И в самом деле, после окончания вечеринки, когда сестра позвала ее домой, Зейнаб не переставала думать о Хамиде. Сердце ее трепетало. Как добр и ласков этот юноша! Его интересует, как она живет… Может быть, и в самом деле душа человека — это божественное начало, которому ведомо то, чего не могут постигнуть чувства? Она‑то и владеет нашими надеждами, симпатиями, определяет пути нашей жизни!
Когда Хамид представил себе, как Зейнаб смотрит на него с мольбой, сердце его вновь наполнилось жалостью к этой девушке. Отчего она страдает? Он помнил Зейнаб с детских лет, она всегда была такой веселой, беззаботной девочкой. Что же с ней произошло? Она грустит, погружена в свои думы и даже не замечает окружающего веселья. А ведь ее можно назвать царицей среди ее подруг! Что же так печалит ее? Может быть, в семье что‑то неблагополучно? Но что может случиться с бедняками? Они были бедны и пребудут в бедности. А вдруг кто‑нибудь обидел ее в тот вечер? Или случалось еще что‑нибудь? Так размышлял Хамид, пока его не позвали к столу. Поев, он вернулся к себе и опять погрузился в раздумья. Мысли захлестывали его. Теперь его особенно тревожило воспоминание о разговоре с братом Азизы. Наконец‑то пришел благодатный сон, избавивший Хамида от всех забот и тревог.
Однако наступило утро, и мысли о прошедшем вечере вновь овладели Хамидом. Он решил пройтись, надеясь, что прогулка в поле его успокоит. И вот перед ним знакомая картина: землю покрыл зеленый ковер клевера и каких‑то низкорослых вьющихся трав. Под порывами ветра стебли ложились, тесно прижимаясь друг к другу, а зеленый покров земли волновался, и волны эти уходили в безбрежную даль, теряясь где‑то у горизонта. Пройдя немного, Хамид заметил на кукурузном поле дымок. Он направился к костру, думая, что это феллахи разожгли огонь, дабы уберечься от холода в этот ненастный день, последний день поста.
Подойдя ближе, он увидел там одного из своих дядей. Люди, собравшиеся у костра, жарили на огне кукурузные початки. Хамид удивился и даже смутился, когда понял, что они делают; а они, как ни в чем не бывало, продолжали жарить початки. Каждый заботливо и неторопливо поворачивал над огнем свой початок, видимо, считая, что в последний день поста, или, как они его называли, «праздник молодости», поститься не обязательно. Дядя выбрал початок поподжаристей и с улыбкой протянул его Хамиду. Хамид не выдержал: он бросил на них презрительный взгляд, как бы осуждая их за столь бесстыдное нарушение поста, и встал. Если бы они хоть делали это тайком, а то ведь открыто, без всякого стеснения, оскорбляя религиозные чувства других. И дядя тоже хорош! Осмелился предложить ему початок, хотя прекрасно знал, что племянник постится. Будто хотел показать, насколько сам он пренебрегает предписаниями Корана, священными для всей их семьи.
Хамид повернулся и пошел прямо через поле, куда глаза глядят. Ноги привели его к пруду, запущенному, почти высохшему. Некоторое время он стоял, тупо уставившись на воду, потом поднял голову и увидал, что небо постепенно очищается от облаков. На мгновение даже выглянуло солнце, а потом снова скрылось, и хмурая пелена опять заволокла мир. Все живое вновь погрузилось в покорную печаль, в которой оно пребывало с самого утра. Облака бежали и бежали по небу; созерцание их отвлекло Хамида от дум. Когда он повернул назад, день уже клонился к вечеру.
Дома он застал своих братьев и брата Азизы, занятых игрой в нарды. Он подсел ближе и стал наблюдать за игрой, но уже вскоре это ему надоело, и он пошел к себе. Навстречу ему попалась сестра. Она тут же передала ему поздравительные открытки от друзей. Пробежав их глазами, Хамид спросил у сестры, получила ли и она поздравления от подруг. Спросить об этом его побудило счастливое выражение на лице сестры и письма, которые она держала в руке. Кроме того, он прекрасно знал, что она ведет обширную переписку. Сейчас он заметил, что она хочет показать ему что‑то.
