У некоторых вновь прибывших членов экипажа, впервые испытавших такую сильную качку, морская болезнь проявилась вялостью, сонливостью, тошнотой и отсутствием аппетита, но работоспособности они не теряли и от своих обязанностей не отказывались.

В первом отсеке, несмотря на активную вентиляцию, воздух оставался спертым. Качка здесь ощущалась сильней, чем во втором отсеке. Многие матросы отрешенно лежали на койках, мучаясь морской болезнью. Не было слышно оживленных разговоров и задорного смеха.

У носовых торпедных аппаратов вахту нес торпедист Алексей Ванин, пришедший к нам совсем недавно вместо Кости Баранова, ушедшего на фронт в морскую пехоту. Слабый свет электроламп, размещенных на подволоке отсека, подчеркивал напряженные черты его лица.

- Как себя чувствуете? - обратился я к Ванину. [234]

- Нормально, товарищ командир, - ответил Ванин и немного погодя добавил: - А вот Мокрицын чувствует себя неважно.

Мокрицын лежал на нижней койке, у переборки второго отсека. Вид у него действительно был неважный. Бледное лицо выражало немыслимое страдание. Увидев меня, он попробовал подняться, однако я его остановил.

- Извините, товарищ командир, опять не выдержал… - виновато проговорил он, - после погружения я отойду, обязательно отойду.

- Ничего, ничего, товарищ Мокрицын. Не надо извиняться, мы знаем, что вы все наверстаете, не волнуйтесь… Старайтесь не думать об этом. Чего бы вам сейчас хотелось поесть?

- Спасибо, товарищ командир, ничего не нужно, - болезненно поморщась, ответил Мокрицын.

Упоминание о пище, судя по выражению его лица, оказалось лишним.

После каждого погружения подводной лодки Мокрицын быстро оживал и с подчеркнутой старательностью нес вахту у вертикального руля и работал по обслуживанию механизмов и уборке отсеков, что называется, за двоих. Его напарники, рулевые Беспалый, Казаков и Голев, никогда не сетовали и безропотно несли за него рулевую вахту. Это была взаимная товарищеская выручка.

Побеседовав с остальными, свободными от вахты матросами, я стал с трудом пробираться в седьмой отсек. Дело оказалось не простым: меня бросало из стороны в сторону, ноги скользили по стальной палубе, и приходилось то карабкаться, будто на высокую гору, то съезжать с нее вниз. Стараясь уловить благоприятный момент, когда палуба не уходила из-под ног, я пробирался дальше, хватаясь за разные предметы и механизмы. С большим трудом, проделывая эквилибристические упражнения, добрался до седьмого отсека.

Там нес вахту старшина группы торпедистов мичман Блинов. Так же как и в первом отсеке, личный состав, свободный от вахты, отдыхал. Воздух здесь был значительно свежее - положительно сказывалась работа дизелей, которые вытягивали воздух из отсека и тем самым способствовали [235] более активной вентиляции. Поэтому личный состав чувствовал себя немного лучше, чем в первом отсеке, несмотря на то что амплитуда качки в кормовом отсеке была такой же.

Пробираясь к ним, я про себя каждый раз удивлялся смелости и самоотверженности моего экипажа: ведь многие офицеры и матросы, особенно из концевых отсеков, на протяжении всех многодневных походов ни разу не видели не только дневного света, но и неба! Их беспримерное мужество выше всяких похвал.

Побеседовав с личным составом, я вернулся в шестой отсек. В шестом, электромоторном, отсеке было непривычно светло и сухо, да и воздух был чище. У главной станции гребных электромоторов меня встретили старшина команды электриков мичман Карпов и электрик Григорий Трубкин.

У переборки отсека, удобно расположившись на падубе, грелись и сушили обмундирование только что сменившиеся с верхней вахты наблюдатели. Они оживленно разговаривали и весело смеялись, не обращая внимания на качку корабля.

В трюме, на линии валов, нес вахту моторист Котов. Небольшого роста, скромный, с вечной улыбкой на молодом лице, он обладал исключительным спокойствием. Несмотря на тяжелые условия несения ходовой вахты в трюме во время похода, несмотря на жесточайший шторм, Котов доброжелательно и негромко доложил мне, что линии валов работают нормально и температура подшипников в пределах технических норм.

