Входя таким образом в курс общих и личных проблем ротного, сержант и я гулко топаем по казарме в расположение четвертого взвода. Там я быстро выбрал одну из пустых коек на втором ярусе.

— Тебя как зовут-то, земляк? — спрашивает сержант.

— Павел.

— О, еще и тезка, значит, — радуется Голованов, хлопая меня по плечу. — Меня тоже Пашкой зовут. Так что, земеля, не ссы тут, чуть что — я рядом. Жрать хочешь?

— Да можно бы, — вспоминаю про злое бурчание в пустом животе.

— Всё, идем, — сегодня наши дежурят. Днев-вальны-ый! — опять устрашающим голосом ревет во всю глотку сержант на всю пустую казарму, хотя мы находимся совсем недалеко от дневального.

— Я! — так же громко и бодро, несется от тумбочки.

— Меня в штаб вызвали с молодым, понял? — орёт сержант, подмигивая дневальному. — Сек-ки тут у меня пор-рядок, салага.

Дневальный понимающе кивает:

— Есть, товарищ сержант, порядок!.. — так же громко, отвечает, даже орёт дневальный.

Чего это они? Для пустой казармы это уж чересчур. Глухие они здесь что ли… не пойму… Зачем зря глотку драть? Голованов, словно подслушав, обнимает меня за плечи:

— Не шугайся, земеля, кричу, чтоб ротный голос мой слышал. Он это любит. Здесь так принято. Его школа. Он сам такой. Ещё услышишь… Так что, пошли, земеля, пожрём спокойно, не торопясь, с расстановкой, пока рота на занятиях. Заодно и полк посмотрим.

Конечно, пора… Не теряя времени, бегом слетели по пустынной, боковой, рабочей лестнице здания на первый этаж. Запросто, по-домашнему, входим в столовую с черного входа. Прошли маленькими, извилистыми затхло пахнущими подсобками, плотно заставленными бидонами, бочками, баками пустыми и полупустыми, мешками, тарными ящиками, сразу на кухню. Здесь дружно гремела своим рабочим инструментом бригада солдат-поваров. В мокрых белых куртках, сплющенных поварских колпаках, с потными лицами. На кухне жарко, сильно парит, витают запахи обычной столовки. Ныряем в маленькую боковушку.

В маленькой конторке развалясь, отдыхают два солдата-срочника — один старшина, другой старший сержант — о! — и женщина-повар лет сорока-сорока пяти. Они сидят на старом топчане, застеленном тёмным солдатским одеялом. У всех троих лица слегка сонные, умиротворенные, в полуулыбке. Перед ними на низком столике пепельница — обрезанная гильза от крупнокалиберного снаряда с кучей окурков, большой мятый чайник, железные кружки с густым чифирём, алюминиевая миска с сахаром и большой ложкой, чашка с белым хлебом и тарелка со сливочным маслом. Голованов всех шумно приветствует, особо улыбаясь, обнимает «тетю Ва-алю!» Она возмущенно и жеманно отбивается:

— Сам ты дядя!

Здесь всё по-свойски, всё по-домашнему. Павел вдруг вспоминает про меня.

— Во, мужики, земелю привёл. Молодой. Нужно покормить. Только что с учебки. Моя смена. Видите, совсем худой. Ва-лечка, покорми-ка нас, молодых, да неженатых. — Вибрирует игривыми интонациями Пашка Голованов, сержант, будоража руками пышное тело повара Вали.

Дежурные, мельком глянув, определили во мне именно новичка и потеряли интерес — не их уровень. А вот Валечка, отбиваясь от Голованова, блеснув глазками, оценивающе остро глянула на меня.

— Симпатичный како-ой, — протянула она, глядя мне прямо в глаза. — Свеженький, молоденький! А худой!.. Одни глаза…

Мне мгновенно стало жарко — или уж так на кухне тепло…

— Ва-алечка, а у нас все такие. Все пришли худыми… А сейчас… Посмотри-ка на меня, рыбка… Ну-ка, глянь, ну!.. — мурлычет Голованов.

Под натиском жизнерадостных эмоций Голованова Валечка как бы нехотя поднялась и, изящно вихляя бедрами, охваченная плотным обручем рук Голованова, крутя при этом головой, отворачиваясь будто бы от горячих любовных нашептываний сержанта, успевая поглядывать и в мою сторону, пошла готовить завтрак землякам.

— Ну, руки… Пашка, руки убери… я кому говорю!.. Пашка! — хохочет Валечка, чуть повисая в крепких руках Голованова.

— Вот шал-лава! — Восхищенно тянут, улыбаясь, старшина и старший сержант, наблюдая картину женского кокетства. — Смотри, молодой, если Валька на тебя глаз положит, житья не даст, зае… и закормит, — хохочут между собой.

