Павловский обвел присутствующих взглядом, предлагая сосредоточиться на предмете обсуждения, и спросил сразу всех:

– Товарищи, давайте вот над чем подумаем: если аэрофотоснимки действительно взял Арсентьев – он это своими руками сделал или чужими?

– Слушай, – ворчливо заметил Гаев, – чего мы тут вчетвером… Позвать Артюху, пусть тоже поломает голову.

– Я имел в виду его попозже привлечь. Впрочем… – Павловский приоткрыл дверь в приемную. – Пригласите, пожалуйста, Артюху.

Повисло молчание. Ждали, обдумывали сказанное и еще не сказанное. Логика диктовала, что в хищении фотографий виноват Арсентьев и только он, – к такому выводу можно было прийти после того, как все высказали свое мнение. Конечно, комиссия – не следствие, заключение может строить и на логических выводах, и все же факты, показания очевидцев были бы незаменимы…

Пауза затягивалась. Наконец появился Хандорин и извиняющимся тоном доложил, что Артюха сейчас занят приемом документации от камеральщиков – конец дня – и зайдет немного позже.

– Подождем, – сказал Павловский и, расслабившись, откинулся на спинку стула.

– Вот что странно, – начал Гаев. – Я Арсентьева знаю давно, он же сердечник, он конфликтов избегает, как черт ладана, для того и Пташнюка при себе держит, а тут… Этот Князев, наверное, склочный тип? – вопрос Нургису и Филимонову. – Знаете, есть такая порода твердолобых правдоискателей. Как носорог, вперед по прямой ломится, пока в стену лбом не упрется…

Филимонов оживился – он любил порассуждать:

– В том-то и дело, что Князев не такой. Парень он спокойный, сдержанный, склочников сам не любит… Ему лишь бы работать не мешали, вот! – Филимонов обрадовался, решив, что нащупал основополагающую черту характера Князева. – Деловой он человек, шибко деловой. Ну, а если уж ему на мозоль наступят, да не один раз, а несколько, – тут он спуску не даст…

– Кто любит, чтобы ему на мозоль наступали? – заметил Павловский.

– Мне кажется, – сказал Нургис, – что первопричина конфликта – психологическая, так сказать, несовместимость, несходство характеров. В этом, я полагаю, все и кроется.

– Мотивировка, которая годится для расторжения брака, но никак не оправдывает конфликт, от которого лихорадит коллектив.

– И тем не менее…

Отворилась дверь, и вошел Артюха с папочкой в руках. Сдержанно сказал общее «здравствуйте», в том числе и Гаеву, самому большому своему начальнику, ничем его не выделив среди остальных, и остался стоять у двери.

– Здорово, здорово, – ответил за всех Гаев, – проходи ближе, присаживайся. Как видишь, отреагировал на твой рапорт, комиссию вот прислали: нас с Аркадием Семеновичем…

Говоря это, он двинулся Артюхе навстречу, пожал ему руку и увлек к приставному столику, усадил рядом с собой.

– Сто лет тебя не видел… Ну, как жизнь молодая, как здоровье?

Все с той же сдержанностью Артюха ответил, что на здоровье не жалуется.

– Еще б тебе жаловаться! – воскликнул Гаев. – Таким воздухом дышишь, такую воду пьешь – и еще надбавки получаешь! Это нам, горожанам, надо надбавки платить: за загазованность, за городской транспорт, за потолки два шестьдесят… Ишь! На здоровье он не жалуется…

Артюха от такого натиска опешил и, не найдя, что ответить, развел руками: виноват, дескать, но я за свое здоровье не отвечаю, это, так сказать, от природы.

Гаев любил поерничать, любил, чтобы ему отвечали в таком же ключе, поэтому пресная мина Артюхи его слегка раздосадовала. Отбросив шутливый тон, он заговорил с обычной своей ворчливой деловитостью:

– Аверьян Карпович, мы тут обменялись мнениями и пришли к выводу, что в пропаже аэрофотоснимков, по всему судя, виновен Арсентьев. Так сказать, был ослеплен неприязнью и все такое прочее. Вопрос второй, который мы хотели обсудить уже в твоем присутствии: кто взял эти снимки? Сам Арсентьев или кто-то другой?

