нему с уточнениями: а вообще-то этот текст написал мой брат, да…

Макс Брод. Ты все равно не убежишь от себя, К.

Дантес. А в чем дело? Вы что-то мне не рассказывали… У тебя есть брат Андрей,

любимая? Где он? Почему он написал первую книгу, а не ты? Герр Брод, хотите еще чего-

нибудь? Могу я называть вас просто Макс? Отлично! Максхен, хотите еще чай?

К. Макс, тебе завернуть пирог с собой?

Дантес (обращаясь к К.). Зачем ты спрашиваешь у него? Сама возьми и заверни!

Проходит пара часов, и мой издатель и душеприказчик собирается домой. Мы с

Дантесом провожаем его до дороги, а сами заворачиваем в лес по грибы.

Придавленные кирзовым сапогом Горы, мы бродим по тропинкам, и тут я не

выдерживаю:

- «Зачем ты спрашиваешь у него? Сама возьми и заверни!»

- Кристабель! – испуганно смотрит на меня И., - Ты чего?

- Никогда не смей разговаривать со мной, да еще и прилюдно, в таком супружеском

тоне!

- В каком супружеском тоне?!?

- «За-чем-ты-спра-ши-ва-ешь-у-не-го-са-ма-возь-ми-и-за-вер-ни»! Что за императив?

Ты кто такой, мой родственник, чтобы говорить, что мне делать? Кто ты мне вообще? Кто

ты мне?

- В самом деле, видать, никто, - обижается Дантес.

- Ты даже обижаешься предсказуемо, - заключаю я, и мы возвращаемся домой.

Я пишу Максу сообщение с вопросом, что он думает по поводу И., он отвечает

цитатой Бебры из знаменитого произведения: «Обладайте друг другом, детки, целуйтесь,

завтра мы будем осматривать бетон, а послезавтра бетон захрустит у вас на зубах,

так что целуйтесь, пока охота.»27.

А на следующий день я жду в гости из Италии свою маменьку, и сплавляю И. к его

маменьке в железнодорожные окраины.

Софи-Эллис Бэкстор поет из парикмахерского магнитофончика, пока моя маменька не

уезжает обратно в земли Армани и Версаче, напоследок подарив мне помаду Dior,

люксовую, совсем как в старые добрые времена, оттенком совсем как у Клео, богемной

стюардессы. Дома я жду Дантеса, которого все нет и нет, и нет и нет, десять вечера,

одиннадцать вечера, в половину двенадцатого я набираю его номер, и он говорит, что

последняя электричка ушла, не спросив его разрешения, поэтому он не вернется сегодня в

Черные Сады, я выдаю в ответ замечание о том, что воспитанные люди обычно

предупреждают, когда задержатся, я выдаю в ответ самую оскорбительную часть моего

скудного словарного запаса, я набираю номер маменьки, потом Макса Брода, потом Клео,

проклинаю холодный ветер, дующий изо всех форточек в этом несчастном двенадцатом

доме, наконец, я ложусь спать.

27 Г.Грасс «Жестяной барабан».

Глава 20.

Шесть кавунов из Чимкента

«Свежак надрывается. Прет на рожон

Азовского моря корыто.

Арбуз на арбузе – и трюм нагружен,

Арбузами пристань покрыта.

Не пить первача в дорассветную стыдь,

На скучном зевать карауле,

Три дня и три ночи придется проплыть –

И мы паруса развернули…

В густой бородач ударяет бурун,

Чтоб брызгами вдрызг разлететься;

Я выберу звонкий, как бубен, кавун –

И ножиком вырежу сердце…

Пустынное солнце садится в рассол,

И выпихнут месяц волнами…

Свежак задувает!

Наотмашь!

Пошел!

Дубок, шевели парусами!

Густыми барашками море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,

И тучи сколочены плотно.

И ерзает руль, и обшивка трещит,

И забраны в рифы полотна.

Сквозь волны – навылет!

Сквозь дождь – наугад!

В свистящем гонимые мыле,

Мы рыщем на ощупь,

Навзрыд и не в лад

Храпят полотняные крылья.

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина!

Козлами кудлатыми море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

Я песни последней еще не сложил,

А смертную чую прохладу…

Я в карты играл, я бродягою жил,

И море приносит награду, -

Мне жизни веселой теперь не сберечь –

И руль оторвало, и в кузове течь!..

Пустынное солнце над морем встает,

Чтоб воздуху таять и греться;

Не видно дубка, и по волнам плывет

Кавун с нарисованным сердцем…

В густой бородач ударяет бурун,

Скумбрийная стая играет,

Низовый на зыби качает кавун –

И к берегу он подплывает…

Конец путешествию здесь он найдет,

Окончены ветер и качка, -

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка…

И некому здесь надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!..»

(Э.Багрицкий, «Арбуз»)

ПРЯМАЯ РЕЧЬ ИНФЕРНАЛЬНОЙ СТЮАРДЕССЫ КЛЕО:

Это случилось давно, хотя, в общем-то, в резине времени все относительно, так что я

сама не помню, когда именно это произошло, но точно помню, что это было до

Действительно большой небесной катастрофы.

Мы полетели в Чимкент, он же – Шымкент, город в родной стране моего Дантеса, в

Казахстане. Здесь кругом степи, и тепло даже когда у нас там все носят тяжелые пальто.

Когда-то любимый рассказывал мне, как в детстве путешествовал с родителями в Ташкент

и по другим городам Средней Азии. Он видел пустыню Каракумы, он раскладывал

пустыню на словечки и переводил мне. «Кара – черный, кум – песок», - объяснял мне

Монсьер. А теперь мы прибыли в Чимкент, откуда все наши знакомые везли себе дыни.

Командир дал нам с Дантесом двадцать шесть долларов на покупку дынь себе и

второму пилоту. Когда наш шеф, бортпроводник-старший, господин Скомм, увидел

купюры, он рассмеялся: «Да на такие деньги тут не то что эту дыню или что вы там хотите

– тыкву, можно купить, а всю тыкву-карету вместе с Золушкой в придачу!» Мы побежали

вниз по трапу, Скомм крикнул нам вслед: «Весь базар не скупите!»

Пограничник внизу ждал нас. Ссылаясь на то, что все экипажи покупают в Чимкенте

дыни, мы убедили его, что съездим в город буквально на полчаса и тут же вернемся

обратно, нам скоро улетать домой. Под наши клятвы и заверения в скором вылете,

пограничник (ребенок лет двадцати), выпустил нас в аэропорт. Никаких такси не было и в

помине, мы поехали на полуразваленном рыдване одного из наших пассажиров,