Вино огромными глотками

Из бочки жадно я лакаю.

И от усталости и грусти

Я обопьюсь и утомлюся.

Густеют тени повсеместно.

Скрипит под попой моё кресло.

Взгомонила сердца

Бело-тканная ночь.

Рядом бледность лица.

Кто бы мог нам помочь?

Твоей кожи кальян

Закольцован средь губ.

А на сердце бурьян —

Кризис близости двух.

Поролоновая (вариант: порно-новая) кровать,

Сено, спальник или диван…

Разве важно – где переспать?

Важно – с кем завести роман.

Цветом разбивались в кровь ладони,

Кольца захлестали по щекам,

Загорелось платье Коломбины,

Кто-то делит море пополам.

Плетью бренькнула испанская гитара,

В клочья подраздул себя костёр.

В душе небо принимает ванну.

У цыганки – пламенный мотор.

Поэт не крал себе кораллы.

Он Кларе вдохновенно врал.

На склад резиновых изделий

Он двадцать лет назад попал.

Поэт украл две тыщи сразу.

Хотел их в дело применить.

Но срок храненья (вот зараза!)

Убил поэта. Как тут быть?

Я хочу лобызать твое тело,

Прикоснуться хотя бы к нему.

Ты отбросила платье несмело.

Ты отдашься совсем одному.

Я тебя зацелую в колени,

Ибо ростом не вышел совсем.

И от этой от всей дребедени

Я тебя понемножечку съем.

В беге дыханья ласкались на пальчиках пряди.

Губы улыбкой на ноги без флага упали.

Взоры согрелись на лучиках нежных и взгляде.

Исклокотался надрыв и испился, застывши в тетради.

Долго-долго на рельсах Каренин искал свою Анну.

А она, вместе с Вронским сбежавши в Париж, дала телеграмму:

«Здесь кошмар каждый день или ночь. Но в любую погоду

Я рога наставляю тебе – дураку и уроду!»

Порычал умильно поросенок

Прямо на волчицу: «Хрю-хрю-хря!».

Он ведь был совсем не из трусливых;

Небеса упали тут не зря.

Сердце разорвалось динамитом!

Склеились частями все флажки.

В угол загнанным захрюкавшим пиитом

От изжоги плюнуты куски.

Нет, не будет ни слёз, ни пожаров, ни жутких истерик.

Обвалилась труба, задымился домашний очаг.

Первобытной тропой среди сумрака выйду на берег.

Под покровом небес обниму чёртов ветреный фрак.

Посмотрев на тебя, как Ван Гог, откусил себе ухо.

Посмотрев, как Платон, написал философский трактат.

Посмотрев, как Гоген, на Таити умчался без звука.

Недотрога моя! Полыхни на костре Жанной Дарк!

Полетел поцелуй через зимнюю стужу среди ночи.

Зазмеился позёмкой азартный и страстный поэт.

На асфальте застыл лепесток оторвавшийся очень.

Инкрустаций цветок очумело звездил этот бред.

Она марки с волнистою кромкой в дела собирала,

Свой рефренный стандарт в авангард-раритет примеряла.

До чего ж сновидения сов в пелене невесомы,

Несладимы, неполны, небрежны, но не увядомы!

Завтрак в постель – не предлог, чтоб знакомиться утром.

Слёз на тарелочку капать – не хватит песчинок росы.

И с подвываньем в шкафу платяном по секундам

Сыпется зеркало в складки, хитон и трусы.

Когда бойцу разворотило башню,

Он резво бросился на пашню.

И на него, застыв на танке,

Глазела фрау. Вот поганка!

Она бантом своим крутила

У губ накрашенных и рыла.

Когда-то мать она была,

Теперь – фашистская свинья!

Давай, дружище, вместе помолчим,

Чтоб лучше слышен был бы скрип кровати.

Приятно: записал меня ты в «дяди»!

Спасибо, что не в «тёти» поместил.

Сидел я как-то дома.

Учил закончик Ома.

Напала что-то дрёма,

Неясная истома…

Хотелось водоёма.

Не испытал подъема.

Не уловил фантома.

Как это всем знакомо:

Мечты Обломова!

Я залезаю в кулуары

И там лежу на пару с Кларой.

Она холодна, как кораллы.

Но мне плевать. Мне нужны баллы.

Дождь коленями стучался в окно,

По бульвару плыл огромный корабль.

Взбаламутившись от крика из снов,

Струны рельсов оплели весь вокзал.

Сбежав на Прозу со Стихиры,

Писать про розовые бёдра —

Вот это цирк с заветной лирой!

Тут резонируют все вёдра.

На оголтелой роже с гримом,

Сгорая в горнах репетиций,

Отплющил клоун пантомиму

В манеже вместе с синей птицей.

Парад страданьем бесноватым

У публики будил восторги.

Нимфетка вся в минорной муке

Мажорно стих кропала гордо.