Помолчали. И вдруг кто-то добавил:
— А сейчас у них там, в Израиле, говорят, такое понастроили! И всего-то за 20 лет.
— Ну, этим жидам весь мир помогает! Чего им не строить!
И все в автобусе, не слушая друг друга, начали оживленно высказывать свои соображения об Израиле.
Осенью 1967 года в Одессе было совершено нечто вроде «киднепинга» — мы похитили израильтянина. И сделали это не из-за выкупа, а только для того, чтобы без помех расцеловать его. Наша маленькая, едва наметившаяся тогда сионистская группа, по субботам ходила в синагогу; большинство делало это не из религиозных соображений, а просто как демонстративный жест. Приходили мы со значками Израиля на пиджаках, с маген-Давидом, и нас сразу окружали: «Откуда вы? Из Израиля?» Всегда находились не верящие в то, что мы одесситы: как же вы не боитесь носить эти значки?!
Раввин синагоги Израиль Шварцблат был двулик и поддерживал дружеские отношения с некими Коганом и Габе Гринблатом — явными сотрудниками КГБ. Когда мы появлялись в синагоге, Коган и Гринблат все время смотрели на нас: боялись какого-нибудь происшествия. Однажды на Симхат Тора мы запели израильские песни, публика окружила нас и стала подпевать — тогда эти пособники КГБ кинулись на людей и силой растаскивали их.
Вот в такой обстановке мы увидели в синагоге израильского юношу: его провели в отделенный изгородью угол — общение с местной публикой иностранцам воспрещено.
Уйдя в соседний сквер, мы обсудили положение и решили: надо похитить дорогого гостя!
Тут же была написана по-английски записка с назначением места, где приезжий должен был нас ждать; с громадным трудом мы передали этот листок: сунули ему в карман, когда народ толпился, целуя вынесенную Тору.
Было нанято два такси. Посадив израильтянина в первую машину, мы проехали несколько кварталов (за нами шла машина КГБ), затем провели его пешком через проходной двор на параллельную улицу, где ждала вторая машина. Кагебешники могли только записать номер такси. В районе порта машину отпустили и провели гостя вниз по крутой лестнице — отсюда неизбежно видно было бы наблюдение. Все было в порядке и, введя еще ничего не понимающего человека в дом, мы без слов бросились обнимать и целовать его.
Несколько часов прошли в разговорах и расспросах об Израиле. А на прощание Хиллел Левин — так звали приезжего етудента — спел нам хасидскую песню «Вешуву баним лигвулам» — «Возвратятся сыновья в свои пределы»... Как мы ее слушали!
Жизнь зачастую больше похожа на киносценарий, чем подлинный фильм.
Приехав в Израиль, я обнял и расцеловал повзрослевшего Хиллела. Но остальные из тех, кто был тогда на этой встрече, еще в «большой зоне», еще не вырвались.
Интересно, что Хиллела Левина тогда три дня допрашивали в КГБ: «С кем виделся? Где была встреча?» — и выслали из СССР, так ничего и не добившись.
ЭПИЛОГ
Увы, еще не время говорить во всеуслышание о наших невидимых для КГБ дружеских связях с людьми, боровшимися и борющимися в этой злосчастной стране за судьбы своих народов: о русских, украинцах, прибалтах...
Но все же хочется, чтобы читатель понимал: наша дружба, начавшаяся в советских концлагерях, не порвалась на свободе.
К счастью, некоторые из тех, с кем вместе мы занимались самиздатом и делали то, что тогда было необходимо, — уже здесь, в свободном мире. А потому с радостью говорю о том, что Володя Тельников и Юрий Штейн и Борис Цукерман, Леонид Ригерман и Александр Есенин-Вольпин, Юлиус Телесин и Илья Зильберберг, Илюша Бакштейн и многие другие уже включились в работу помощи тем, кто остался в СССР, кто мучается в тюрьмах, спецпсихобольницах или ходит под ежедневной угрозой ареста. Некоторые из этих людей и в СССР были моими личными друзьями, и уже можно рассказать, как, встречаясь с Юрой Штейном в Москве и будучи сопровождаемы «тихушниками», мы все же сидели за столиком полупустого кафе, и мне передавался очередной номер подпольной «Информационной Хроники» или другие нелегальные материалы. А кагебисты смотрели со стороны. Помню, как на мое замечание:
— Ну, и осмелели же вы здесь, в Москве! — Юра ответил:
— Это только в Москве так можно, но «то, что можно Юпитеру — нельзя быку». Ты еще соблюдай осторожность.
