Как отмечал Анри Бергсон, «не существует комического вне собственно человеческого. Пейзаж может быть красивым, привлекательным, величественным, интересным или безобразным, но он никогда не будет смешным» [16.97].
И хотя Бергсон, говоря о комическом, понимал под человеческим чисто духовное его со^ржание (что связано с его общей интуитивистекой концепцией), чем ограничивал и искажал природу комического; в данном случае его наблюдение правомерно. Для него «комедия стоит гораздо ближе к действительности [духовно понятой действительности. — ЕЯ.], чем драма» [15.125]. Но через комическое человек познает, конечно, не только духовные стороны жизни, имеющие объективное содержание. И тем не менее он ближе к истине, нежели Платон, Аристотель или Гегель, которые считали комическое низшим родом эстетического именно за то, что оно было более близко к жизни, нежели более «совершенный» вид искусства — трагедия.
Так, например, Платон считал, что комическое не может быть предметом искусства, а коль скоро комедии пишутся и ставятся, то их следует показывать лишь рабам и иностранцам.
Аристотель считал, что комическое — это отражение некоторой ошибки или безобразия.
«Чтобы не далеко ходить за примером, — писал он, — комическая маска есть нечто безобразное и искаженное, но без [выражения] страдания» [6.V, 1449а].
В «Никомаховой этике» он вообще пишет о том, что насмешка (как грубая форма комического) является своего рода бранью и ее следует запретить, как законы запрещают некоторые формы антисоциального поведения.
Для Гегеля комическое также выступает как проявление рутинных форм жизни и искусства, потому что «комическое больше проявляется среди низших слоев современного общества... среди людей, которые раз и навсегда таковы, каковы они есть, и не могут м не хотят быть другими, неспособные ни к какому пафсь су...» [37.384]. '...-. | .
Социальное значение комического огромно не только как способ борьбы против рутинного, косного, но и в плане духовного саморазвития личности, наиболее полно выражаемое в ироническом. Ироническое, в эстетическом смысле, есть способность диалектически мыслящего человека не только осознавать свое совершенство и превосходство над окружающим миром, ибо он есть его вершина — мыслящий дух, но и способность осознавать свою ограниченность и несовершенство, что в свою очередь является стимулом самоусовершенствования, т.е. для отрицания этой ограниченности и несовершенства.
Как верно заметил А.Н. Лук, «умный человек критически относится к своим промахам, в отличие от дурака, который не признает их, а иногда даже гордится ими... Самокритическое поведение есть высшая форма разумного поведения» [96.63].
Глубоко диалектические мысли о природе иронии высказал К. Зольгер — немецкий философ (конец XVIII — начало XIX в.), стоявший между романтизмом и философией немецкого классического идеализма.
Для него ирония выступает условием вдохновения в искусстве, и вместе с тем через иронию объективная идея, погибая, воплощается в действительность. «У него ирония, — пишет В.П. Шес-таков, — момент развития объективной идеи, которая находится в бытие» [173.333—334; см. также 29].
В XX в. диалектика иронического была развита Томасом Манном, который определял иронию также как свойство искусства, и его творца — художника, которое поднимается над жизнью и духом. По Т. Манну, «искусство поддерживает добрые отношения с обоими, никому не давая предпочтения — ив этом качественно по природе иронично» [163.100].
Эта особенность иронии дает возможность художнику (и человеку вообще) более широко взглянуть на мир, это «обеспечивает ему некоторый иммунитет против вызывающе негуманистического пренебрежения по отношению к человеческим ценностям» [163.101], т.е. делает искусство и человека более гуманным, более совершенным.
Эту идею высказывал и Кьеркегор, говоря о том, что «подлинно гуманная жизнь невозможна без иронии» [183.273], но для него, в отличие от Т. Манна, она все же признак упадка общественной и духовной жизни, признак исторической перемены.
«Для иронического субъекта, — пишет он, — данная действительность утеряла свою ценность... Он знает только, что нынешнее не соответствует идеалу» [183.218]. С этим, конечно, трудно согласиться, так как ироническое сознание все же есть признак развитых гуманистических принципов общественной и духовной жизни. И здесь Т. Манн, как нам кажется, более прав. Следовательно, если субъективно-эстетически ирония есть признак развитого самосознания, то объективно-исторически она часто есть признак ограниченности возможностей тех исторических сил, которые действуют по принципу противоположности, по принципу возвращения в снятом виде к прошлому, и потому не осознают своей настоящей сущности.
Но наряду с иронией в комическом очень важное сатирическое, так как оно направлено вовне, на объективно существующие, непримиримые противоречия.
Так в этих эстетических категориях нарастают элементы духовно-практического освоения мира, более конкретно — диалектика объективно-субъективных отношений.
Таким образом, анализ эстетических категорий, отражающих объективные состояния, позволяет обнаружить своеобразие проявления эстетического как совершенного в их сущности, показать многообразие форм проявления, феноменологию этой сущности в категориях прекрасного, возвышенного, трагического и комического, раскрыть их гносеологическое и социальное значение.
Эти группы эстетических категорий, будучи более непосредственным отражением духовно-практического освоения действительности человеком, специфически соединяют в себе содержание категорий объективного состояния и мира субъекта социально-духовной жизни.
Вместе с тем первая категория этой группы — эстетический идеал — как бы впитывает в себя содержание категорий эстетического вкуса и эстетического чувства, становясь по объему и содержанию наиболее широкой, и тем самым, в обратной субординации, воздействует на них и корректирует их содержание и объем.
Эстетический идеал является такой категорией в этом ряду, в которой еще основательно выражена объективная социальная и духовная сущность человека.
Онтологическая сущность эстетического идеала заключается в том, что в нем концентрированно выражено поступательное развитие общества в конкретно-чувственном, образном раскрытии совершенства человека и природы. Социально-объективное еще определяет здесь критерии совершенства и гармонии (прекрасного). '
В этом смысле эстетический идеал является своеобразной доминантой, организующей структуру эстетического сознания определенной эпохи. И это делает его единством действительного и должного при определяющей роли последнего.
Но идеал вообще, а эстетический идеал в особенности как конкретно-чувственное бытие сущности, не может быть только должным. Эстетический идеал это не только «путеводная звезда», но и самая действительность, понятая в развитии; в этом диалектическая основа его существования.
В том же случае, когда в эстетическом идеале начинает доминировать момент идеализации или приземления объективной реальности, его онтологическая структура разрушается.
Как верно замечает О.В. Лармин: «Когда для отражения берутся абстрактные, не выделенные из анализа объективных закономерностей возможности, возникают утопические, а иногда и просто ложные идеалы» [85.14].
Так, например, если эпоха Возрождения создает идеал цельного, гармонического человека, то в романтической эстетике доминирует идеализация прошлого, а следовательно, снятие момента развития, непонимание настоящего.
Таким образом, те социальные конкретно-исторические эпохи, в которых эстетический идеал выражается наиболее полно, являются объективными носителями социального и духовного прогресса.