Наш пароход, шедший в составе каравана с двенадцатью другими судами, сначала направился в противоположную сторону, к Гибралтару. Путь до Англии занял почти три недели. Каюты были затемнены, открывать окна не разрешалось. Каждому пассажиру был выдан спасательный круг, который полагалось постоянно иметь при себе. Эти штуки были только взрослых размеров, и у бедняжки Нины — не говоря уже о том, что крут был для нее слишком широк и ей приходилось все время придерживать его, — на виду остались лишь голова да ноги. Англичане на пароходе вели себя с нами сдержанно.
По прибытии в Ливерпуль лишь мне одной устроили допрос: где ваш муж? Почему он не приехал вместе о вами? Почему вы не остались с ним? Где собираетесь поселиться? На что вы намерены жить? На какие средства живет он?
Дети устали и замерзли, Нина расхныкалась. Когда допрос закончился, чиновник дал каждому из ребят по одному пенни (десять пфеннигов). Было уже поздно. С трудом удалось найти гостиницу. Не успели оба заснуть — завыли сирены, оповещая о воздушной тревоге. Я растолкала детишек, и мы, как нам посоветовали, побежали в подвал.
На следующее утро мы отправились в Оксфорд. Я писала Лену об этой поездке:
«В поезде Ливерпуль — Оксфорд нашим соседом по купе был английский солдат. Нина тотчас пленила его сердце. Он слепил из ее пластилина пушку и разрешил ей нахлобучивать на голову его фуражку. Потом он снял куртку — ребята завздыхали от восхищения, он был весь татуирован. Нина не могла оторвать взора от обнаженной женщины, вокруг которой обвилась змея, и задавала щекотливейшие вопросы. Миша, мальчик с большим чувством приличия, предпочел двух голубков, клюющих сердце. Нина так умоляла сделать и ей «хоть чуточку этого», что солдат плюнул ей на сгиб кисти и химическим карандашом нарисовал чудную картинку, доходившую до локтя. Мне пришлось поклясться, что я ни в коем случае не смою это произведение. С Мишей солдат часами играл в карты…»
Как я была рада, что детям после столь недружелюбного приема встретился в чужой стране кто-то, кто был добр к ним.
Бо́льшую часть жителей Лондона эвакуировали из-за налетов, и моих родителей пока приютили их друзья в Оксфорде. Мы пытались найти пристанище в этом городе, но поиски жилья там, где в какой-то степени можно было не опасаться бомбежек, стали делом безнадежным. В городах же, которые бомбили, тоже ничего нельзя было найти из-за разрушений. Наконец я подыскала меблированную комнату, достаточно большую для нас троих, но хозяйка соглашалась сдать ее только одному человеку. Так что у меня не оставалось иного выбора, кроме как снова отдать Мишу и Нину в интернат. Нашлась и подходящая маленькая лесная школа недалеко от Оксфорда с довольно прогрессивным директором. Нина ни слова не знала по-английски. Первые две фразы, которые четырехлетняя крошка выучила на чужом языке и в окружении чужих людей, были: «Прекрати это» и «Убирайся».
Спустя несколько дней хозяйка попросила меня съехать, так как никак не могла привыкнуть к моему иностранному облику. Я присмотрела другую комнату, но хозяйка не разрешала детям навещать меня.
Письмо Лену:
«Вчера провела с детьми один час. Им обоим так меня не хватает. Школьному начальству визиты родителей не по душе, и оно дает понять это. Моя хозяйка тоже не разрешает мне принимать детей у себя. Тут, в школе, по-видимому, считают носовые платки вещью греховной и думают, что детям так и полагается ходить сопливыми. Но учителя и директор — милые люди, и еда неплохая. Миша чувствует себя здесь недурно. А вот Нина утратила свою веселость и добавила к собственной невоспитанности всю шкодливость окружающих ее детей. Как мне хотелось бы, чтобы она жила со мной.
Странно, что люди, еще не пережившие трудностей, черствее и нетерпимее тех, кто уже испытал на себе, что такое война».
