Думы Елены Дмитриевны были прерваны приходом Евпраксии, доложившей, что к ней пожаловал князь Пронский. В первую минуту Хитрово подумала было отказать незваному гостю, но потом рассудила, что грузинский князь еще не скоро приедет по такой дороге, а с Пронским нужно поговорить.

 — Зови боярина, — приказала она девушке, и та открыла пред князем двери.

 — Добро пожаловать, — приветствовала Пронского боярыня, кланяясь ему в пояс. — Что давно вдовы бедной не навещал?

 Пронский был сумрачен; бросив шапку на стол и чуть кивнув Хитрово, он, нахмурясь, посмотрел на сенную девушку, робко стоявшую у притолоки, и резко, точно хозяин, спросил ее:

 — Ты что здесь торчишь?

 Девушка пугливо взглянула на боярыню и не тронулась с места.

 — Евпраксия, ступай себе; принеси–ка нам медку… Боярину, чай, с дороги неможется, — холодно приказала боярыня.

 Когда девушка скрылась за порогом, Пронский порывисто обнял Елену Дмитриевну и поцеловал в губы, но она грубо оттолкнула его.

 — Не хозяин ты мой, чтобы так облапить.

 — Что–то больно красива ты сегодня, — ответил Пронский, не замечая ее тона и любуясь ею. — Сарафан красный идет, что ли, уж и не разберу, право.

 — Давно красы моей не примечал! — с невольной злостью в голосе возразила боярыня.

 — Дел много было в это время, — ответил Пронский и, сев, провел рукой по волосам.

 Елена Дмитриевна пристально взглянула на него, потом, всплеснув руками, вскрикнула:

 — Куда бороду дел?

 — Снял.

 — Иль ты разум потерял? Ведь стричься боярам строго заказано; не знаешь разве царского указа: «Брады же иде–же не стричь»? Али боярства лишиться захотел?

 Пронский пристально посмотрел на боярыню.

 — А ты много по царскому указу действуешь? Вон кику скинула, простоволосая кажешься мужчине. Это по указу?

 — Князь, я о тебе печалуюсь, — немного смутившись, ответила боярыня, — а по мне, пусть тебя царь наказует. Я ж чужим мужчинам не кажусь без кики.

 — Ты вступишься за меня, — беспечно ответил князь. — А что, каков я без бороды?

 Боярыня замялась. Худощавое бледное лицо князя без бороды стало еще тоньше и бледнее; холодные серые глаза еще резче выдавались на нем.

 — Чего ж ты остригся? — повторила боярыня.

 — Все иноземцы так ходят, — уклончиво ответил князь. — А ты скажи лучше, каков я?

 Елена Дмитриевна рассмеялась.

 — Смекнула я, чего ради ты остригся. Знать, иноземке какой понравиться затеял?

 Пронский промолчал.

 — А хочешь, скажу — кому? — пошутила Хитрово.

 — А скажи! — пожал плечами князь.

 — Царевне грузинской! — ответила Елена Дмитриевна и перестала смеяться. — Скажи, что нет?

 — Несуразное говоришь, — отвернувшись, произнес Пронский, но его пальцы, барабанившие по столу, нервно вздрагивали.

 — Давно я заприметила, что зазнобой пала краса царевны тебе на сердце. Но не думала я, что дерзость свою ты прострешь на любовь к царевне.

 — Что ж, нешто худородный я какой? — глухо возразил Пронский. — А разве ты сама, боярыня, не дерзнула поднять глаза на…

 — Замолчи! — сказала Хитрово, вся вспыхнув и встав со скамьи. — И ты можешь вторить судаченью да пересудам теремным? Стыдно, князь, сплетнями бабьими заниматься!.. Всем известно, что я — друг государыни–царицы и батюшки–царя, — внушительно закончила она.

 — И я хочу быть другом царевны, — усмехнувшись, ответил князь.

 Боярыня с изумлением глянула на него.

 — О том мне смеешь говорить? — гневно спросила она.

 — С тобой о том и совет держать пришел, — возразил Пронский, продолжая усмехаться.

 — Я не потатчица таким делам, — гордо ответила боярыня й начала ходить по комнате.