Она протянула ему три открытки: одна была от Азизы, а две другие — от школьных подруг. Он долго держал в руках послание Азизы, вчитываясь в ее скупые слова. Его охватило волнение, которое не укрылось бы от его сестры, будь она в состоянии хоть что‑либо замечать в ту минуту. Ему захотелось оставить эту открытку себе, однако сестра потребовала вернуть ее сокровище. Хамиду ничего не оставалось делать, как подчиниться.
Когда он оказался один в своей комнате, им овладели полузабытые мечты. Ах, почему Азиза не приехала в деревню на праздники вместе со своим братом, почему осталась с семьей в городе, вдали от него, Хамида, хотя и знает о его чувствах? Он долго лежал, предаваясь мечтаниям, витая в сладких грезах, представлял себе картины будущей жизни с Азизой. Да, конечно, он влюблен в нее. Очнулся он от мечтаний, только когда услышал шум во дворе. Он посмотрел в окно и увидел, что солнце уже клонится к закату, как бы сочувствуя изможденным постом людям и желая как можно скорее положить конец этому посту. Не прошло и минуты, как в дверь постучали, позвали к столу.
Вся семья уже собралась в столовой, томясь ожиданием: один смотрел на запад, пытаясь уловить момент захода солнца, другой держал в руках часы, ежесекундно бросая на них напряженный взгляд, третий опустил глаза, как бы стараясь не думать об оставшемся времени, четвертый уставился куда‑то в потолок, как будто видел там что‑то необычное, а оба малыша не смущаясь глотали слюнки и не отрывали глаз от стола, обильно уставленного вкусными яствами. Едва Хамид уселся за стол рядом с родными, немую тишину деревни пронзил голос муэдзина, возвещавший радостную весть об окончании поста. Лица озарились улыбками, у всех вырвался вздох облегчения.
Наступил праздник байрам. Люди обменивались поздравлениями. Лик мира словно преобразился. Безмолвная печаль уступила место неуемной радости. Феллахи, заполнявшие деревенские улицы, радостно улыбались, пожимали руки встречным, поздравляли друг друга с праздником и желали всем долгой жизни и счастливого года. То и дело они заходили в дома родственников и друзей, чтобы принять участие во всеобщем веселье. Женщины и девушки, грациозно покачиваясь, несли на головах праздничные подарки своим родственницам и подружкам. Из‑под черных покрывал выглядывали широкие красные праздничные платья. Вот к ним приблизились другие женщины. Все остановились, поздравили друг дружку с праздником. Но шума не затеяли, страшась обвинений в недостойном поведении.
Хамид проснулся рано. Совершил праздничную молитву. Затем принял крестьян, которые пришли поздравить его с праздником и пожелать долгой жизни. Старухи, улыбаясь, пожелали ему сыграть свадьбу в новом году. Потом вместе с друзьями он вышел побродить по деревне — разделить радость односельчан. Проходя мимо феллахов, Хамид приветствовал их, обмениваясь рукопожатиями и обычными в таких случаях словами. Зашел кое к кому выпить чашечку кофе. Когда мимо проходила группа девушек, он говорил им: «С праздником! Счастья вам на весь год!» — и продолжал свой путь. Иногда он останавливал одну из них и спрашивал, как она живет. Девушка коротко отвечала ему, смущенно потупясь и закрыв лицо тонким муслиновым покрывалом, а затем спешила догнать подруг.
Вот вместе с подружками мимо Хамида прошла Зейнаб. Хамид только взглянул на нее и ничего не сказал. Однако то, что она идет в сопровождении девушек из другой семьи, показалось ему странным. Это обстоятельство не укрылось от внимания и одного из его друзей, который не удержался от пожелания: «Дай тебе бог, Зейнаб, выйти замуж в новом году!» Слова эти, казалось, нисколько не смутили девушку. Она только заторопилась вслед за своими подружками, и взгляд ее черных глаз, блестевших под крутыми дугами черных бровей, вдруг сделался неподвижным.
Хамид, ничего не знавший о сердечных делах Зейнаб, но желавший узнать все, тотчас спросил: