47. Презент

В роте обычный шум, гам, трам и тарарам.

В принципе ничего особенного, мы всегда так готовимся к любому построению, а уж к вечерней проверки тем более. Скоро отбой. Народ бесится, радуется отбою, стоит на ушах, энергию перед сном сбрасывает. В разных местах, кто — где, пацаны-солдаты, небольшими группками, гоняются друг за другом, скачут как козлы, шутливо мутузят друг друга, истерически вопят. Тут и там, устраивают гонки по казарме за вырвавшейся из плена шустрой добычей…

Дежурный по роте, а сегодня это старший сержант Зимин, с удовольствием и видимым интересом наблюдает обычное для казармы лёгкое столпотворение. Если б не дежурство, сам бы побегал, да погонялся бы. Но нельзя, при исполнении сейчас — наряд. Ответственное дело. Вечером только и заступил. А в роте пока всё идет по плану, как говорится — абгемахт, всё в порядке, всё по распорядку. Скоро уже и отбой. В помещении, не смотря на все с одной длинной стороны казармы настежь открытые окна, всё равно очень жарко и душно. Все раскраснелись и распарились от веселой беготни, возни и духоты… «Пожалуй, что пора и прекращать…» — замечает про себя дежурный.

— Ну-ка, пр-рекратили та-ам… Прекратили я сказал. Эй, бля!.. Я кому говорю? — грубо, но беззлобно кричит дежурный. — Эй, Литвинов, Змарзлов, ёпт… Вы чё, не слышите, меня, да? Глухие, да? Я сказал, всё-ё… прекратили! Щас, все в наряд у меня загремите. — Не без основания грозит старший сержант, осматривая сильно «помятые» позиции двухъярусных коек. — Та-ак, ну-ка, молодые там, — находит рабсилу, — быстренько все койки выровняли… Табур-реты все расставили, выровняли, я сказ-зал. Ща, проверю. Если не наведёте у меня пор-рядок, бля, — грозит старший сержант, — до утра у меня будете наводить.

Относительный порядок с трудом, более или менее, но быстро восстанавливается. Все понимают, нет особого смысла стараться, сейчас отбой будет. Вот если бы утром, тогда бы да. А наступит завтра — завтра и наведём.

— Р-рота-а, стр-ройся на вечернюю пр-роверку-у… — скосив голову на часы, словно та кукушка, громко кричит дневальный.

Ну, наконец-то! Солдаты скачками, галопом, избегая и увертываясь от дружеских подножек, несутся в строй, занимают свои обычные места. Встав по росту, шумно еще дыша, крутят раскрасневшимися лицами, выравниваются. Как бы между прочим, успевая давать друг-другу подзатыльники, смачные поджопники, щелчки. Резко, в сторону, толкнув плечом, создают неожиданную волну с дальнейшей потерей равновесия всего длинного строя. В ответ слышны звонкие шлепки, глухие тычки, легкие вскрикивания, сдавленный смех. Балуются в строю пацаны, не успокоились ещё.

— Щас кто-то у меня допрыгается! — спокойно грозит дежурный. — Кто-то доскачет!

Балуются, пока дежурный не видит. Обычно всё происходит у него за спиной. И как бы он резко не поворачивался, засечь инициатора баловства не удается. Можно только угадать. А Зимин и не старается этого делать. Что он, старший сержант, кошка, что-ли, мышей ловить? Или гадалка какая? Нет. Он и так, извините, прекрасно знает — кто и что тут делает, на что способен.

— Ну-ка, успокоились, бля, все, я сказ-зал! Ну!..

Под его устрашающим взглядом, выражения лиц в строю мгновенно становятся абсолютно невинными, в худшем случае, только преувеличенно обиженными или пострадавшими. Как бы говоря, ну вот видите, товарищ старший сержант, видите же, это же не я, я не виноват… это они.

— Да не я это, товарищ старший сержант…

— А чё, они сами?..

— Ну, я што-ли опять виноват?

— А чё опять я, да я!..

— Отст-тавить р-разговоры в стр-рою! — начальственно обрывает старший сержант.

Всё это «козлячество» дежурный конечно же очень хорошо видит и понимает — армейская школа за плечами у всех одна. За свои-то, уже два года службы, можно же научиться понимать — «чё почем и чё в мешках». Конечно можно. И кто бузит, и где бузит, и почему бузит, и что нужно делать, и как…

На обычно добродушном улыбчивом лице старшего сержанта Зимина сейчас маска злой, беспощадной бескомпромиссности. Этот его устрашающий гром и молнии, в общем-то, просто так, все знают, понт, в основном. Так сейчас грозить нужно по-должности — он же в наряде. Чтоб ротный, Коноёб… Коноводов, то есть командирский голос слышал, чтоб молодые не забывались и обнаглевшие салаги боялись. Старикам это, конечно же, до лампочки. Они не шугаются.

