Небо заперлось на щеколду,

Звёзд песчинки стекают с глаз,

Море укрылось пустыней Бога,

Самолюбобичевание стреляет в нас.

Звоню на работу

Даже в субботу.

Голос, зараза, пропал!

Жую сигарету.

И песенку эту

Тебе напеваю, нахал!

Я по строчкам тебя вычитал,

Я из дерева тебя выточил,

Я роденово-живородящую

Среди стульев тебя выманил.

На губах твое имя замерло,

По-кошачьи урча безтреково.

А у простыни было радио,

И безумен был стих в декабре.

Просыпаясь под утро,

Отряхну с него пыль.

Патефон захрипевший

Отнесу я в утиль.

Мечтая быть среди друзей,

Писал поэт такую муть,

Что даже стая из гусей

К нему боялась завернуть.

Хоть грешили мы с тобою вместе,

Ты уплыл туда, где корабли.

И теперь я, как вдова-невеста,

Сочиняю про тебя стихи.

Когда гляжу я на фиалки,

Жую отменный антрекот.

А феи, эльфы и русалки

Мне наливают пиво. Вот.

Хрусталят синицы смурную эпоху.

Хлеба преломляют жрецы от науки.

Позорно! Послать бы их на…? Иль к богу?

Я рву календарь. О, танталовы муки!

Пушкина вспомню на Волге.

В сердце огонь разожгу.

Сотню сгубив, прямо к волку

В сне беспокойном схожу.

Материнский инстинкт – то великая вещь:

Хоть десяток детей обнимает!

Ну, а мужу прикажет подальше прилечь.

Пусть, сердечный, теперь отдыхает.

Собачий бог, великий и свирепый,

Гонял щенка, цыплят и петуха.

Но на растерзанном матраце обогретый

Щенок лизнул, а богу дал пинка.

Я всех заклинаю: пишите стихи!

Не бойтесь, что будут смешными.

Лекалами криков скворчатся они,

Зеркально влюбляясь отныне.

Сердце сладостно трепещется под блузой.

Ноздри чуть дрожат и стонет грудь.

Сладкий грех приходит и без Музы,

Но в перинах лепит свою муть.

Если нет желания видеть в мире

Божественное провидение

В незримом мире наискосок,

То не расчесывай гребнем ресницы,

А то в горле и нёбе застрянет кусок.

Осень не смеётся. Осень плачет

Хладными слезами от дождя.

Восемь лет в мечту повадку пряча,

Обними с мольбою сам себя!

Щёкоспелая, жизнью зрелая,

Покатилась ягодка перезрелая.

Задушился крик градом с розгами.

Стих рассыпался по колхозному.

Рисуя искаженья пальцем

На картах в стылом октябре,

Застыл я с грошиком – страдалец

На желтой вымокшей траве.

Эх, съев кило «Гусиных лапок»,

Найти бы пару новых глаз!

В пороше клён, без белых тапок.

Чеканю стих свой без прикрас.

Зажурчали слова, на песок бесшабашной волной набегая.

И грохочут грома средь слезинок у птицевой стаи.

Самолеты гудят. И разряд светом молний сечёт.

Трубочист засвистел и застрял, из трубы вылезая, как черт.

О, как же ласковы они —

Любимых руки!

Скольжу в движеньях через них

В гармоний звуке.

Зажав в кулаке все иголки и нервы,

Шампанского хочут все блюдцы и стервы.

Осень тоской надрывается,

Нежный вздымая порыв.

Грудь моя осенью мается,

Руки у глаз приоткрыв.

Рой пчёл зацвел.

Я затрубил

И между строк

Косяк забил.

Присядь со мной на подоконник!

Я буду говорить стихи

В бессвязанности бормотни.

Я не Шекспир. Я твой поклонник.

Я ждала тебя. Так хотелось!

Ты в окно смотрел, как с экрана.

Разгорелось кострами пламя.

Топором не руби, не надо.

Цыган Цыпленку Цыкнул «Цыц»!

Цензура – Ценный Циркуляр.

Цветов Цветаевских Цивиль

Циклофонирует Цибирь.