— Была. — Как самой себе, тихо повторила она.

Нет… Я совсем не был готов к такому известию. Нет-нет… Мысли даже такой не допускал. Этого быть не могло. Я ведь, к встрече с ней, не был женат не уже, ни ещё, ни вообще. Да и не перешёл я ещё ту черту взрослой жизни, когда мужчина с женщиной могут часами, ночами лежать в одной постели, и всё такое прочее, не познал ещё. Один трёп в основном, чтоб пацаны не доставали. Что называется, одними глазами, да руками. Но я всегда знал одно, так у меня отложилось в сознании, что у своей девушки я буду первым мужчиной, только первым. Первым и не иначе. А она должна быть только чистой и непорочной. Я так всегда думал. Я это знал! Был в этом уверен! Так и предполагал. А вот, оказывается… моя! Светлана! была! замужем! Она… уже… была!.. Уже… Она… уже… не…

Я заледенел. Светлана сразу почувствовала мое состояние и разрыдалась…

— Дура!.. Дура была, Пашенька, поверила. Конечно, дура! Как-то так получилось всё… быстро и непонятно. — Торопясь и сбиваясь, сквозь слёзы поясняет Светлана. — После выпускного. Думала — это любовь! А это… Теперь вот жалею, а поздно. — Плечи её вздрагивают, текут слезы. Она подавлена необходимостью неприятного для нее признания. — Уехала вот сюда, чтоб забыть. А тут тебя увидела!.. Паша!..

Уткнувшись носом в моё плечо, всхлипывая, говорила она с такой тоской, с такой болью, так ей было тяжело и неприятно это вспоминать, что я уже и верил ей, и понимал, и жалел.

А действительно, если разобраться, живу ведь не первый день, кое-что уже понимаю и вижу, как много всяких разных «охотников» вокруг девчонок вьётся. Такие есть мастера своего дела, кого хочешь окрутят, я же видел. Всегда действуют по принципу: наше дело не рожать — сунул, вынул, да бежать. И вся тебе философия. Пацан в ореоле славы, а девчонка… А девчонка — это очень важно и интересно — уже «распечатана», «хучь ложкой её теперь хлебай», ага! Потом вот расхлебывай. Жалко Светлану… плачет… Простить, в смысле пропустить проблему мимо ушей, большого труда, в общем, не составляло, но… Но мне мешала мысль, крутилась и больно царапала самолюбие, что я не первый у нее. Не первый! Не первый!.. Какой?.. «Она уже знает, что такое постель… Знает!.. Ею уже кто-то пользовался! Кто-то её уже распечатал… печатал… печатал… до меня. Она уже не девочка! Она доступна!..»

Ай, бляха муха! Ну, как же так!.. Как же… Как же…

Множество разных похабных анекдотов, бесчисленное количество сальных историй обязательно и непрерывно сопровождавших нас всю нашу школьную жизнь и, особенно теперь, здесь в армии, в деталях, с пристрастием смакующих все этапы процесса целколомания, как душепадения, да и общественная мораль всегда — помню! — толковали только об одном: твоя девушка должна быть только невинной, не иначе. Это уж, как божий день, как победа коммунизма, торжество социализма, не меньше. А уж если она «того», значит, она уже «макуха». Замарана, значит, она — падшая. Вот, ситуация! В отношении Светы, это было особенно почему-то тяжело сознавать. Не вязалось это с ней, не увязывалось, противилось, и я, к тому же, сопротивлялся такому выводу-приговору. «Ааа-а!..» — бился во мне придушенный вопль. Едва дыхание не останавливалось от тупой боли в груди. Я давил эту мысль, отгонял её, но она, вот гадкая подлючесть, вновь и вновь появлялась, всплывала, туманила сознание.

Разболелась голова. В ней, сталкиваясь и разлетаясь, летали, теснились обрывки принципиально противоположных по смыслу и значению фраз. Всполохи ответных на них чувств и эмоций. Все перемешалось. Она-уже-не-замужем! Замужем!.. Была-замужем… Незамужем… Она-жалеет теперь. Ошиблась! С-кем-не-бывает! Сейчас-свободна! Теперь-свободна! Очень-жалеет… Она-свободна! Замужем-не замужем… Теперь…

Большие её, мокрые от слез глаза глядели на меня с такой бездонной тоской и надеждой на мой разум, понимание, благородство, сочувствие, наконец, что я, конечно, не мог уже сопротивляться. Я уже очень хотел жалеть её, защищать её, вот так, обнимая и успокаивая: «Ну, всё-всё! Я же здесь, я же с тобой, я же рядом!» — мне было приятно сознавать, что она ошиблась, что её обманули, что она его-не-любит! Не любит! Она теперь хочет забыть всё! Его забыть! Поэтому и в другой город уехала. Ей поддержка нужна… Моя поддержка! Думал я, прижимая её к своей мокрой от её слёз, гимнастерке.

