– Инфаркт, – сказал он. – Состояние тяжелое.

Наступила пауза, вызванная и невольным сочувствием к больному, и озабоченностью, насколько успешной окажется порученная им миссия теперь, без главного предмета их внимания, и вполне законным опасением за собственное здоровье: каждому из них было около пятидесяти – самый подходящий возраст для первого инфаркта, у всех троих отрицательные эмоции, связанные с работой, преобладали над положительными, а горожане, сверх того, вели еще и сидячий образ жизни.

– Это что же, реакция на наш приезд? – спросил Гаев. Ему никто не ответил.

Павловский отодвинул от себя недопитый стакан чая в дешевом подстаканнике и сказал:

– Как бы там ни было, начнем работу. Ничего другого нам не остается. Надеюсь, что главные обстоятельства мы выясним и без Арсентьева.

– Я думал, вы кого-нибудь из органов привезете, – сказал секретарь райкома.

Гаев пренебрежительно махнул рукой:

– Какие там органы! Эти снимки выеденного яйца не стоят. Если б пистолет украли или там данные подсчета запасов…

– Степан Данилович, – вмешался Павловский, направляя разговор в нужное русло, – вы говорили о взаимоотношениях экспедиции с райкомом…

Секретарь взял из стеклянной пепельницы свою трубку, поковырял в ней горелой спичкой, раскурил.

– Взаимоотношения… Экспедиция – главная производственная организация района. Административно подчиняется краю, нашему местному Совету – только формально. Поскольку на территории района базируется. А работы ведет в основном на территории Эвенкийского национального округа, опять же – краевое подчинение… В смысле технической оснащенности, в смысле удельного веса специалистов с высшим и средним образованием – опять же ведущая роль экспедиции. Николай Васильевич эту роль вполне осознавал. На районных активах гордый сидел, со многими через губу разговаривал… В мероприятиях райкома участвовал, но не во всех. Далеко не во всех. Предвыборные кампании, подготовка к праздникам – тут не придерешься: и людьми помогал, и техникой. Знал, что в случае чего мы на него в крайком пожалуемся. А в крайкоме – там он тихий-тихий, послушный. Полы, если надо, носовым платочком вымоет… Ну, что касается повседневной жизни, помощи местным организациям – тут со скрипом, с неохотой. Заместитель его, Пташнюк Дмитрий Дмитрич, моду такую взял. Звонят мне, допустим, из райпотребсоюза, просят-молят: «Помогите у экспедиции трактор задолжить». Звоню Пташнюку. «Кому трактор?» – спрашивает. «Райпотребсоюзу». – «Не дам», – говорит. «Как это не дашь?» – «Не дам и все». Он, дескать, не бюро «добрых услуг» и не трансагентство. «Но они с вами рассчитаются за амортизацию и почасово!» – «Мне деньги не нужны». – «А что же вам нужно?» – «Пусть договорятся с рыбкоопом, чтобы в наш орс свежемороженой нельмы отгрузили…» А председатель райпотребсоюза с председателем рыбкоопа, допустим, на ножах, опять же переговоры – через райком… Торгашество развел, блат этот, и всех в эту нечистую игру втравливает…

– А как к его стилю Арсентьев относился? – спросил Павловский, записывая что-то в толстый блокнот.

– Потворствует, прямо скажем.

– К нам почему ни разу не обращались? В крайком, наконец?

Секретарь посипел угасшей трубкой, положил ее обратно в пепельницу. Сказал:

– Во-первых, не хотели беспокоить людей. Во-вторых, не хотели обострять отношения с экспедицией. В-третьих, хотели и хотим, чтобы все хозяйства района выполняли квартальные и годовые планы. Для этого, особенно в наших северных условиях, нужна взаимовыручка. Добровольная взаимовыручка. В-четвертых, тому же райкому без экспедиции тоже никак: то машину у них просим, то трактор. Что ж, за каждым разом в Красноярск звонить?

Сказав это, секретарь усомнился, стоит ли в присутствии посторонних вдаваться в эти мелочи. Этак за деревьями леса не увидишь. Экспедиция здесь – главная сила и главная надежда. Ежели эту глухомань с плотностью населения две сотых человека на квадратный километр и призовут когда к жизни, то только с помощью геологов. Их открытиями… Но, с другой стороны, вопрос-то скорее морально-этический, тут все именно вот на мелочах строится.

– Хочу еще дополнить. Фактики эти мелкие, но игнорировать их вовсе нельзя. А в целом… отношения у нас вполне деловые, вполне приемлемые. Гладко – оно нигде не бывает.

