– Ну и дурак! Сам с собой в Дон-Кихота играешь, чистоплюйствуешь. – Переверцев зло нахлобучил шапку. – Ну давай геройствуй дальше, кустарь-одиночка! А письмо мы все-таки сочиним.

– Не советую, – отозвался Князев и, наклонив к себе микроскоп, принялся ловить зеркалом световой зайчик.

…Дорогой Переверцев поостыл, но поздно вечером, когда жена улеглась, он все-таки вышел на кухню и стал набрасывать на бумаге формулировки, узловые моменты будущего письма. Писал, зачеркивал. Снова писал.

«К. давно вызывал неприязнь А.»

«А. решил избавиться от К. Начал ставить ему палки в колеса, раздувал ошибки».

«Исчерпал все легальные методы, чтоб избавиться, а потом подстроил хищение аэрофотоснимков».

«А. вообще развратил коллектив. Завел наушников, пригрел подхалимов. Сотрудники стали бояться друг друга…»

Все так, если смотреть с одной стороны. И все не так, если глянуть с другой, противоположной. Кляуза, донос, не подкрепленный ни единым веским фактом.

«Вызывал неприязнь». Где это зафиксировано, кто это замечал и что это вообще за довод? Множество людей питают друг к другу неприязнь, но это не мешает их нормальным служебным отношениям.

«Решил избавиться, палки в колеса». Ну, так он всех наказывал, кто в чем-то провинился: и премии снижал, и выговоры объявлял, и увольнял даже. Заботился, стало быть, о трудовой дисциплине, о производственной активности, воспитывал кадры, приучал их к порядку – какие же это палки в колеса? И сам – ни-ни, все согласовывал на техсовете, на разведкоме, опирался на общественное мнение.

«Инспирировал…» Чем вы докажете? А если аэрофотоснимки кто-нибудь из подчиненных взял, чтобы насолить своему строгому и, по слухам, не всегда справедливому начальнику? А если сам товарищ К. решил устроить заварушку? А если… Да мало ли! Доказательства есть? Нету. А не привлечь ли нам к ответу авторов этого письма – за клевету, за раздувание склоки в коллективе?

Все расползалось, выскальзывало из рук. Фактов не было, весомых, красноречивых фактов, а без них вся эта писанина – бред собачий, который никто не подпишет, даже стыдно показать людям.

– Чего ты там, – донесся из комнаты сердитый шепот жены. – Рабочего времени тебе не хватает? Кончай давай.

Переверцев смял листок со своими набросками, поднял с конфорки чайник и швырнул бумажный комок подальше к дымоходу. Попил воды из носика и поставил чайник обратно, испытывая странное, постыдное какое-то облегчение. Прав Андрюха, сто раз прав.

Передавая эту радиограмму, Филимонов подумал и поменял подписи местами.

Столь доброе известие от Матусевича Князев воспринял спокойно. Для самого себя он открыл месторождение еще прошлой осенью, и лишнее доказательство собственной правоты уже не играло роли. Азарт поиска прошел. Сейчас Князев напоминал себе охотника, который после долгого гона добыл зверя – сохатого или медведя – и, остыв от погони, смотрит на гору мяса и соображает, как его отсюда вывезти… Он знал, что будет дальше, даже конец предугадывал. Дело в том, что они работают на послезавтрашний день. Как бы ни велики оказались запасы руды, разрабатывать ее сейчас не станут – нерентабельно. Глухая тайга кругом, слишком уж ценным должно быть полезное ископаемое, слишком необходимым, чтобы призвать к жизни эти дебри, чтобы ради него стали строить дороги, возводить мосты, тянуть ЛЭП. Лет десять назад, когда Норильский комбинат сидел на голодном пайке, может, и стали бы, а сейчас открыт Талнах…

Разведают они рудное тело, получат премию за открытие месторождения. Лягут в сейфы засургученные папки с данными подсчета запасов, на сколько-то там миллионов тонн увеличив сырьевой потенциал страны. Комаров не зря кормили? Не зря. Не зря прожил здесь Андрей Князев девять лет? Вроде не зря. Ну так чего ж, радоваться надо!

