Сернам глаз твоих подвластны львы — всевышнего сыны…

Что за серны, если ими даже львы побеждены?

От любви к тебе пылает и становится звездой

Каждый вздох, что достигает многозвездной вышины.

Проповедник постыдился, увидав твои уста,

Восхвалять вино и розы райской радостной страны.

За сто лет затворник в келье капли хмеля не вкусил,—

Как дойдет рассказ об этом к тем, кто страждет без вины?

Я челом коснулся праха у твоих дверей; боюсь,—

Прах на лбу развеян будет ветром дальней стороны.

Даже только половиной пламени души моей

Могут семь небесных сводов быть внезапно сожжены!

Взял Джами с собой в могилу о твоих устах мечту,—

Муравей с зерном уходит в тишь подземной глубины.

Сказал я: «Ты мне сто мучений приносишь ежечасно».

Сказала: «Пусть не будет меньше, а больше, — я согласна!»

Сказал я: «Все дела забыл я, к твоим кудрям влекомый!»

Сказала: «Но дела — не кудри, запутать их — опасно».

Сказал я: «Сколько слез-жемчужин из-за тебя я пролил!»

Сказала: «Влагу нзобнлья ты пролил не напрасно!»

Сказал я: «Согнут я, как перстень, на нем алмазы — слезы!»

Сказала: «Начертай на перстне, что ты мне предан страстно».

Сказал я: «От клейма разлуки моя душа пылает».

Сказала: «От клейма избавься, такая боль ужасна».

Сказал я: «Исцели мне сердце врачующей стрелою».

Сказала: «Стрелы превращаю в лекарство самовластно».

Сказал я: «Все живое в мире полно к тебе любовью».

Сказала: «Всем влюбленным — слава! Джами, любовь прекрасна!»

Речь из уст твоих сладка, но уста — милее, слаще,

Сладок, светел юный смех, но сама — светлее, слаще.

Сладкозвучием с тобой соловей не в силах спорить,

Несмотря на то, что он в мире всех звучнее, слаще.

Губы сладостны твои для измученного сердца,

А для глаз, что слезы льют, — и того нужнее, слаще.

Горечь жизни я познал, в муках истомилось тело,

Ты — как нежная душа, — нет, еще нежнее, слаще!

Хоть и сахарно перо тростниковое, — художник

Образ твой не воссоздаст: образ твой живее, слаще!

Видишь сахарный тростник? Сладок, тонок он и строен,

Но его затмил твой стан, — тоньше он, стройнее, слаще!

Разве странно, что Джами восхвалил тебя так сильно?

Где найти ему слова — горячей, сильнее, слаще?

Я старым стал, но к молодым стремлюсь я снова, как и прежде.

Бессильно тело, но душа любить готова, как и прежде.

В ряду зубов открылась брешь, но губы свежие подруги

Милей, желанней для меня всего живого, как и прежде.

Седыми стали волоса, я исхудал, как волос, тонок,

Но стан, что тоньше волоска, влечет седого, как и прежде.

Весть о тебе дарует жизнь всем, кто сто лет лежит в могиле,

Пусть ты молчишь, но твоего мы жаждем зова, как и прежде.

Ты — на коне, а я — твой прах. О, как твое задену стремя?

Из-под копыт пыль не взлетит до верхового, как и прежде!

Я сжал уста и, как бутон, затих, — тогда в меня вонзились

Колючки злого языка, навета злого, — как и прежде.

Джами, хотя в твоем стихе былого блеска не осталось,

Еще ты можешь посрамить умельцев слова, как и прежде!

Беда нам от этих бесхвостых и короткоухих ослов,—

Ведь каждый из них, лицемеров, прикинуться шейхом готов.

Дня три у глупца и невежды мюридами служат они,

А в нем — ни прозренья, ни знанья, ни подлинной веры отцов.

Сияния истины высшей на нем не покоится луч,

В нем пламя любви не пылает, божественных нет родников.

Начнет говорить он — и сразу внимающий молит судьбу,

Чтоб он замолчал поскорее, — уж так его бред бестолков.

Когда ж наконец замолчит он, — не только твоя голова,

Болят даже плечи и шея от этих бессмысленных слов.

Всем сердцем я жажду услышать оттуда, где льется вино,

Призывы: «Налей, виночерпий!» — и вопли хмельных голосов.

Храни же, аллах милосердный, меня, правдолюбца Джами,

От ханжества в синих одеждах — от этих зловредных глупцов.

Иной себялюбивый шейх, что благочестьем знаменит,

Не святость в глубине души, а ложь и ханжество таит.

Пускай он мнит, что лучше всех святые таинства познал.

Их смысл с начала до конца от разума его сокрыт.

Завоевать стремится он сердца доверчивой толпы,

Зато навеки от себя сердца достойных отвратит.

Он расставляет сети лжи, — но помешай ему, аллах,

Иначе наше счастье он, как птицу, в клетку заточит.

А нищий старец — как он мудр! Пир для души — беседа с ним,

Из чаши святости своей он и пророков напоит.

Из книги выгод и заслуг он имя вычеркнул свое,

Зато тетрадь его души немало добрых дел хранит.

Джами, бессмысленным скотом пускай считает разум твой

Того, кто мудрецов таких не чтит и не благодарит.