вынудил его убить моих охотников… Я убил его скингеров, стараясь убить его… А теперь… А что
теперь?.. Моя сила сиянием изошла из черных ран в снежную пустыню… Снежной пустыне отдано
все – отдано мной… И моя сила, и сила этого могучего зверя… и силы моих охотников… и силы
этого несчастного бойца… Я один! Один в снежной пустоте! Один – без силы духа белого
безмолвия, приходящего с бурей… Только “черные вороны” слетаются ко мне… Они выклюют мне
глаза, ослепшие в бескрайних снегах…
Я сел у стены между бойцом и зверем, безвольно уронив голову на поднятые колени…
– Олаф… Не оставляй меня одного…
– Не оставлю. Не надо бояться, Ханс…
– Только мертвые ничего не боятся…
– Верно… Мертвым не страшно ни жить, ни умереть…
– Ты не мертв, Олаф…
– Нет, не мертв… Я искал мести, ища смерти… Но погубил только других… Не так, как воин, и
не так, как зверь, – как ледяная пустыня, не разбирающая, кто друг, а кто враг… Я стал Зверем –
духом снежной пустыни, приходящим с бурей… Я сгорел и замерз среди вечных льдов и огней… Я
не знаю, что будет со мной теперь, когда я очнулся… Но я не отдам тебя ни льду, ни пламени,
Ханс… Я помогу времени стянуть рубцами эти ожоги жара и холода… Я научу тебя всему, что
знаю…
– Ты обещаешь, Олаф?..
– Я дам тебе слово. Мы будем охотиться вместе – и бить зверя, и ставить силки…
– Отпусти Ангриффа…
– Он волен идти, куда вздумает… Он уйдет, Ханс, когда залечит раны… А сейчас я нужен
ему… И я отдам ему силы взамен сил, которые он отдал мне…
– Ты дашь слово?
– Верь мне – взамен моей веры. И мое слово будет нерушимо.
Я разгоню “черных воронов” Хантэрхайма, отдав им мой страх, взяв у них мою свободу. Я
заберу “стрелы” охотников Хантэрхайма. Я обменяю зверей на технику, отпустив скингеров в белое
молчание и взяв у белой мглы машины. И если передо мной не склонятся ветры северной пустыни,
склонятся ели и сосны Валсхайма – леса Штрауба! Передо мной! Перед воином, дышащим
свободой!
23
Нет, не везет моей невесте в благих начинаниях. Неправильно она себе профессию выбрала.
Это мне, историку, все интересно и все пригодно в этих отчетах людей, а ей, врачу… Врач – это
ведь призвание тех, кто хочет спасать, а не убивать. А для людей, кажется, важнее нанесение ран, а
не исцеление. По крайней мере, для этих людей… В общем, это понятно – они ж в первую очередь
– бойцы и охотники. А врачи у них отдельно. Это у нас разделения такого строгого нет, а у людей…
Они создаются или бойцами, или рабочими, или учеными, а общее между ними только одно – они
все – военные. У нас не так – у нас полный разброд и никакого порядка в этом плане… Мы
рождаемся просто котами и долго думаем, какие мы, для чего мы пригодны, кроме охоты на крыс…
И иногда мы что-нибудь такое придумаем… Что-нибудь вроде – посвятить себя наукам (это,
конечно в промежутках между охотами на крыс). А что нам еще делать, когда люди вбили нам в
головы такой высокий интеллект, ставя на нас – вернее, на наших великих предках – эксперименты
по усовершенствованию разума? Нам теперь скучно просто на крыс охотиться… К тому же нам
никак нельзя от них отстать – от нашей добычи… А то вон они какие умные – крысы… Обсуждают
новые знания – еще и с таким серьезным видом…
Нет, нам никак нельзя им уступать. А то они нас совсем бояться перестанут. Правда, они, к
моему сожалению, нас и сейчас не слишком боятся. Конечно, – вон их сколько… целые армии
крыс… Нам, в общем, это на руку – мы голодными не останемся. Но только, когда крыс соберется
до черта, как Айнер выражается, страшно становится нам, а не им… Хорошо хоть здесь, в руинах
Центрального управления службы безопасности системы, где крыс обычно собирается как раз до
черта, мы перестаем делиться на охотников и жертв, становясь – исследователями. Договор у нас
такой – вот как. Друг без друга нам, просто, ничего не изучить и ничего не извлечь из опыта людей
– у них ведь все так сложно устроено, вся эта их техника, хранящая их память…
Вот только в нашем договоре есть тревожащая меня тонкость – он перестает действовать, как
только мы переступаем порог развалин этого здания… Я знаю, что мы бы с голоду умерли, если бы
этот договор не переставал действовать за порогом… Но действовать он перестает не только для
нас, а так же и для крыс… Радует во всем этом только одно – крысы очень идейные… Они
уверены, что все находится в одной общей и целой системе, не нуждающейся в их сложных
умыслах, – и они, и их хищники… Из этих соображений крысы нас специально изводить не
станут… Это точно – по крайней мере, пока нас не станет до черта, как их… А тогда – не уверен,
что они нас теснить умышленно не решат… Они заявляют, что нам не придется особо
задумываться, соперничая из-за численности, – что нашу численность все равно отрегулируют
силы, хоть и подвластные нашему разуму, неподвластные нашему воздействию. У них выходит, что
обращаться к таким сложным способам борьбы, как осмысленное противостояние, – просто
смысла нет. Они считают, что всегда будут силы, неподвластные нашему воздействию, как бы мы
ни вдавались в исследования, познавая их… Понять мы поймем, а сделать – ничего не сделаем…
Я с ними не совсем согласен. Мне кажется, что не все силы подвластные разуму. Даже люди не
до всего дошли… Они действовали, не зная, а полагая, что знают, что делают. Они всегда так
делали и у них всегда получалось только хуже… От этого они и вымерли… Зато теперь, благодаря
им, мы знаем, что так, как они, делать не надо… Вот так.
Мне страшно от мыслей, что есть силы, превосходящие мои… Но я, особенно тогда, когда
вдался в эти исследования, вынужден был признать, что они есть, что с этим крысы – правы. Мы –
никуда не попрешь – объекты, подчиненные пространству и времени… Да, точно. Мы все –
выходцы из пространства и времени – изучай не изучай, без них – нас просто нет. Мы как бы
сделаны из них – из этих, еще загадочных, штук… Вот и выходит, что эти штуки – главнее… Не
они же из нас сделаны… Вернее, они сделаны из нас только отчасти, а мы из них – целиком… Вот
так. Сам удивляюсь, каким я умным стал… Теперь Айнеру никак меня глупым не назвать… Он,
конечно, назовет (он же человек – еще и боец, еще и офицер), но я ему теперь не поверю. Вот как.