Голованов, в сопровождении двух молодых солдат-поваров с подносами, плотно заставленными чашками с едой, быстро вернулся, потирая от предстоящего удовольствия свои руки-лопаты. На подносах громоздились миски с овощными салатами, гречневой кашей с котлетами и стаканами густой сметаны, крупно нарезанной селедкой с луком. «Вот это меню! Вот это да-а!» Ошалело осматриваю, глотая накатившую слюну…

Всю эту горищу еды мы с Головановым умяли в один момент. Валентина, к счастью, больше не возвращалась, и мы спокойно доели это сверхизобилие. Старшина и старший сержант, не обращая на нас никакого внимания, лениво и деловито обсуждали между собой предстоящее увольнение. Они никак не могли решить, когда им пойти — с субботы на воскресенье или с воскресенья на понедельник… Голованов, уплетая еду, шепнул мне:

— Это старики! У них весной дембель.

Я чуть не подавился от уважения к их возрасту и вообще — так вот они какие, эти старики! Действительно не пацаны, и совершенно независимые… На целых три года — три года! — старше меня, а как на все сто. Действительно старики… Только без бород и усов… Даже говорить с ними не о чем.

— Ух, нажрался… дай Бог отлежаться! Вот сейчас отлежусь и опять нажрусь, — похлопывая себя по животу, умиротворённо продекламировал Голованов. — Ну и как, земеля, перекусил, нет? — спросил он.

— Какой, закусил, что ты! Спасибо! Я вообще объелся, — отдуваясь, с трудом произношу, чувствуя, как меня распирает с непривычки от громадного объема съеденной пищи.

— Ничего, молодой, еда в нашем деле лишней не бывает… Может, ещё пройдемся по разу?..

— Нет, нет, нет! Спасибо! — ужасаюсь.

— Ну, смотри… Покурим? — Голованов широким жестом протягивает старикам мятую пачку папирос.

— Не-а, — лениво тянет один. — Мы такие не курим.

— Голова, ты давай кури и вали, а то Коноёбов тебя, там, хватится… — замечает старик-старшина.

— Опять роту на уши поставит, — добавляет второй.

— Да и х… с ним, — отмахивается Голованов. — Пусть ставит. Первый раз, что ли…

— Ну, смотри, тебя виднее.

Мы с Головановым неторопливо закуриваем и, почти развалясь, с наслаждением пыхтим кислым дымком. Полная благодать, если не считать неприятного знакомства с командиром роты. Приятное тепло и сытое блаженство медленно разливается по всему телу. Умиротворенность действует на меня как мощный усыпляющий гипноз — укачивает, успокаивает, расслабляет. Постепенно все внешние звуки плавно отдаляются от меня, почти гаснут…

«Эй!»… ловлю сквозь привычную дрему. Мне? С трудом вырываюсь из цепких объятий засасывающей дремоты. Кажется я что-то пропустил, не расслышал. Силюсь понять — что же именно? Чуть не заснул. — Что?

— …Из Бийска он, — уточняет за меня Голованов. — Земеля.

— Да, из Бийска. — Понимаю пропущенный вопрос. — А вообще я из Братска, — уточняю, включаюсь в разговор.

— Ум-м, из Братска! Слушай, молодой, а как там заработки на вашей ГЭС? Говорят, хорошо платят.

— Да, хорошо, — уверенно заявляю я. — Там одни комсомольско-молодежные бригады… Постоянно план перевыполняют… Премии там, концерты… — Борясь со сном, тороплюсь выложить полную информацию.

— А с жильем как?.. А девок много?

— Да полно! Полные общаги, — поражаюсь наивному вопросу. — Там девок, как дров в лесу… Да!

— Ну вот, Витёк, как дров! Я же говорю, поехали лучше на стройку, а? — просит друга старшина. — Вон, и молодой говорит. И общаги есть, и заработки хорошие… ну, Витёк?

— Нет, как решили — сначала поступаем в институт, заканчиваем, а уж потом на стройку, — твердо стоит на своем Виктор, старший сержант. Эта тема давно видимо у них обсуждается, не один год.

— Так стройка ж кончится! — расстроено гнёт свою линию старшина.

— Не волнуйся, Женька, для нас не кончится. А девок везде много, найдем. — Ставит точку упрямый Виктор. — Всё, Голова, хватит груши околачивать, забирай молодого и вали на службу. Не забудь, там, скажи, ротному, пусть приходит на обед, мы ждём его, понял? Накрыли, скажи. Дневального предупреди, пусть звякнет, как ротный пойдёт, понял?