— Чё орешь?.. Там он, в канцелярии. — Абсолютно спокойно и вяло кивая на дверь, информирует дневальный, равнодушно глядя мимо нас.

— Я смотрю, ты совсем у нас оборзел, салага, да? Страх потерял? — светло замечает посыльный.

— Сам козёл! — без интонации парирует дневальный.

— А по тыкве?

— Ага, щас…

Мы гулко топаем по пустому проходу. Проходим мимо дневального.

— Закурить есть? — не глядя на нас, всё также равнодушно и вяло просит дневальный.

— Са-ам стреляю, — не глядя, громко и весело отвечает мой сопровождающий и, почтительно согнувшись, осторожно стучит в тёмно-коричневую дверь с табличкой «Канцелярия 1-й роты». «Да-а», — слышится за дверью. Посыльный осторожно приоткрывает дверь и, всунув голову внутрь, осторожно спрашивает:

— Разрешите, та-ащ старший ле…

— Какого х…? Чё тебе? — раздраженно несется из комнаты, и, повернувшись на стуле, офицер узнаёт посыльного. — А, это опять ты, Жирнов? Слушай, ты зае… меня сегодня своим на х… штабом.

— Не-а, не в шта-аб, та-ащ старш-лант, — резко взбодрев, оправдывается солдат, и голосом, как на сцене, раскрывает цель своего появления. — Я пополнение вам привел, — широко распахивая дверь, показывает меня, стоящего сзади. — Во!

— Какое на х… пополнение? — недоуменно, с тем же наигранным раздражением спрашивает офицер.

За столом, боком к нему, сидит офицер лет сорока. Короткие взъерошенные волосы, блёклое капризное лицо, выцветший мятый расстегнутый китель, мятые погоны. В комнате очень накурено. Сбоку от стола сидят, нога на ногу, еще три офицера. Двое тоже старшие лейтенанты, один капитан, но все гораздо моложе командира Коновалова, внешне аккуратные и подтянутые. Они с полуулыбкой слушают этот диалог. Все неторопливо с удовольствием курят.

— Ты откуда, чмо? — спрашивает старший лейтенант. Его товарищи, наклонившись вперед, весело меня разглядывают. У меня от удивления и от обиды (какое такое чмо?) заполыхали уши.

— О, о! Ты посмотри, оби-иделся он. Гу-убы наду-ул. Цаца нашлась какая. — Ёрничает офицер. — Как стоишь, ё… твою…ть? — во весь голос вдруг орёт командир. — Ну-ка выйди на х… отсюда. Зайди и доложи, как положено. А ты (посыльному) — пи…уй в штаб, на пост… Разболтались, понимаешь! — Офицеры одобрительно засмеялись. Посыльный выскочил из дверного проёма, прикрыв за собой дверь. Как ни в чем не бывало, весело и глуповато улыбаясь, уже на ходу, бросает мне:

— Не обращай внимания, это он так — пузыри пускает, — и вприпрыжку, зацепив дневального по шапке, одновременно ловко увиливая от ответного пинка, гулко загрохотал сапогами по длинному и пустому проходу в штаб, на свой пост.

Поправляю шинель, шапку, стучу в дверь. За дверью бурлит оживленный разговор, меня не слышно. Стучу еще раз и захожу. Разговор прекращается и я, как учили, докладываю:

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Пронин для дальнейшего прохождения службы…

— Вижу, что явился не запылился, — обрывает командир и протягивает руку. — Давай бумагу.

Развернув её и далеко отставив от глаз, молча читает.

— Ну вот, опять, на х… прикомандированный, — бросая бумагу на стол, возмущенно всплескивает руками. — У меня, бл… не рота, а сплошные спортсмены, музыканты, писари… Х… его знает, что такое!

Я стою как оплеванный и ничего не могу понять, что там в бумаге? Бумагу-то я не читал, некогда было. Со мной никто, и ни о чем не разговаривал.

— До каких пор будет продолжаться это бл…во, а? — обращается за поддержкой к своим друзьям капитан. — Ну как тут службу нести?

— Что, опять спортсмен? — озабоченно и наигранно-сочувственно переспрашивают офицеры Коновалова.

Стою! Ошарашен! Уши горят! Слушаю и не пойму, что случилось, в чем я виноват. Куда я попал? Какие «командированные»? Почему старший лейтенант такой злой?

— Какой, на х… спортсмен, — музыкант! — Презрительно вытянув губы, громко сообщает он, и все сочувственно смотрят на меня: и как это тебя, парень, мол, так сильно угораздило?