– Ну, хорошо. – Павловский закрыл блокнот, заложив страницу авторучкой. – В общем и целом картина ясная.

– В деталях тоже, – добавил Гаев.

– Да, и во многих деталях. Спасибо, Степан Данилович. Все, что вы нам рассказали, очень существенно. После обеда мы в экспедиции, главные дела, как вы понимаете, – там. Вы-то примете участие?

– Так надо принять, – без видимой охоты сказал секретарь. – Куда денешься от этих разбирательств… Сегодня навряд ли, а завтра смогу, пожалуй. Вы у нас впервые? Ну вот: когда освободитесь, можете в музей сходить. У нас два музея – Свердлова и Спандаряна. В клубе кино, библиотека. Ну, а перед отъездом устрою вам экскурсию на рыбозавод.

Последнее мероприятие было вершиной местного гостеприимства – заключало для приезжих программу их пребывания в поселке и предполагало небольшие подарки на добрую память: рыбу горячего копчения, малосольную икру, знаменитую местную селедку – в зависимости от времени года.

Секретарь райкома пожал гостям руки, вышел вместе с ними на крыльцо, поглядывая по сторонам, и вдруг вскинул голову, потянул носом воздух, раздувая ноздри, и сказал радостно и вместе с тем как бы сожалеюще:

– Во-о! Скоро глухарь затокует!

Членам комиссии было предложено использовать кабинет Арсентьева и его приемную, а вот от услуг секретарши очень скоро пришлось отказаться: почтенная Фира Семеновна, не совладав со снедающим ее любопытством, попросту подслушивала у дверей. Пришлось временно выдворить ее в машбюро. Место за столиком с пишмашинкой и двумя телефонами занял Хандорин.

Весть о болезни Арсентьева разнеслась быстро, поэтому на звонки извне отвечать Хандорину почти не было надобности, главная же его задача заключалась в том, чтобы приглашать того или иного сотрудника экспедиции на собеседование и угонять любопытствующих, что он и делал.

В конторе царила тихая сумятица. Приезд комиссии, болезнь Арсентьева – каждое из этих событий само по себе заслуживало живейшего внимания сотрудников, каждое имело право стать новой точкой отсчета в хронике экспедиции, а тут – оба одновременно, в один день и даже в один час. Было отчего прийти в растерянность.

Что касается состояния здоровья Арсентьева, точнее, состояния его нездоровья, то сотрудники через каждые полчаса звонили в больницу, предлагали свои услуги для круглосуточного дежурства у постели Николая Васильевича, женщины мигом организовали передачу и понесли было, но врач всех вытолкал за дверь: «С ума сошли? Ему не то что разговаривать – пальцем пошевелить нельзя!» А какая-то слишком уж сердобольная бабенка даже упрек высказала, имея в виду Князева и иже с ним: «Ну вот, довели человека до инфаркта…» В экспедиции словно забыли, кто сколько натерпелся от Арсентьева.

С другой же стороны, внезапность приезда комиссии, напротив, вольно или невольно вызывала в памяти все действия и высказывания Арсентьева за последнее время (о, если бы наши начальники знали, как долго помнят и как тщательно истолковывают их подчиненные каждое слово, оброненное ими случайно, в реплике, мимоходом; не с трибуны, не из-за письменного стола, а именно так, мимоходом…) и будоражила давние сомнения, что «что-то у нас, братцы, не таé…» Да, раз пожаловала такая авторитетная комиссия, то что-то действительно «не таé».

Терялись в догадках, по какому поводу комиссия пожаловала. Те обрывочные фразы, которые Фира Семеновна уловила из-за приоткрытой двери и сразу же сделала достоянием «общественности», никакого света не проливали: речь шла в одном случае о тонно-километрах, в другом – о теории вероятности. Таинственность, окружавшая членов комиссии, усугублялась еще и тем, что в лицо их толком не успели разглядеть, пока они шли по коридору. И никто в экспедиции – ни радетели Князева, ни он сам – не знал еще, что счастливая находка Артюхи, давшая тот единственный и неоспоримый факт, которого так недоставало Переверцеву, письмо постояльцев фрау Фелингер, адресованное секретарю парткома управления, – эти два усилия порознь, может быть, оказались бы и недостаточными, чтобы стронуть с места и привести во вращение тяжелый маховик машины справедливости. А объединенные во времени, одинаково направленные, они произвели необходимый толчок.