Константин грустно покачал головой.

   — Если бы ты, Роман, — сказал он, — пришёл раньше, то тебе было бы известно, что славянский вождь никого и ничего, кроме войны и набегов, не любит.

Феофилакт молчал.

   — Что же ты, святейший? — обратился к нему император. — Мы ждём твоего мудрого совета, а ты молчишь...

Патриарх взглянул на Константина и сказал:

   — Я знаю средство обуздать Святослава!

   — Ты знаешь, святейший, и молчишь? — с упрёком произнёс Порфирогенет.

   — Да, я ждал, что скажете вы...

   — Но что же это за средство? — прервал его Роман. — Я не слыхал предшествующей беседы, но догадываюсь о нём.

   — Назови его?

   — Смерть?

   — Нет!

   — Что же?

   — Любовь!

Роман разочарованно махнул рукой.

   — Мы только что толковали об этом, — сказал он, — разве ты не слыхал, святейший? Даже из того, что тобой было сказано, видно, что этот варвар никого не любит...

   — Нет, он любит!

   — Кого?

   — Мать!

Константин и Роман переглянулись. Елена торжествующе засмеялась.

   — Как же вы, в самом деле, не подумали об этом? — воскликнула она.

   — Нет, это не принесёт пользы Византии! — с грустью сказал Константин.

   — Почему ты так думаешь? — коротко спросил Феофилакт.

   — Мать Святослава, Ольга, — язычница. Она отличается свирепостью, пожалуй, большею, чем её сын...

   — Ты говоришь, она язычница? — опять спросил патриарх.

   — Да, это и тебе ведомо, святейший.

   — И я знаю! Но кто может помешать стать ей христианкой?

   — Ты думаешь, святейший, это возможно?

   — Для Господа нет невозможного. Я же, недостойный раб Господа, верую, что Господь не оставит Византии...

   — Но ведь мало веровать, нужно знать!

   — Я и знаю... Я получил известие, что киевская княгиня Ольга весьма склонна к принятию христианства.

   — Святейший! — воскликнул император. — Ты спасаешь Византию от многих бедствий!

   — Я тут ни при чём! — скромно ответил тот. — Всё в руце Божией. Так вот, благочестивые друзья мои, видите вы сами, когда казалось, что всё потеряно, Господь указывает нам средство. Но этого мало. Он, Всемогущий, слагает обстоятельства так, что мы и теперь уже можем быть уверены в успехе, если только сами к общему великому делу приложим свои ум и труд.

   — Аминь! — воскликнула Елена. — Да будет так, как говорит великий патриарх!

На мгновение все смолкли, потом Елена с прежней, свойственной ей пылкостью, продолжала:

   — Скажи им, святейший, скажи им, что выиграет Византия от того, что Ольга будет крещена?

   — Всё! — произнёс патриарх.

   — Скажи подробно, — настаивала императрица, — ты знаешь, ты говорил мне.

   — Ольга любима и уважаема народами славянскими, сын слушает её, потому что Ольга единственная, к кому он чувствует сердечную привязанность. Она имеет над ним влияние, и если она примет крещение, то сын последует её примеру. А среди славян ведётся так, что за князем последует и народ.

   — В последнем, святейший, — прервал его речь император, — мне кажется, ты ошибаешься...

   — В чём моя ошибка?

   — Вспомни Аскольда и Дира, едва не разгромивших Византию при Михаиле и Фотии.

   — Я помню их.

   — Да! Кто забудет великое чудо Владычицы Небесной, оградившей Новый Рим покровом своим... Я ещё недавно перечитывал сказания об этом.

   — Ты уже говорил нам об этом, но что хочешь сказать ты своим указанием на славянских, или, вернее, варяжских вождей?

   — Они крестились...

   — Да.

   — Но киевский, даже только киевский, — я не говорю о всём славянском, — народ не последовал их примеру.

Патриарх сделал едва заметное нетерпеливое движение.

   — Ты забываешь, Константин, что то было совсем другое время! — сказал он.

   — Не так много ещё прошло с тех пор, чтобы говорить о переменах! — возразил император.