Информация и опыт работы переходили из одной группы в другую, сведения для «Хроник» демократического движения и сионистского «Исхода» сообщались параллельно — дружба связывала людей, одинаково рискующих арестом. Конечно, во всех группах были и люди узких взглядов, требующие раздельной, чисто национальной работы. Но, к счастью, всегда побеждала тенденция к сближению, и Исай Авербух привозил в Одессу «Хронику» демократов, а Галя Ладыженская ездила от нас в Москву, нагруженная сведениями как для «Хроники», так и для «Исхода».
Когда я уезжал из СССР, одна простая и добрая соседка по дому, обычная русская женщина, подошла ко мне и сказала:
— Вот, едете вы в другую страну, далеко от нас жить будете. А запомните ли вы, как мы здесь маемся? Запомните ли, что мяса вот уже год как нет? А ведь нам мужей да детей кормить надо! Того нет, этого нет — и так всю жизнь... С работы ведь не домой идешь, а по очередям... набьешь «авоськи», чем достанется, и висишь на подножке автобуса. Ну, а дома тоже не сладко: муж пьет...
Слушал я эту несчастную женщину и видел всю ее жизнь. Ведь не сгущала она краски, а еще о многом умалчивала: о жизни в коммунальной квартире, о том, что негде купить вещи, чтобы одеть детей и себя, о том, как на работе понемногу повышают нормы и снижают оплату, о том, как дорожают продукты и вещи вместо обещанного снижения цен... Все это я знал и без нее — она и не повторяла того, что известно любому ребенку в СССР и чего еще не уяснили себе на свободном Западе многие люди, считающие себя умными и знающими. Я слушал эту женщину и думал: как все же хороши и непритязательны эти мученицы российские! Они тянут лямку повседневной каторги на работе и дома, где их, почти как правило, бьет муж, они воспитывают детей и чудом умудряются кормить семью на мизерную зарплату. И они добры — а это чудо. Чудо — сохранить доброту в этом аду. И я думал — спасение России — в ее женщинах. Их страданиями и тяготами искупается многое. От них родится новое поколение, которое спасет и себя, и их...
Я недавно из советских концлагерей, из «четвертого измерения». И совсем недавно из той страны, где царит насилие и произвол. Но я видел там чистых и светлых людей; вместе с движением евреев за человеческое достоинство и выезд на свою историческую родину возникло демократическое движение русских, в среде которого начинал свой путь и известный вам Эдик Кузнецов, пришедший потом к сионизму; добиваются своих прав татары, украинцы, народы Прибалтики... Много ясных голов и честных сердец есть в этой страшной стране.
Кончалось одесское лето 1970 года. На морском побережье собрались приехавшие к нам друзья. Здесь были евреи примерно из шести городов, и вместе с одесситами набралось до сотни человек.
В стране уже шли аресты: Ленинград, Рига, Кишинев... Но среди нас еще была Рут Александрович из Риги, впоследствии отсидевшая тюремный срок; Александр Волошин и Гальперин из Кишинева и многие другие, сидящие сейчас в тюрьмах и лагерях СССР.
При свете костра, собравшись в тесный круг, мы пели хором, глядя через море, в сторону Израиля, пели песни своего народа, пели громко!
За спиной у нас, прячась за песчаными буграми, дежурили «тихушники» КГБ. Но мы были объединены идеей, мы были уже в пути на родину, хотя бы в сердцах своих, и пели свой гимн «Надежда»:
Пока бьется сердце хоть одного еврея,
Не умерла надежда на возвращение домой.
Пожелайте же вернуться домой этим ждущим и идущим, этим устремленным; пожелайте свободной жизни всем народам России: ведь они никогда еще не видели свободы.