитой кожей, и сейчас же вернулась.

— Тише! Вы не на Караджальском базаре. Этого товарища секретарь райкома вызвал сам и ждет его с утра.

Ожидающие послушно, хоть и ворча вполголоса, отхлынули от дверей кабинета.

Шавлего удивленно взглянул на девушку.

— Это меня вызывали?

— Проходите, — сказала девушка дружелюбно.

Шавлего пожал плечами и вошел в кабинет.

Секретарь райкома вежливо приподнялся, протянул ему руку через стол.

— Садитесь.

Шавлего сел.

Секретарь райкома потянулся за бутылкой боржомской воды, налил себе и предложил посетителю:

— Не желаете?

Шавлего поблагодарил и отказался. С минуту он смотрел, как узкие губы секретаря райкома втягивали воду, насыщенную пузырьками газа.

Наконец тот отставил стакан и воздал хвалу напитку.

— Не думаю, чтобы еще где-нибудь в мире нашлась такая замечательная вода. Трудно было бы без нее в такое вот жаркое лето. А вы почему не пьете? Впрочем, вам, по-моему, не то что летний зной, но и жар доменной печи будет нипочем. Чем могу служить?

Шавлего молча смотрел на вялые черты секретаря райкома, на его усталые, ничего не выражающие линяло-голубые глаза. Тон показался ему неискренним, голос — слащавым.

— Я из Чалиспири, имя мое — Шавлего Тедоевич Шамрелашвили. Я окончил аспирантуру и вернулся в родное село, чтобы работать в колхозе. В Тбилиси я снялся с партийного учета. Хочу узнать, пересланы ли оттуда мои документы. Вот справка о снятии с учета.

— С какого года вы в партии?

— С двадцать четвертого июня тысяча девятьсот сорок первого года.

На губах Луарсаба Соломоновича мелькнуло некое подобие улыбки.

— У вас уже порядочный стаж. Неужели за столько времени вы не успели узнать, что в подобных случаях обращаются не к секретарю райкома, а к заведующему учетным сектором?

Шавлего молча рассматривал частую сетку мелких морщин под припухшими веками секретаря райкома.

— Что это вы так глядите?

— Так просто… Я уже заходил к заведующему учетным сектором. Он направил меня к вам.

— Уже заходили? Я не знал. Почему же он вас направил ко мне?

— Очевидно, ввиду перегруженности неотложными делами.

— Это не объяснение. Может, дадите какое-либо другое?

Шавлего понял, что, пока он дожидался в приемной, заведующий учетным сектором успел связаться с секретарем по телефону. Он нахмурился и заговорил еще суше:

— Разве недостаточно названной мною причины?

— Для вас — может быть. Но мне она почему-то кажется недостаточной. Ну-ка, наберитесь смелости и расскажите все откровенно.

Шавлего улыбнулся:

— Набраться смелости? Почему вы думаете, что я ее когда-либо терял?

— Знаю из достоверных источников. Вы потеряли не только смелость, но и всяческое понятие о коммунистической морали.

— Могу я полюбопытствовать: что именно вы подразумеваете под коммунистической моралью?

— Каждый честный коммунист знает, что означают эти слова. Ну, что вы на меня смотрите? Думаете, если я впервые вас вижу, так ничего о вас и не знаю? Ошибаетесь! Мне известны в подробностях все ваши дела и поступки с того дня, как вы появились в Чалиспири. Плохие это дела: драки и избиения, запугивание людей, хищение колхозного имущества, непрошеное вмешательство в вопросы, не имеющие к вам отношения, оскорбление должностных лиц…

— Продолжайте, продолжайте, я не так невежлив, чтобы прерывать вас на полуслове.

— Вам мало всего этого? Вы отрицаете какое-нибудь из этих обвинений?

— Все вместе и каждое в отдельности. Вы очень плохо информированы, товарищ.

— Отвезли вы какой-то старухе лесоматериалы, заготовленные для строительства клуба?

— Отвез.

— Взяли силой со склада спортивную форму?

— Взял.

— Избили на Алазани пятерых подвернувшихся вам под руку людей?

— Только четверых.

— Все равно. Количество не играет роли.

— Пусть так.

— Оскорбили заведующего учетным сектором в его кабинете?

— Вот это неправда.

— Хорошо, допустим, что это не так. А об остальном что бы скажете?

— То же, что сказал.

— Значит, вы не чувствуете за собой вины?

— Конечно, нет. Я не жалею ни об одном из своих поступков.

— Порядочный человек всегда сожалеет о своих проступках.

— Только бесхребетные люди вечно сомневаются, правильно или неправильно они действовали. Надо поступать так, чтобы потом не пришлось каяться, а если совершаешь недостойный поступок, так нужно быть готовым и отвечать за него.

— Преступники не знают угрызений совести, но у них вовсе ее нет. А вы — куда вы дели свою партийную совесть и сознание коммунистической морали?

Шавлего гневно сдвинул брови.

— Осторожнее, товарищ секретарь! Ответственная должность еще не оправдание для вольностей! Я даже от своего старика деда не стерплю подобных рассуждений о моей совести и морали!

Лицо секретаря райкома приняло землистый оттенок. Все черты его внезапно одеревенели — только бледные губы нервно кривились и в глазах Появился несвойственный им огонь.

Шавлего спокойно наблюдал смену выражений на лице собеседника.

— До сих пор я еще сомневался, но теперь мне очевидно, с кем я имею дело. Сию же минуту я арестую тебя как расхитителя колхозного имущества, вора и хулигана. Я с тобой расправлюсь, как ты этого заслуживаешь!

Он схватил телефонную трубку и торопливо набрал номер:

— Алло!.. Милиция!

Шавлего молча встал, обошел вокруг стола и, положив руку на вилку телефонного аппарата, выключил его.

— Зачем отвлекать милицию от ее прямых обязанностей? Разве ей нечего делать? Вон уже целый месяц под носом у нее ограбили дом, а она все не может найти грабителей.

Секретарь райкома стоял с искаженным лицом. Потом он швырнул телефонную трубку и ткнул пальцем в кнопку звонка.

Вошла секретарша.

Шавлего схватил графин с водой и сунул его в руки девушке:

— Вода теплая. Принесите свежей.

Озадаченная девушка взяла графин и ушла.

Ошеломленный неслыханной дерзостью посетителя, секретарь райкома лишился дара речи.