Проснулся я в девять часов утра. На подъеме меня не поднимали и не беспокоили. Я отлично выспался. Умылся, привёл себя в порядок, умял быстренько в столовой «расход» и пошёл в каптерку. Ребята встретили одобрительными приветственными возгласами, типа: Ну, молодец, Паша, такой отличный подарок нам сделал! Не ожидали! Пальчики оближешь! Ох, и нажра-ались! А где ты его взял, Сань? Где? Подарили? Не может быть! Стырил где-то, да? Нет, Сань, действительно, откуда?.. Распространяться я, конечно, не мог, как-никак, первая моя военная тайна. А то, что мне его подарили, ребята, по-моему, так и не поверили. Кстати, к моему приходу, на блюде осталась только голова поросенка, от пяточка носа, до ушей. Бррр! И всё, больше ничего. Тут я, ни возмущаться, ни возражать не стал — мне это блюдо, говорю же, ещё вчера не понравилось. Подарок получился, главным образом, для моих друзей, музыкантов. Ну и ладно. Съели и съели.

Кстати, правильно тогда сказал полковник из штаба, мне действительно накануне присвоили первое солдатское звание ефрейтор. Понятия не имею за что. Наверное, писарь там что-то напутал, ага. У меня появилась и должность. Я теперь — командир отделения музыкантов оркестра. Ребята поздравляют, шутливо напоминают о выкуренном вместе «бычке», куске хлеба, который когда-то пополам, и тому подобное. Шутя, подлизываются. Сверхсрочники тоже преувеличенно бодро поздравляют: «О! Растёте, товарищ солдат, ой, простите, товарищ ефрейтор! А с вами можно сфотографироваться?.. Ну-ну, чувак, не тушуйся!.. Поздравляем!»

Я ещё и не знаю, как на это реагировать.

Во мне-то ничего же не изменилось, нет!

48. Пара-ад, ровня-яйсь… (репетиции)

Дождливая осень опять сменилась заморозками, холодными пронизывающими ветрами, колючим снегом. Полк снова готовится к осенней проверке, к ноябрьскому параду. Одновременно с этим уходят, уезжают домой ошалевшие от наступившего долгожданного счастья голодные до свободы дембеля, приходят «зашуганные» лопоухие молодые.

Мы, музыканты оркестра, тоже готовимся. Репетируем ноябрьскую праздничную маршевую программу. Гоняем её, отрабатываем и днем в оркестровом классе, и ночью на каком-то военном аэродроме. Репетируем в большом составе сводного духового оркестра.

В городе ночью репетировать нельзя — шумно. В ночной сонной городской тиши один только наш полк своим прохождением никому не даст спать. А тут все войска, да мы, оркестр, гремим медью труб, фанфар и грохотом барабанов, все шесть оркестров сразу. Прибавьте к этому микрофоны, с их крикливо-горластыми командами, шум и грохот разной военной техники, от оперативной, на резиновом колесном ходу, до самой тяжелой, на гусеничном. От всего этого военного карнавала весь город всю ночь и минимум следующий день взбудоражен, как пьяный улей.

А вот тут, ночью, на пустынном аэродроме, в лучах прожекторов осветительного батальона — красота! — ходи себе спокойно, тренируйся, репетируй за милую душу, сколько хочешь. Один недостаток — скучно. В городе лучше. Там всегда много зевак, и много милых нашему воображению девушек. Они, как катализатор, как генератор питают нас возбуждающей жизненной энергией. И нога уже, понимаешь, идёт выше, и подбородок, и другие какие нужно части тела тоже. Многие ребята там и знакомятся. «Девушка, дайте, пожалуйста, ваш телефончик». «Девушка, а как вас зовут? А вашу подругу?.. А…» В это время вся рота или взвод свернув шеи в ту сторону, глупо улыбаясь, молча наблюдают процесс знакомства. Не мешают, учатся.

Звонить из части нельзя! Но можно! Почему нельзя — и коню понятно — у нас всё же засекречено. А почему можно, тоже ясно, — а потому, что нужно! А если нужно, значит можно. Вот и вся «арифметика». Именно для этого и служат — мы знаем — на коммутаторе наши ребята. Такие же солдаты, как и мы, только связисты. А для чего же ещё они там тогда? Только для этого! Соединить какие-то нужные нам проводки, им это, как поздороваться. Раз плюнуть, короче. Конечно, не все солдаты могут звонить и подолгу разговаривать, это понятно. В безусловном порядке можно только старикам. Только им. Молодым и салагам еще не до этого, не доросли. Они еще только сопливые письма домой пишут, да грезят наяву — в туалете или в койке втихаря «затвор передергивают». Вручную от нахальных живчиков-сперматозоидов освобождаются: «Ну, наглые!.. Ну, заколебали, падла! Рвутся и рвутся, понимаешь, на свободу. Житья от них нету!» А старику, попробуй не соедини, не обеспечь вовремя телефонную любовную связь, тут же по башке настучат — в зубах провода принесешь.