 В ней заговорила женщина. Она сама уже не любила князя и, может быть, еще вчера думала, как бы с ним разойтись тихо, без ссоры; но теперь, когда он ей в лицо говорил, что любит другую, что оставляет ее без сожаления, все женское самолюбие поднялось в ней; упорство отъявленной кокетки потребовало, чтобы поклонник был вечно пригвожден к ее триумфальной колеснице, и жадность собственницы заклокотала в душе. Ревность к сопернице заползла в сердце коварной змеей. Она забыла все свои добрые намерения относительно несчастной польской княжны, забыла даже князя Леона и вся была полна только мыслью вернуть к себе этого холодного, бессердечного мужчину, заставить эти стальные глаза загореться огнем желаний, увидеть этого гордеца у своих ног порабощенным.

 И, казалось, эти мысли были написаны на ее выразительном лице; по крайней мере, князь отлично понял ее волнение. Самодовольная улыбка тронула его губы, и он произнес:

 — Ну, а что же князь Леон, этот маленький грузин, часто бывает у тебя, боярыня? Впрочем, не отвечай, я вижу его гусли… Учит, стало, тебя играть на них?

 — Не отвиливай, князь! Начал говорить о царевне — доканчивай! — вся раскрасневшись, проговорила Елена Дмитриевна, нервно обмахиваясь кружевным платочком.

 Пронский встал и, схватив боярыню в свои сильные объятия, покрыл ее лицо поцелуями. Он умел, когда хотел, придать себе влюбленное выражение. Его холодные серые глаза вспыхивали непритворным чувством, губы шептали нежные слова, и объятия становились горячее.

 На этот раз Хитрово не отталкивала его, а, обняв своими красивыми руками его шею, приникла русой головкой к его могучей груди.

 — Милый мой, любый мой! — чуть шептали ее губы. — Любишь меня? Одну меня?

 — Одну тебя, — ответил Пронский — в эту минуту искренне, так как близость молодой женщины невольно заразила его. — Уедем отсюда, бросим все, все! — крепче прижимая ее стан, шептал он, целуя ее полузакрытые глаза.

 Ни он, ни она не слыхали оклика и стука в дверь, не слыхали, как эта дверь отворилась и тотчас затворилась.

 Первою очнулась боярыня. Довольная своей победой, она вспомнила и польскую княжну, и князя Леона, и царевну грузинскую. Она тихо выскользнула из объятий князя Бориса и стала поправлять волосы пред зеркалом.

 — Ишь, растрепал! — через плечо улыбнулась она ему.

 — Чародейка! — проговорил он.

 — А что? — продолжала она улыбаться. — И впрямь ведь я зачарована! Бабке моей цыганка сказывала, что до третьего ее колена все девушки или женщины в роду всегда любимы будут.

 Но князь Пронский уже не слушал ее. Он ходил, глубоко задумавшись, и чары ее красоты и молодости постепенно таяли. Он вспомнил, зачем пришел, вспомнил обаятельные черты грузинской царевны, и ему стало стыдно за свой поступок, за свою измену.

 «Но она издевается надо мной, разве я могу отказаться от женской красы и ласки?» — злобно думал он и, обернувшись к боярыне, громко произнес:

 — Я к тебе шел, чтобы известить о свадьбе дочери!

 — Ты дочь сосватал?

 — Да, давно. Да прихворнула, и свадьбу отложили на Красную Горку.

 — А жених кто?

 — Черкасский, князь Григорий Сенкулеевич.

 — Ты свою дочь за этого зверя выдаешь?

 — Мало ль что в народе бают? Какой он зверь… Так… Строг маленько с людьми…

 — В отцы, а то и в деды он ей годится… Что ты затеял, князь?

 — Так надо мне, Елена!

 — Попугать жену? Эк тебе приспичило холостяком стать.

 — Опостылела она мне очень!

 — Да ведь не первый год женаты! — проговорила боярыня, подозрительно поглядывая на своего друга.

 — Да ты что, за нее вступиться хочешь?

 — Знамо дело, жалко.

 — Ишь, жалостливая какая стала! — насмешливо произнес князь. — Небось, когда свой муж–то старый опостылел хуже скуки, жалость–то Бог весть куда попрятала!

 — Не тебе бы, Борис Алексеевич, попреки делать да не мне бы слушать! — многозначительно возразила боярыня.

 — Ты на что мечешь, Елена? — хмурясь, спросил князь.

 — Ох, князь, глаз–то мне не отводи…

 — Что правда, то правда, ворон ворона видит издалека. Ну, стало быть, мы и должны пособлять друг другу. И, кабы ты хотела, мы с тобой таких делов понаделали бы…

 — Примерно каких это? — насмешливо спросила боярыня.