— Р-рота, р-равня-яйсь… Отставить! — выпятив грудь колесом и сжав для убедительности кулаки, грозно рычит ломающимся баском дежурный. — Кому еще не ясно-о, ёпт, отставить р-разговоры? — Сейчас он похож на разъярённого льва… А иначе не успокоить!.. С широкой грудью, тонкой талией… Сержант грозно прохаживается мимо успокаивающихся уже солдат. — Попр-равили пил-лотки. Подтянули р-ремни. Убр-рали животы. Животы, я сказал убрали! Как, вот, дам щас, кому-то, пинка!.. Носки сапог подровняли… Подровняли, я сказ-зал! Та-ак! Р-рота, р-равняйсь… Смир-рна! Пер-рвая шеренга-а, два шага вперед, шаго-ом, марш!

Первая шеренга дружно выполняет приказ, шагает вперед. Дежурный получает доступ к осмотру тыльной части внешнего вида солдат: пяткам сапог, подстриженным затылкам, подворотничкам, и прочей солдатской «бытовухе». Обычный ежевечерний осмотр.

— Пронин! — вдруг слышу перебивающий процедуру осмотра голос старшего лейтенанта Коно… водова. Сиплый его голос мы расслышим в любом «гаме-оре», не только на вечерней проверке. Меня? Чего это он?

— Я! — мгновенно и чуть нахально, с вызовом, но бодро отзываюсь. В голосе у меня уже нет свойственной первогодку робости. Чем нахальнее — но в меру! — себя ведёшь — мы уже знаем — тем меньше к тебе пристают — уже проверено. Как никак, не молодой уже, второй год служу, уже кое-что понимаю здесь: и как с ротным себя вести, и как с ним разговаривать, как отвечать ему, и всем тоже. Но странно, что это вдруг меня он, на ночь-то глядя, вспомнил?

— Ты где? — выглядывает меня ротный из-за перекрывающей шеренги.

— Здесь, — отвечаю, вытягивая шею. — Вот он!

— Ага, теперь вижу, что «вот он»! — Удовлетворенно отмечает ротный и кривится. — Ты мне ещё ручкой махни — тута я, мол… — как обычно ехидничает командир. Рота замерла, дежурный прекратил вечерний осмотр. Все ждут, чего это ротный нацелился на музыканта, ведь, не «молодой» уже? Представление что ли опять будет?

— Ты это, «вот он», — с нажимом на вот он, хмыкает старший лейтенант, — давай-ка, парень, бегом-ка в штаб. — Как всегда, в растяжку произносит ротный. Говорит он это спокойно, почти небрежно, будто в буфет за папиросами посылают.

— Есть, в штаб! А… что такое? Зачем в штаб? — недоумеваю, что я там забыл на ночь глядя. Почему в штаб?

— А я откуда знаю? — пожимает плечами ротный. — Вызывают-то, парень, тебя, а не меня, ты и должен знать. Так что, давай, дуй. — Отворачивается и медленно удаляясь, совсем уже простецки, добавляет. — Да не перепутай, в штаб дивизии, а не полка.?!

Стою… Пока заклинило. А в штаб-то дивизии, извините, мне… за каким!!

— Бег-гом, ёпт! — рёвом взрывается вдруг Коноводов. — Он ещё, япона мать, думать будет — идти ему, понимаешь, или не идти! Обнаглели, бля, музыканты, понимаешь… Бегом!

Ну, ротный, ну, даёт! Ну, никак он не может обойтись без спектакля. Обязательно нервы попортит. Ладно, хрен с ним, пусть орет — это мелочи. Но почему в штаб? Зачем? Причём, в штаб дивизии, и — меня?! Чего я там забыл, да и ночью?..

— Уже в штабе!.. — кричу я, срываясь с места, видя, что ротный собирается вновь заорать. Выскочив на внутреннюю парадную лестницу, останавливаюсь. Надо успокоиться, перевести дыхание и разобраться…

Так. Пытаюсь определить хоть какую-нибудь, хоть маломальскую для этого причину. Нет… Ни одной зацепки, ни одного достойного повода! Вообще таковых нет. Вот, если бы в штаб полка вызывали, это бы куда ни шло… Хотя, и туда тоже, с чего бы это? Но, в штаб дивизии?! На ночь глядя! Перед самым отбоем?! Нет, это… ни в какой штаб, то есть ни в какие ворота. Ничего не могу предположить. Знаю — никаких нарушений, я чист, как горный хрусталь. Всё остальное за гранью военной фантастики, то есть понимания.