Но в данный момент Князев радости не испытывал. И не потому, что вступил в полосу служебных неприятностей. Стало вокруг пустынно и темно, тот огонек, что светил ему все эти годы, вдруг остался позади, а впереди пока ничего не маячило.

Хандре только дай повод. Как грипп после простуды, навалится она на подточенный неурядицами организм и погасит краски, приглушит запахи, отобьет вкус ко всему на свете…

В суматохе и неприятностях последних дней Князев начисто забыл о Вале, и она, будто почувствовав это, позвонила ему в контору и назначила свидание… в аэропорту, в семь вечера.

– Приходи, Андрюшенька. Соскучилась я – хоть погляжу на тебя.

Валин звонок не столько обрадовал, сколько приободрил Князева – еще одна живая душа вспомнила о нем. Но почему так рано, в аэропорту?

– Я тоже, – сказал он, – но что за причуды? И время ни то ни се. Давай как всегда.

– Ко мне нельзя.

– Опять гости? – раздосадованно спросил Князев. – Весело живешь. Ну ладно, будь по-твоему.

В Туранске в середине апреля семь вечера – уже не вечер, но еще и не день, как в мае и дальше, – реденькие сумерки, небо совсем еще светлое, лишь на востоке подернутое ночной морозной дымкой. Если погода бесснежная, не метельная, ветер или хиус в эту пору обычно стихает, дымки из труб поднимаются почти отвесно, а подтаявший на солнечной стороне снег схватывается крепким ноздреватым настом – в унтах по целине можно идти.

Князев так и сделал: у крайних домов свернул к лесополосе и пошел вдоль нее, рассеянно глядя под ноги. Рабочий день кончился, в конторе не сиделось, а времени впереди было много. Минут сорок понадобилось ему чтобы не торопясь обогнуть летное поле с противоположной стороны, и когда подошел к аэровокзалу, Валя уже ждала у входа. В руках она держала дорожную сумку. Людей вокруг не видно было, но поздоровались они сдержанно: коснулись друг друга плечами.

– Далеко собралась? – Князев кивнул на сумку.

– А, это так, для отвода глаз… Андрюшенька, ну как ты живешь? Здоров? Похудел что-то, бледный с лица. Болеешь, что ли? Какой-то ты не такой.

Валя пытливо смотрела ему в лицо, в глаза, точно пыталась загипнотизировать его взгляд, но Князев заметил, что и она изменилась, и все то, что Валя говорила сейчас о нем, в одинаковой степени относилось и к ней.

– Чего мы тут стоим, пойдем куда-нибудь, – предложил Князев, и они тихонько пошли вдоль длинного штакетника, ограждающего летное поле.

– Как твои жильцы? – спрашивала Валя, все так же пытливо, но теперь сбоку заглядывая ему в лицо. – Квартиранточку небось уже прибрал к рукам? То-то я смотрю – гордый стал такой, прямо…

– Перестань! – с досадой сказал Князев. – У тебя одно на уме…

Валя обиженно осеклась, дальше шли молча. Князеву стало жаль ее, но не было охоты ни разуверять, ни обнадеживать. Чтобы не молчать, он спросил:

– Дети здоровы?

– Здоровы.

– А старуха?

– Что ей сделается…

– Уголь-то привезли тебе?

– Привезут… когда зима кончится.

– Может быть, дров выписать?

– Спасибо, обойдусь.

– Ну, гляди.

И опять молча шли вдоль штакетника. Дорога сворачивала влево, в аэропортовский поселок и к рыбозаводу, и они повернули назад. Стемнело окончательно. В свете аэродромных огней Валино лицо было отчужденным, закаменевшим. Князев взял ее за локоть.

– Столько не виделись и поговорить не о чем.

– Я же необразованная… – Валя рывком освободила руку.

– Валюша, ну что ты, в самом деле, какая тебя муха укусила? Образованная, необразованная – как в отделе кадров. Нам-то с тобой что за дело до образовательного ценза?

– Правильно, Андрюшенька, чтобы спать с мужиком, образования не надо. Дело нехитрое, как и детей рожать. Прости меня, дуру.