Моя хозяйка передумала и решила сдать комнату «джентльмену». Я подыскала другое жилье, в семье священника в сельском приходе Глимптон близ Вудстока. Супруга священника допросила меня основательно: «Принадлежите ли вы к нашей церкви?.. Не правда ли, Чемберлен изумительный человек? Возносите ли вы молитвы господу? Будете по вечерам играть с нами в карты?»
Выдержав удовлетворительно этот экзамен, я получила дозволение перебраться в очаровательный дом с садом, даже, скорее, парком, через который протекает крохотная речушка.
Раз в две недели я регулярно ездила в Лондон и описывала потом Лену свои впечатления:
«Естественно, я ненавижу шум самолетов и свист бомб; но (быть может, это потому, что у меня недостаточно силы воображения) я чувствую себя совершенно спокойной во время воздушных тревог. Мне не страшно за собственную жизнь.
А станции метро ночью! Сотни людей спят на специально сооруженных для этого деревянных нарах. Они приходят сюда уже месяцами, и тут сложился свой быт. Люди достают из объемистых узлов еду к ужину, термосы с чаем, вязанье и газеты. Отец курит, мать болтает с соседями, дети играют в прятки. Влюбленные сидят по углам, прижавшись друг к другу. С шумом подкатывают поезда. Пассажиры устремляются из дверей, стараясь не наступить на тех, кто, не найдя свободного местечка на нарах, растянулся прямо на полу…
Вчера я долго бродила по Лондону. Вид превращенных в развалины, скажем, больших магазинов надрывает мне сердце меньше, чем зрелище разбомбленной квартирки — на веревке над плитой еще висит белье…
Видела Чарли Чаплина в фильме «Диктатор» и с трудом досидела до конца. У Чаплина одна цель — рассмешить зрителей. Правда, в конце он произносит очень красивую и трогательную речь».
Я была на «Диктаторе» с отцом и не могла понять, почему ему фильм понравился. Сама я уже не могла смеяться над нацистами, даже если в карикатурном виде их изображает такой гений, как Чаплин. Но в Англии это было можно. Ситуация в стране сложилась своеобразная. С начала войны английская армия терпела одно поражение за другим. Ее выгнали из Норвегии и из Франции. В ставшей потом знаменитой маленькой гавани Дюнкерк собралось триста тысяч отступавших английских и французских солдат, которых надо было эвакуировать оттуда в Англию. Ценой потери всего их оружия и снаряжения удалось осуществить эту операцию, которая потом была названа «чудом в Дюнкерке».
После этих ударов островная Англия слабо была подготовлена к грозящему гитлеровскому вторжению. В сентябре 1940 года начались страшные, продолжавшиеся месяцами бомбардировки английских городов.
В чем была, причина столь недостаточной подготовленности? Господствующий класс и его партия, консерваторы-тори, до 1939 года благодушно позволяли Гитлеру хватать все, до чего тот мог дотянуться, в надежде, что он пойдет войной не на западные державы, а на Советский Союз. Только когда вместо этого их самих взяли за глотку, они решились действовать. Военному производству была отдана пальма первенства перед всем прочим; консервативный премьер-министр Черчилль потребовал от народа «крови, работы, пота и слез», и народ пошел на жертвы, ибо ненавидел Гитлера и фашизм. Благодаря тому, что оборонялась вся Англия, атмосфера в стране была менее удручающей, нежели в «нейтральной», окруженной и во многом податливой Швейцарии. Гитлеровской авиации не удалось сломить моральную стойкость и боевой дух народа. Совсем наоборот.
Позже, когда военное производство было запущено в Англии на полный ход, у англичан появились первоклассные отечественные самолеты, превосходившие машины люфтваффе. Английских пилотов, отличавшихся смелостью и летным мастерством, не просто любила, а боготворила вся страна. Потери среди них были во время войны велики.
Я, хотя у меня еще не было собственного жилья, с нетерпением ждала, когда снова примусь за дело.
Инструкции о первой — и о повторной, если первая почему-либо не состоится, — встрече были переданы мне по радио еще в Швейцарии. По прибытии в Лондон мне предстояло встретиться с одним советским товарищем неподалеку от Гайд-парка и по соседству с Марбл-Арч. Естественно, как и положено, когда речь идет о встречах с незнакомыми людьми, мы условились насчет примет и пароля. Просто я считаю излишним всякий раз подробно описывать эти детали.