   — Ты прав в первом: времени действительно не так много прошло... Но во времена Аскольда и Дира в земле киевской не было ни одного христианина, а теперь киевская община уже значится в составе константинопольской митрополии, и скоро я должен буду назначить в Киев епископа...

   — Я этого не знал, — сознался император.

   — Ты знал, но не обратил на это внимания... Нет, времена меняются, и меняются быстро. Один день никогда не похож на другой, и каждый новый день приносит с собой новое... Невидимыми путями Всемогущий подготовил огромную страну к восприятию семян Христова учения. Теперь христиане есть всюду среди славян. Правда, их немного ещё, но они есть и в Киеве на Днепре, и в Новгороде на Ильмене. И эти наши единоверцы не пришельцы в стране славянской, а туземцы... Они живут среди своих, и через них распространяется свет Христовой истины.

   — И от тебя, Константин, зависит, — воскликнула Елена, — прославить себя среди всех современников твоих, как просветителя стран и народов славянских! Я уже говорила тебе об этом и дивилась, что ты так равнодушно отнёсся к моим словам... Как! Ты, учёный, проникший в глубины истории, ты, знающий, что свершилось в дали прошедших веков, ты, ум которого просвещён всякими познаниями, не хочешь увидеть того, что вижу я, слабая женщина... Довольно отдавать народы во власть Старого Рима! Должно помнить, что Старый Рим враг Новому. Разве не был он подчинён Византии со времён великого Константина? Разве не отложился он от Византии? Старый Рим — это раб, вырвавшийся на свободу, вырвавшиеся же на свободу рабы ненавидят своего господина и злоумышляют против него... Старый Рим не брезгует вступать в союзы с варварами запада и благодаря им постоянно крепнет в своих силах. Византия же только борется с окружающими её варварами.

   — И не всегда побеждает их! — сказала Берта-Евдокия.

Она была жестоко оскорблена словами свекрови о варварах запада. Ведь эти варвары были родными ей и по крови, и по духу, и её отец был вождём варварского народа.

Слова Берты-Евдокии, обыкновенно молчаливой и безответно покорной, привели в ярость Елену. Готовилась буря, но Феофилакт сумел предотвратить её.

   — Ты права, — обратился он к супруге Романа, делая вид, что не замечает раздражения, овладевшего императрицей, — да, не всегда побеждает Византия своих врагов и варваров, и это потому, что она действует мечом, а не любовью... Бессильный Старый Рим тоже не питает любви к окружающим его варварским народам, но он видит выгоду от своего союза с ними. Он стремится обратить их в своих послушных слуг, даже рабов, стараясь сделать их сначала своими друзьями. И он делает это, не проливая крови, не бряцая оружием. Отчего же не последовать и Византии его примеру? Если бы удалось славян связать с Византией узами единой веры, то это была бы великая бескровная победа, дарованная Вседержителем в воздаяние перенесённых нами и народом нашим невзгод. Это было бы новым проявлением милости Господа к нам...

   — Ты прав, святейший, ты, безусловно, прав! — воскликнул Константин. — Но как совершить это великое дело?

   — Через Ольгу киевскую и весь народ славянский станет единоверным нам.

   — Ты уверен в этом?

   — Я чувствую это... Пусть даже обращение славян свершится не сразу, пусть только одна Ольга, как Аскольд и Дир, примет святое крещение. Пройдёт немного времени, и свет Христов, свет немеркнущей истины, засияет над всею варварской страною, и не будет у Византии более верных слуг, чем славянские народы.

   — Тогда нужно спешить, — пробормотал Роман.

   — Да, да, — воскликнула Елена, — нужно спешить, иначе Старый Рим без труда возьмёт то, что принадлежит нам по праву.

   — Старый Рим не думает о славянских землях! — возразил Константин.

   — Старый Рим, — поднял голову Феофилакт, — думает обо всём... Есть уже обстоятельство, которое поможет ему приковать к себе и славян узами любви, как приковал он уже к себе варваров запада!

   — Что же это за обстоятельство? — спросил Константин.