— Ну-ну… Всё, всё. Забыли? Всё прошло. Успокойся. Прошло. Не плачь. Прошло. — Шептал я, обнимал её и гладил, успокаивая, по голове, как маленькую девочку. А она, казалось, ею и была.

От осознания всего этого, мне стало вдруг легко и просто. Я чувствовал себя большим и взрослым, сильным и, кажется, мудрым.

Утром и всю неделю я не находил себе места, сходил с ума, ждал субботу. Света должна прийти в часть, она обещала. Сказала — приду сразу, как только вернусь.

51. Пронин, а к тебе тут пришли…

К субботе я приготовился. Хэбэшку новую раздобыл у ребят. Ушил её, чтоб красиво было, подогнал всю. Свежий подворотничок пришил с ровным внутри кантиком телефонного провода. Напрочь переделал погоны из больших и мятых, в красивые и аккуратненькие, с жесткой фибровой вставкой. Всё отгладил, всё в стрелочках. У ребят, как обычно водится, собрал разные солдатские и спортивные значки. Нацепил все эти «блестяшки» — грудь широкая — всё поместилось. Даже нашел «Тройной одеколон», я вообще-то люблю «Шипр», облился им — праздник ведь. В общем: «Парень что надо, парень хороший, вот он, тут, как тут…» Короче, зовут его Пашка, кто не знает! Настроение просто превосходное.

Да, самое главное: заранее договорился со старшиной насчет срочного служебного увольнения… «Очень надо… Вот как, позарез. Куда-куда! Конечно, в библиотеку музыкального училища! — куда ж еще. — И только в субботу или в воскресенье».

— Не то ноты, товарищ старшина, точно уйдут. Да-да, меня на абонементе — они уже звонили — ждут. Если не приду, сказали, отдадут партитуру другим желающим. А там же очередь, та-ащ старшина! А желающих еще больше. Вы же знаете, товарищ старшина, ноты-то ценные, концертный репертуар, как-никак.

Не усмехайтесь, пожалуйста! В действительности врать далеко не так легко и просто, как я рассказал. На самом деле, я четыре дня готовил почву под увольнение. Прямо с того самого воскресенья. Про порядок и дисциплину говорить не буду, — тут «всё тики-тики!», как говорит Валька Филиппов, про усердие на репетициях тоже — ни одной фальшивой ноты, ни одного замечания. И, главное, никаких намеков на возможное свидание с девушкой, об этом вообще — ни-ни… Не дай бог, что вы! По опыту других ребят я уже знаю, об этом лучше вообще не говорить, не заикаться. Только заикнёшься, что надо бы на свидание сбегать, про «хотенчики», как у Генки Иванова, всё — сразу настроение у старшины и у дирижера портятся, лицо и речь становятся противно-скорбными и смертельно-назидательными. Для обоснования своего отказа, тебе сразу приводится тысяча причин: а вдруг в полку тревога, а тебя нет! а вдруг мы в оркестровый наряд пойдем, а тебя нет! а вдруг там у вас будет вино… А вдруг драка… естественно, патруль, ЧП, и другие «страшности». В таком случае ребятам приходилось позорно канючить, что-то доказывать, унижаться, — выпрашивать… Даже со стороны наблюдая, выглядит это очень противно и осадок на душе оставляет такой же. Увольнение получается — если выпросишь! — как отравленным. Хотя, само по себе увольнение стоит чего угодно, иногда можно и поканючить. Для солдата, годами живущего в казарме, увольнение — это всегда глоток воздуха, свободы, всплеск эмоций и шквал новых впечатлений. Так что, «…Дёргай мои нервы старшина, топчи мою грудь, но увольнительную дай, гад!»

Совсем другое дело, если увольнение просишь, например, в библиотеку. Причём, в нотную, тут всегда проще. Если и причина к тому же существенная — ноты дефицитные, например. В таком случае, это уже не развлечение, с возможными опасными последствиями, а вроде работа, даже усердие. О-о! Это уже другой коленкор, другой разряд отношений. Интерес к прекрасному и возвышенному — я сейчас говорю только о музыкальной литературе — это уже расценивается как повышение профессионального уровня, раз! Расширение музыкального кругозора, два! Рост самосознания, три! Воспитание лучших человеческих качеств, четыре! Укрепление патриотизма — это пять! Что еще?.. Повышение боеготовности, подсказываете? Да, точно, чуть главное не упустил, — и повышение боеготовности, шесть! Вот как получается. А вы думали… Нет, тут другой коленкор!