Звонят солдаты… эээ… дембеля, обычно глубокой ночью, в час ночи, в два. Почему так поздно? А потому что ответственный дежурный по узлу связи в это время ложится спать. Ой, я, кажется, не так как-то сказал, проговорился. Про дежурных офицеров вообще нельзя так говорить, чтоб не подрывать впечатление от круглосуточной высокой обороноспособности нашей страны, они, понятное дело только чуть — чуть! — эй, враги, слышите, нет, только чуть! — одним глазком, могут прикорнуть, и то — редко-редко! — чтобы может быть и вздремнуть когда. Вот, теперь сказал как надо, как положено, как оно, понимаешь, есть на самом деле. Так вот, а солдат, обычно молодой солдат-связист — кто же из салаг или стариков будет в это время службу тащить, смешно сказать, остается за дежурного или их там таких, молодых, несколько, никогда не дремлют, никогда-никогда, некогда, потому что. Вот. Остальное дело техники: «Контакт! Есть контакт!» Короче, звони себе дембель, сколько хочешь, в пределах города, конечно, а если надо и страны, разговаривай, нет проблем.

— Наташа, это вы?

— Я! Ой, а кто это?

— Наташа, а что вы сейчас делаете?

Это в два часа ночи!

— Кто это? Лёшка, ты, дурак?

— Какой Лёшка? Я не Лёшка, совсем наоборот: я умный.

— Ну, правда, кто это?

— Как, кто? Вы меня не узнаете?

— Нет… но, может быть…

— Ну-ну!..

— Нет, по голосу не узнаю. Кто вы? Говорите. Уже поздно, я спать хочу… или я сейчас положу трубку. Кто вы? Откуда вы узнали мой номер телефона?

— Вы мне его дали.

— Я?! Когда это? Где?

— А вы стояли около Центрального телеграфа, когда мы в колонне шли. Помните??!

— Алло! Вы слышите? Ну, вспомнили меня? Я молодой, красивый…

— В какой колонне? Что такое колонна? Ничего не пон…

— Как, что такое колонна? Это полк такой.

— Не знаю я никакой полк. Нет у меня таких знакомых. Не звоните больше.

— А вы мне очень и очень понравились. Вы такая красивая! Как Мона-Лиза. Даже лучше. Да! А можно я завтра еще позвоню.

— Да-да, конечно, лучше завтра. Завтра. — Говорит девушка и кладет трубку.

— Так, одна, кажется, клюнула, — убежденно заявляет «молодой-красивый» своим друзьям. Таким же как он, полуночникам-дембелям, сидящим сейчас в условной очереди и с интересом слушающих одностороннюю телефонную связь.

— Нужно звонить завтра. Она меня узнала. Точно узнала. Говорит, позвони мне, дорогой, пожалуйста, завтра. В это же время, ага.

Дембеля, сидя в канцелярии роты, небрежно развалясь на стульях, пьют «чифирь» листают свои записные книжки, весь алфавит от «а», до «я».

— …Этой звонили… эта не отвечает. Здесь вычеркнули… Так… Тут какой-то мужик берёт трубку. Наверное, папа! Папе не будем сейчас звонить? Или будем?.. Не будем. — Охотно смеются шутке. — Вот, стоп, ребята, какая-то Жанна! Убей — не помню, кто такая, но номер телефона есть. Брякнем? Брякнем… Эй, там, молодой, слышь! Ну-ка, быстренько, соедини-ка меня…

А на аэродроме репетировать скучно и холодно. Сильный ветер свободно продувает по всей длине взлетно-посадочной полосы. Разгоняясь, гуляет, сам с собой наперегонки, нигде не задерживаясь. Погано свистит, гад, что твой «Соловей-разбойник». Мёрзнут солдаты, мёрзнут офицеры, мёрзнет оружие, мёрзнет техника. Холодно. Хорошо только пацанам водителям. В кабинах, наверное, тепло от горячей-то печки. Хотя кто его знает, не буду утверждать… бензин же не вода, его в армии не напасешься. В армии часто так: выехали — был бензин, отъехали — кончился. Никогда наоборот. Ничего удивительного, вода и та испаряется, а бензин-то уж и подавно.