невероятные истории о том, как кто-то заселился в номер, и, проснувшись, обнаружил на
соседней кровати сидящую в форме девушку. Безымянный свидетель спросонок
поинтересовался, кто она, откуда прилетела или куда летит, на что в ответ получил
холодное молчание. Стоило моргнуть или потереть костяшками глаза, как девушки и след
простыл. Так призрак обходится с мужчинами. Других девочек суицидная душа
предпочитает накрывать ледяными ладонями во время сна либо душить. После подобных
столкновений с иным миром люди выходят утром из отеля, находясь в удрученном
настроении и под весьма негативным впечатлением.
И впрямь что-то изменилось в отеле. Уют ковровых дорожек и вкусная еда не могут
подавить общую нервозность, подвешенное состояние, неизвестность касательно того,
предстоит ли тебе сегодня вернуться домой или же улететь за тысячи километров на
неделю.
Я закрываюсь по макушку кремового цвета одеялом, и мне снится первый
беспокойный сон о звонке диспетчера. Судорожно пытаюсь вспомнить, все ли вещи у
меня с собой и сколько осталось еще не разменянной валюты на случай заграничной
командировки. Годы идут, а я все никак не могу привыкнуть к резерву, слишком уж
большое это для меня напряжение.
На прикроватной тумбочке рядом со мной остаются пепельница, планшет для чтения
электронных книг, портсигар, бордовая помада «Sehnsucht» и мобильный телефон, на
дисплей которого я смотрю каждые полминуты. Номера очень здорово обустроены, тут
есть гладильная доска с утюгом – невероятно удобно, придумано как раз на случай
ненавистного телефонного сообщения: «Вы летите туда-то таким-то рейсом, вам на сборы
десять минут». В каждом номере есть возможность смотреть по телевизору онлайн-табло
рейсов. На нем ты находишь свою авиакомпанию, пункт назначения, в который
ближайшее время должен осуществиться вылет, высчитываешь время явки и
прикидываешь свою вероятность быть выдернутой из теплой кровати отеля, выдернутой
из резерва; прикидываешь свою вероятность заменять кого-то неожиданно заболевшего
или безнадежно застрявшего в пробке на выезде из Большого Города. Табло подмигивает
своими переполненными информацией строчками, подмигивает ровно в такт твоему
учащенному от волнения сердцебиению. Я гипнотизирую онлайн-табло в телевизоре,
гипнотизирую дисплей мобильника, гипнотизирую наручные часы-наручники: прошел
еще один час, вот, еще один час прошел…
Наконец, меня снова одолевает сонливость, и я вновь прячусь под тонкое одеяло,
покров кровати, чтобы закрыть уши, не слышать непрошенных звонков, я проваливаюсь
во второй беспокойный сон, выхожу на второй круг ада. На этой ступени мне снится
незнакомый номер с последними цифрами 18 18. Я снимаю трубку. Диспетчер
спрашивает, не желает ли Клео сделать перерыв. Я уточняю, что именно за перерыв.
Оппонент предлагает особую услугу – релаксацию. Я заказываю перерыв, например, на
час, но потом, после восьми, мне придется пробыть в резерве еще один дополнительный
час, компенсируя тем самым время перерыва. Я отказываюсь от этой услуги, решив
отстреляться сразу и не тянуть резину. Потолок плачет на меня белыми пудровыми
слезами Пьеро, драматическим ревом штукатурки, капли густеют прямо в воздухе,
зависают на полпути от моего тела, распластанного на кровати в беззвучной мольбе. Что-
то нехорошее произойдет в соседнем номере, в номере 910. Или 912, не помню. От какого
номера у меня ключ? Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключ с выбитыми на
брелоке цифрами 910, и тут же кладу его обратно в карман, убедившись, что память мне
пока еще не изменяет.