Последние слова Гаев адресовал, главным образом, Нургису и Филимонову, поэтому Артюха не стал спешить с ответом: пусть вначале выскажутся руководители. Однако руководители в данном случае ничего определенного сказать не могли, им попросту нечего было сказать, не на кого указать. Снимки могли взять и Арсентьев, и любой другой человек… Но нет, обгорелый обрывок фото найден именно у дома Арсентьева, значит – он… Это ничего еще не значит, выкрасть снимки мог кто-то другой – выкрасть и передать потом Арсентьеву… Но зачем Арсентьеву лишний свидетель?.. Да, незачем…

– Товарищи, – спохватился Нургис и обвел всех недоумевающим взглядом – как это его раньше не осенило! – Мы забыли о дактилоскопии! На этом клочке могли быть отпечатки пальцев…

– Даже если бы они и были – что из того? – спросил молчавший доселе Павловский. – Где вы возьмете отпечатки пальцев всех сотрудников? Каждому будете стакан воды подавать? Начитались криминальных романов…

– М-да, – сказал Нургис и сконфуженно умолк.

Гаев тем временем поглядывал на Артюху, на серую коленкоровую папочку в его руках. Уж он-то знал: если тот пришел с папкой, значит, там что-то есть.

Павловский с раздражением в голосе продолжал:

– Аверьян Карпович, вам есть что сказать? Если нет – давайте закончим этот беспредметный разговор.

Артюха помедлил самую малость и положил папку на столик, прямо перед Павловским. И раскрыл ее. Там лежал листок бумаги, покрытый крупными каракулями, и целлофановый конвертик, а в нем – несколько обгоревших клочков плотной бумаги, судя по всему, – фотографий.

– Откуда у вас это?! – резко спросил Павловский.

– Все оттуда же. Из печки.

…Отправив две недели назад свою находку в управление, Артюха на этом не успокоился. Он вызвал к себе уборщицу, которая топила у Арсентьева и Пташнюка. Надо заметить, что технички и сторожихи боялись Артюхи пуще всякого другого начальства, и причиной тому были не только обитая железом дверь, решетки на окнах и сейфы, но и то, что уборку у себя в помещении Артюха разрешал только в своем присутствии. Поэтому, когда Артюха спросил уборщицу, как часто она выгребает золу и куда ссыпает, та сильно оробела, будто ее уличали невесть в чем, и пролепетала, что золу выгребает раз в три дня и ссыпает на помойку у дома. «Когда последний раз выгребала?» – «Вчерась».

«Вчерась» – это и был тот день, когда Артюха нашел обгоревший клочок. Оставалось надеяться, что в поддувале еще сохранилась зола, нагоревшая в тот день, когда злоумышленник сжигал аэрофотоснимки, а вместе с него – и новые улики.

Доверительно и одновременно строго Артюха наказал сегодня же, в рабочее время, пока хозяев нет дома, выгрести всю золу из обеих печей и поглядеть внимательно… Давая такое задание уборщице, Артюха рисковал, конечно, но не настолько, чтобы страх перед возможными последствиями заглушил в нем голос долга.

Уборщица вернулась через час. Вид у нее был такой, будто она все это время делала подкоп под здание госбанка. «Ну?» – спросил Артюха. «Вот», – ответила уборщица и достала из кармана бумажный сверток. В обрывок газеты были завернуты обгоревшие клочки аэрофотоснимков.

«Где это было?» – холодея от нахлынувшего ощущения удачи, спросил Артюха. – «У Дмитрия Дмитрича». – «А у Николая Васильевича?» – «Там ничего».

Аверьян Карпович продиктовал уборщице докладную на свое имя и отпустил ее с миром, многозначительно посоветовав не болтать языком. Когда уборщица ушла, он тут же справился у секретарши, где Пташнюк, и получил ответ, что Дмитрий Дмитрич позавчера вечером улетел на месяц в Курейскую партию.

…– Значит, он, – сказал Павловский. – Ай-ай, кто бы мог подумать… Хранил снимки у себя дома, а перед тем как уехать в командировку, сжег, чтобы в его отсутствие кто-нибудь их случайно не обнаружил… Вот вам и разгадка всех загадок.

– Нет, не всех! – Гаев сделал протестующий жест. – Эта разгадка – начало новых загадок. – Он повернулся к Нургису. – Какие отношения были у Князева с Пташнюком?

– М-м… Нормальные, надо полагать…

– Видите ли, – вмешался Филимонов, – Пташнюк камеральщиков почти не касался и в конторе бывал не часто… Во всяком случае, никаких стычек меж ними не было, это я точно знаю… Но Аверьян Карпович… Ну и скрытный же человек! Поражаюсь, до чего скрытный. Такими фактами владел – и ни гу-гу!