Только теперь понимаю, я попал служить в полковой оркестр, в тот, который так красиво и мощно играл у нас на присяге. От этой радостной и приятной догадки я неожиданно для себя счастливо, во весь рот расплываюсь в улыбке.

— Ты смотри-и, он еще и придуряется, — поражается Коновалов. — Чего лыбишься, артист?.. Днев-вальный! — Громко кричит в закрытую дверь. — Дежурного ко мне…

23. Земеля

За дверью эхом доносится: «Дежур-рный! К командиру р-роты».

Сразу за этим слышен громкий, потом глухой, затихающий где-то вдали топот сапог. Это он за дежурным, наверное, понёсся, догадался я. Но через несколько секунд звук с резким нарастанием возникает, топот уже слышен двойной, дробный. Один из них прерывается, а с другим, громким, шумным, в канцелярию вбегает, поправляя сползающую на большой голове, звездочкой к виску, новенькую, но маленькую шапку сержант в выгоревшей добела хэбэшке. Хэбэ на нем или село, или ушито. Ткань плотно обтягивает выпирающие мышцами и другими мужскими деталями тело, как мокрое спортивное трико. На крутой груди блестит множество разных армейских и военно-спортивных значков. Сержант — лицо красное — судорожно давясь, что-то по ходу проглатывает, останавливается, вытянув длинные, лопатой, руки по швам сообщает.

— Я, та-ащ старш-лант. Вызывали?

— Всё жр-рёшь, а в р-роте бар-рдак, — с ядом в голосе вдруг заявляет командир.

— Какой бардак? — наконец почти целиком проглотив всю булочку, поражается сержант. — Где? Шутите, да, та-ащ старш-лант? — заискивающе улыбаясь, пытаясь свести все к шутке, мнется с ноги на ногу дежурный.

— Обтянулся, как пидар-рас. Смотреть пр-ротивно. — Продолжает «красоваться» перед своими друзьями офицерами старший лейтенант. — Что это за фо-орма? Почему уста-ав нарушаешь, а? — распаляясь, гундявит командир.

— Так я же, это, она сама села… — мнется сержант.

— Как докладываешь? Какой пример молодым подаешь, а? — продолжает сбивать с толку командир.

— Так я же доложи-ил, — краем глаза замечая меня, мямлит сержант. И, распрямившись в струнку, вдруг громко и четко докладывает: — Товарищ старший лейтенант, дежурный по роте сержант Голованов по вашему приказанию прибыл.

— То-то! — мгновенно смягчается командир. Гости в канцелярии одобрительно улыбаются: знают здесь дисциплинку, боятся Батьку, любят.

— Так, Голова, определи-ка пока прикомандированного в четвертый взвод. Койку там, тумбочку… Прими вещи, потом старшине доложишь, он оформит. Вопр-росы?

— Никак нет, та-ащ старш-лант, — приподняв плечи, сержант для убедительности слегка разводит в стороны свои руки-лопаты. — Как-кие вопросы?

— Ну, тогда, кр-ру-угом, шагом марш, на х-х…! — выпроваживает нас старший лейтенант.

Вслед за сержантом и я выскакиваю из канцелярии, как из парной бани — очень уж припекло и дышать нечем. Дневальный, выглядывая из-за угла в полувертикальном положении, встречает нас настороженным и сочувствующим взглядом. Понятно, когда ротный на месте, жди чего угодно.

— Ты откуда, молодой? — разглядывая меня, интересуется сержант.

— С учебки, — не задумываясь, отвечаю. Я еще не пришел в себя от нежного знакомства с ротным.

— Я понимаю, что не из роддома, я спрашиваю, призывался откуда?

— А-а! Из Бийска.

— О, земл-ляк, значит, сибиряк! А я из Барнаула. Ну, пошли что ли, смена, — весело обнимает меня дежурный и, заметив осторожно выглядывающего из-за угла дневального, громко и зло орёт на него: — Дневальный, как стоишь, бл…, щас п…ы дам! — и, заговорщически ему подмигнув, мгновенно переходит на доверительный шёпот. — Секи р-ротного тут. Сейчас выходить будет.

Дневальный взбрыкнул, понимающе кивнул шапкой, подобрался, вытягиваясь, привычно приготовившись к неминуемой и непредсказуемой по результатам встрече с ротным.

— Чё, не ожидал, да? — опять весело кивает мне сержант в сторону канцелярии. — Ничего, привыкнешь. Он все время такой. Бесится, что он самый старый старлей в полку. Его однокашники уже давно в майорах ходят, а он вот в старлеях застрял. Рота такая! Одни проблемы! Не обращай на него внимания, по-орет, по-орет и отойдет. Мужик он нормальный, не злопамятный.