Я разворачиваю еще теплый и свежий экземпляр газеты «X-Avia», вспоминая, какой
теплый и свежий хлеб мы отламывали с Дантесом когда-то под дождем на остановке
возле супермаркета «Карусель». Я пытаюсь читать свой любимый детектив, в котором
Мира пытается установить признаки пассажиров электрички, в котором пассажир
электрички должен быть убит. И да, Кристабель, я же рассказывала тебе о том, как эта
немка, блондинка, баронесса фон Лау, она прилетела к нам из Швабии, из города
Аугсбурга, она открывала здесь выставку, на улице имени Ротшильда, она – талантливый
художник, эта Мартариоза. Мне снилось, что мы однажды ехали с ней в электричке, хотя
я никогда не была в электричках, мы ехали, ты, Кристабель, в платке на голове, после
смены в цехе, и мой Дантес, в форме стюарда он всегда выглядел почти пилотом, тем
самым пилотом, на которого должны вешаться тоненькие встречающие с гирляндами
цветов на шее, покуда он катит по коридору отеля свой чемодан; и я там была, стюардесса
с открытки, и Мира там была, она служила в охране, она всегда была дочкой якудзы, моя
мать Мира Дайхатсу; и Марта тоже ехала с нами. Мы ехали, ехали, стуча
железнодорожными гробами, а потом взлетели. Над обрывом, не иначе. Каждый уцепился
за поручни, я думала, только бы все телеги были поставлены на стопор…
Тогда Марта, моя старая знакомая, которую по сюжету новеллы «Признаки пассажира
электрички» убивает Мира, оказывается ко мне так близко, что теснее невозможно, она
говорит мне: «Клео, ты ведь всегда хотела всего лишь купить домик в Праге и писать
книги?» Я вспоминаю Прагу, стобашенную, Собор святого Вита… Это главный собор, он
стоит на вершине горы в Градчанах. Мы с И. познакомились в Праге, я заканчивала там
академию художеств, а Дантес, тогда еще бедный музыкант, играл на флейте, ступая по
канату, натянутому от шпиля Собора святого Вита до шпилей-близнецов Тынского
Собора на Староместской площади. Я смотрела на небо, по которому он шел, и он дул в
свою флейту так, что этим ветром можно было завязать в узел Ратушу.
Тогда я спросила его:
- Otkud jseš?
- Jsem z Štepnohořsku23, - ответил И.
Там же мы пошли на курсы бортпроводников в Чешские авиалинии, а позже и
очутились здесь, в «Schmerz und Angst». Нам пришлось расстаться из-за проклятья
кавунов, о котором я расскажу тебе позже, Кристабель. И из-за социального неравенства,
из-за него особенно нам и пришлось расстаться. Тогда еще Дантес бросил мне вслед:
«Проще пойти фасовать касалетки в подвал с бортпитанием – мое призвание!» Видишь,
при ином раскладе вы с ним могли бы даже познакомиться.
Третьим беспокойным сном мне снится не диспетчер, а Прага.
В Праге, в сочельник, я пересчитывала щипцы, которыми И. раскладывал на борту
лимоны. Только щипцы, их из его рук я всегда так аккуратно вешала на кипятильники, с
тех пор, как мы расстались. И вся предрождественская Прага, все Мефистофели, Яны
Гусы, изломанные арлекины, актеры Зеркало («Зрцадло», совсем как у Густава
Майринка!), чья кожа в Вальпургиеву ночь была натянута на барабан, все эти княгини
Либуше, все эти Кафки – они жонглировали щипцами бортпроводника Дантеса, ступая по
леске-волоску, привязанному к шпилям двух разных соборов, разделенных Влтавой двух
берегов, пока он шел по небу, он всегда шел по небу. Пока я на занятиях по лепке,
скульптурила что-то квазихудожественное, Монсьер И. поэтому называл меня «Клео
Пигмалион», я так же огалатеивала его в ответ, в нашей краснокрышей Праге, на
Виноградах, в Нуслях, в Вышеграде, в Малой Стране, в Градчанах, в Йозефове, на
Староместком платце – там везде я училась, и училась, и училась, пока он шел по небу.
* * *
Танцуй, Галатея,
Куланом гарцуя,
Подковы сбивай,
Опрокидывай чаши!
В порочный сочельник
Куражься в снегу,
Верхолазкой змеися
На стрельчатой башне.