Да, ничто не проходило незамеченным перед внимательными взглядами верхней вахты. Все они видели, все замечали и по-своему оценивали. И от их бесхитростной заботы на душе становилось теплее.

Действительно, на протяжении всех боевых походов ночью я почти не спускался с ходового мостика. Было, конечно, нелегко, но только так я мог хорошо знать морскую обстановку и быстро принимать решения. Особенно тяжело приходилось зимой. Одежда - кожаный реглан, кожаная с мехом шапка и русские сапоги - промокала сразу же. Холодная вода, затекая за воротник, неторопливыми ледяными змейками стекала по телу, и никакое теплое белье и свитеры не спасали от переохлаждения. Нелегко было и верхней вахте, которая, однако, сменялась довольно-таки часто. Сменившиеся матросы быстро слетали вниз, в центральный пост, откуда мчались в шестой, электромоторный, самый теплый отсек, где согревались и сушили промокшую одежду. Частенько, не успев ее просушить, они снова заступали на вахту. [230]

Несколько позднее нас стали снабжать так называемыми канадками - непромокаемыми брюками и куртками с капюшоном, отделанными изнутри мехом. В них было тепло, но, впрочем, и до их появления никого не беспокоили простудные заболевания, видимо, оттого, что все были молоды, бодры и здоровы…

Незаметно улыбаясь своим мыслям, я обратил внимание на вахтенного офицера Егорова. Он ходил взад и вперед по неширокому пространству ходового мостика, от одного борта до другого. Держался, как всегда, подтянуто: поверх офицерской фуражки (хотя в такую погоду допускался более удобный головной убор) - затянутый вокруг шеи меховой капюшон канадки, а на груди - морской бинокль. Иногда он останавливался и, быстро подняв бинокль, долго всматривался в штормовое море, затем строго спрашивал рулевого:

- На румбе{27}?

- На румбе сорок градусов! - задорно отвечал рулевой Беспалый.

- Так держать!

- Есть так держать!

Вахтенный офицер - фигура на подводной лодке весьма ответственная. От быстроты и правильности его решений зависит подчас жизнь корабля. На ходу вахтенный офицер управляет всей корабельной вахтенной службой.

При движении подводной лодки под водой вахтенный офицер обязан вести круговое наблюдение в перископ, следить за дифферентом, плавучестью и заданной глубиной хода подводной лодки; при необходимости поддерживать ее, а также следить за плотностью и напряжением аккумуляторной батареи, за процентным содержанием водорода и вредных газов и докладывать командиру.

Я всегда был спокоен за правильность действий вахтенных офицеров: все они были грамотными и совершенно самостоятельными моряками. Бдительно неся вахту, они умело управляли вахтенной службы своей смены. Вот и [231] сейчас, несмотря на штормовую погоду, вахтенный офицер Егоров был бодр и собран.

Между тем приближалась полночь - время обеда. Из-за шторма первое блюдо не готовили: подали сыр, копченую колбасу, воблу, гречневую кашу с мясными консервами и компот. Обедали с деревянной сеткой, укрепленной поверх стола, в гнезда которой ставили столовые приборы, чтобы те не двигались во время качки. В кают-компании за столом присутствовали все командиры боевых частей, но ели не все, так как многих продолжала терзать морская болезнь. Но все равно ограничения в еде, объяснявшиеся патологическим страхом пищи во время качки, не спасали наших страдальцев от печальных последствий морской болезни. А счастливцы, не одолеваемые тошнотой и головокружением, уплетали за двоих под болезненные взгляды товарищей.

Качку конечно же все члены экипажа переносили по-разному, но меня всегда поражала способность некоторых моряков проявлять во время качки неописуемую несдержанность в еде, особенно по отношению к жирной пище. В то время как другим нельзя было подумать даже о бледной селедке, поскольку любая мимолетная мысль о жирной или горячей пище была им отвратительна и вызывала приступ тошноты, их товарищами овладевала прожорливость колорадского жука, и они ели все: бекон, сырокопченую колбасу, масло, тушенку, икру, ветчину и многое другое, что хранили у себя или выпрашивали у кока.