Из электромоторного я перешел в дизельный отсек. Равномерно и ритмично стучали дизеля. В пятом отсеке вахту несли командир отделения мотористов Петр Индерякин и моторист Степан Васильев. Из-за шума дизелей их голосов не было слышно, однако мимикой и жестами они показали мне, что в отсеке все в порядке. Качка их, по-видимому, не изнуряла, поэтому выглядели они бодро.

Все больше и больше присматривался я к мотористу Васильеву, восхищался его умением находиться там, где труднее всего, и его бескорыстной помощью, которую он [236] оказывал каждому матросу. К нему тянулась молодежь - он был по возрасту и службе старше многих и имел большой житейский и флотский опыт.

В центральном посту было темно и сыро. Вахту возглавлял старшина группы мотористов мичман Крылов, который также один из старожилов нашего корабля. Он был невысоким, плотным, немного сутуловатым, с шапкой черных кудрявых волос. Любой разнос своего непосредственного начальника - командира группы движения инженера старшего лейтенанта Воронова, он переносил спокойно, внешне не волнуясь. Все замечания принимал как должное.

Монотонно гудела невидимая во мраке трюмная помпа, откачивая поступавшую в отсек через рубочный люк забортную воду… Старший трюмный Алексей Соколов внимательно следил за ее работой.

У гирокомпаса трудился командир отделения штурманских электриков Михаил Рыжев. Он справедливо высказывал свое неудовольствие тем, что вода из боевой рубки попадала на компас - его любимое детище. Гирокомпас был установлен пожалуй что действительно неудачно - невдалеке от рубочного люка, - и на него все время попадали брызги воды.

Возле станции погружения и всплытия находился мичман Щукин, бдительно несший вахту и готовый в любой момент немедленно исполнить сигнал срочного погружения.

После осмотра корабля я поднялся на ходовой мостик.

- Внимательней смотреть за горизонтом! - весело и молодцевато скомандовал вахтенный офицер Егоров, уже подменивший старпома.

Тем самым он будто выражал и свою радость от возможности самостоятельно править ходовой вахтой, и серьезное внимание молодого подводника, готового в любую минуту применить грозные торпеды против любой плавающей вражеской цели.

- Есть смотреть внимательней! - дружно и столь же задорно ответили сигнальщики и наблюдатели.

Егоров явно остался доволен верхней вахтой и, одобрительно окинув всех взглядом, поднял бинокль к глазам, [237] чтобы еще раз тщательно осмотреть горизонт. Подводная лодка, покачиваясь с борта на борт, зарываясь носом в волны и выпрыгивая из них, уверенно шла заданным курсом через ночной шторм.

Боцман Емельяненко, сменившись с сигнальной вахты, торопливо сошел вниз. Войдя в кают-компанию старшин, он заглянул на камбуз и громко позвал:

- Вестовой!

Вестовой Козел, сидевший на камбузе вместе с коком, вскочил, чтобы выслушать и мигом исполнить распоряжение:

- Я!

- Чайку нам с мичманом Щукиным. Да покрепче!

- Есть чайку, да покрепче, - бойко отрепетовал вестовой и юркнул в буфетную.

- Мичман Ефимов, присаживайтесь к нам, - обратился Емельяненко к старшине группы радистов и, прежде чем сесть за стол, деловито посмотрел на барометр.

- Все еще падает! - баском констатировал он и только после этого сел за стол. К этому времени вестовой показался у переборки камбуза.

- Смотрите, чай не пролейте, - предупредил боцман вестового.

Недоверчиво глядя на шаткую походку вестового, он нетерпеливо встал и направился ему навстречу. Приняв от него стаканы с чаем, боцман благополучно донес их до стола и, передавая один из них Щукину, произнес:

- Так оно вернее будет!

С видимым наслаждением он залпом выпил стакан чаю и с видом человека, знающего в чаепитии толк, отметил:

- Отличный чай! И в меру горячий.

- Да! - согласился с ним Щукин. - Повторим, Николай Николаевич?