Большинство моряков считали, что от качки хорошо помогает селедка и сухари. Поэтому многие во время качки набирали себе селедки, благо она в бочках стояла у нас непосредственно в отсеках - бери, ешь сколько хочешь, и вместе с сухарями уписывали ее на койке или прямо на вахте. Кроме того, все обожали тарань - и без конца то тут, то там открывались жестяные круглые банки, и тарань поглощалась в неимоверных количествах.

После двенадцати часов ночи работы на корабле, как правило, не было, в это время матросы обычно собирались в первом отсеке, слушали сводки Совинформбюро, читали книги, вели задушевные беседы или отдыхали на койках. [232]

Развод дежурно-вахтенной службы проводили в центральном посту. После окончания разводки верхняя вахта проворно выбегала наверх, сменяя товарищей.

Ветер все усиливался. Он ревел и неистовствовал, срывая гребни волн и осыпая поверхность моря водяной пылью. Подводная лодка шла против волны, ее нос то взлетал вверх, то стремительно падал вниз. Огромная волна, обрушившись на кормовую палубу подводной лодки, стала быстро передвигаться к мостику, сметая все на своем пути. Не прошло и нескольких секунд, как она накрыла ограждение боевой рубки и вся верхняя вахта оказалась под водой. Там, где только что находилась подводная лодка, осталось одно лишь пенящееся белое пятно. Казалось, наступил роковой конец…

Подводная лодка с дифферентом на нос все более зарывалась под воду, и вот-вот должна была неминуемо уйти на глубину. На миг показалась оголенная корма с медленно вращающимися винтами, дифферент стал медленно переходить на корму, из пенящейся воды показались стальные угольники сетепрорезателя, леер радиоантенны, сигнальщики, мостик, пушка и, наконец, носовая палуба. Теперь создавалось впечатление, что подводная лодка сейчас оторвется от поверхности бушующего моря и взлетит на воздух. Но это также продолжалось всего лишь миг, и вновь следующая волна, выше и длиннее прежней, опять накрывала корабль, захватывала в свои могучие объятия.

Теперь на вахте стоял, как всегда, невозмутимый старпом, несколько лет проходивший на торговых судах и видевший немало бурь и штормов. На нем был кожаный на меху реглан, на голове крепко сидела старенькая меховая шапка, шею укутывал синий вязаный шарф.

- Ишь ведь, как валяет! Да, солидный штормяга! - восхитился Борис Максимович, не испытывая, казалось, никакого неудобства. - А вас не укачало? - с сочувствием обратился старпом к Козелу, повисшему на крупнокалиберном пулемете ДШК.

- Нет, нисколько! - уверенно ответил Козел, при этом явно страдая от очередного приступа морской болезни. Справедливости ради надо сказать, что на мостике, на ветру, ощущение морской болезни действительно [233] было не таким мучительным, как в отсеках, и качка переносилась легче.

Поясню, почему вестовой Козел оказался на мостике. Дело в том, что по ночам он нес вахту кормового наблюдателя. При этом нередко приводил в замешательство вахтенного командира и остальных наблюдателей внезапными безмолвными поворотами туловища то в одну сторону, то в другую или вовсе резко приседая на корточки. На замечания вахтенных командиров он безапелляционно отвечал, что так ему лучше видно горизонт. По-видимому, в силу возраста, психологического состояния и недостаточного образования он не совсем понимал ответственность возложенной на него службы, но его глаза и внимание были нам тогда необходимы.

- В этом районе всегда штормит, и волна какая-то крутая. Это не то что плавная океанская качка, - многозначительно заметил Марголин и, поправив на шее раскачивающийся из стороны в сторону бинокль, перешел на другой борт.

Наступило время смены вахты. Невзирая на шторм, наблюдатели и сигнальщики бодро заступили на вахту, а сменившиеся в предвкушении тепла и отдыха быстро спустились в центральный пост. Я покинул мостик вместе с ними, решив посмотреть, как себя чувствует команда.