— Но ведь поляк подтвердил правду несомненную, — остался не удовлетворен возражением Пригода.

Ярунчиков сверкнул глазами, распрямился за столом.

— Нет, сомненную. Вы уверены в том, что немцев не подогревают таким же манером англичане, например? Им желательно полегче вздохнуть. И возня началась, обратите внимание, после просочившихся слухов о подготовке Германии к вторжению на Британские острова.

На проводе была Москва. Сняв трубку и ожидая, Ярунчиков вздохнул:

— Сверху виднее. Наше дело — доложить.

Михеев не дослушал Ярунчикова, сказал, что о поляках ему все известно, проинформирован особым отделом 6-й армии, поинтересовался, нет ли еще чего нового, доложил ли Никита Алексеевич о перебежчиках командующему и Военному совету округа, упрекнул:

— Ты это прежде всего обязан сделать. А меня известить мог и твой зам, дежурный по отделу, наконец. Сейчас же отправляйся к Кирпоносу. Пригоду возьми с собой. Вопросы могут возникнуть.

…Несколько минут назад у генерал-полковника Кирпоноса состоялся разговор с Москвой. Фактически это уже был второй неприятный разговор. Первый упрек он услышал позавчера. Обеспокоенный и возмущенный беспрепятственными полетами фашистских самолетов-разведчиков над нашей территорией, которые, бесспорно, фотографировали с воздуха полевые сооружения вдоль границы, Кирпонос обратился за разрешением позволить хотя бы заградительным огнем воспрепятствовать фашистским самолетам. Ему ответили: «Вы что, хотите спровоцировать войну?!»

Вчера по его приказу войска начали занимать предполье не законченных строительством приграничных укрепленных районов. А нынче Кирпонос услышал выговор: «Такое распоряжение немедленно отмените и доложите, кто конкретно дал самочинное указание».

О сложившейся ситуации командующий решил поговорить с секретарем ЦК КП(б) Украины Бурмистенко, собрался поехать к нему, но Михаил Алексеевич ответил но телефону, что сейчас же сам приедет в штаб округа.

Они еще ни разу не встречались здесь, и то обстоятельство, что секретарь ЦК партии республики нашел необходимым поговорить в оперативном центре округа, подсказывало Михаилу Петровичу Кирпоносу еще большую остроту небывало сложной и во многом неясной обстановки не только на границе, но и в складывающихся отношениях с Германией.

Встречи с Бурмистенко вызывали у Михаила Петровича душевную потребность поделиться с ним. Не всегда так бывает у людей с высоким положением, недолго знающих друг друга. Впервые они увиделись в январе, когда генерал-полковника из Ленинградского военного округа перевели командующим КОВО. Но ближе они сошлись после XVIII партконференции, на которой Кирпонос был избран кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Бурмистенко — член ЦК — первым пожал руку Михаила Петровича, поздравляя с оказанным высоким доверием.

Михаилу Алексеевичу Бурмистенко шел тридцать девятый год. Он был моложе Кирпоноса, но уже имел солидный опыт руководящей партийной работы. В начале 1932 года Бурмистенко избрали вторым секретарем Калмыцкого обкома партии, а через несколько лет он уже заместитель заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). Последние три года он на Украине.

Легко оказалось найти общий язык и сразу сдружиться этим людям.

Бурмистенко вошел в кабинет командующего с озабоченным видом. Здесь уже был начальник штаба округа генерал-лейтенант Пуркаев — плотный, с крупными чертами волевого лица, к которому как-то не шло миниатюрное, в тонкой оправе, пенсне.

Кирпонос, подойдя к карте, сообщил обстановку, досадливо пересказал разговор с центром.

В этот не совсем удачный момент и попросил разрешения войти Ярунчиков в сопровождении Пригоды.

— Очень кстати, — жестом пригласил Ярунчикова к столу Кирпонос и вопросительно оглядел напарника бригадного комиссара.

Никита Алексеевич представил:

— Заместитель начальника особого отдела шестой армии Пригода. Мы пришли проинформировать командование округа.

— Немного позже, — вернулся к карте и по привычке слегка склонил голову Кирпонос. — Обстановка, — заканчивал он, — по моему глубокому убеждению, сложилась опасная, она похожа на спланированную войну с нами, и я не могу понять, почему мы так осторожничаем. С одной стороны, еще в конце мая Генштаб дал указание о срочном строительстве полевых фронтовых командных пунктов, началось усиление округа войсками; с другой — нынешняя нерешительность какая-то… В чем дело? Я, как командующий, не могу понять!

Кирпонос сел за стол, сцепил пальцы рук и оперся на них подбородком.

— Разрешите, товарищ генерал, доложить, — обратился Ярунчиков. — Мы к вам по тому же поводу.

Генерал-полковник кивнул. Он слушал начальника особого отдела с тем вниманием, которое выражало и возникший интерес, и полное, разделяемое понимание. Когда Ярунчиков закончил, Кирпонос молча оглядел присутствующих, как бы спрашивая глазами: «Слышали, больницы под госпитали заняли? Поляки, рискуя жизнью, стучатся к нам в дверь, торопятся предупредить…»

— Положение действительно половинчатое, — развел руками начальник штаба. — Прежде всего надо немедленно повысить боевую готовность войск.

— Святая обязанность, — вставил Бурмистенко, внимательно слушая.

Генерал Пуркаев с порывистым жестом предложил:

— Стрелковые корпуса из глубины округа выдвинуть к границе.

— И получить новый выговор, — съязвил генерал-полковник.

— Собственно говоря, для чего тогда все мы, Военный совет округа? — недовольно спросил начальник штаба.

— Вот именно, — поддержал Бурмистенко. — Сомнениями, эмоциями, убеждением друг друга не решается главное. Нарушать приказы и распоряжения сверху вы, разумеется, не намерены. Предлагаю послать наркому шифровку с оперативной обстановкой. Надо незамедлительно информировать правительство об угрозе германского нападения.

Кирпонос согласился.

— И я в свою очередь немедленно приму меры, — заверил Бурмистенко.

…Задержись шифровка до утра, ее бы не отправили, уничтожили. Как будто ответом на нее прозвучало опубликованное в газетах специальное сообщение ТАСС, в котором подчеркивалось неуклонное соблюдение правительством Германии условий пакта о ненападении и что поэтому всякие разговоры о подготовке немцами вооруженного нападения — это вражеские происки, направленные на провоцирование войны.

Ярунчиков читал и перечитывал сообщение с некоторой тревогой.

«Дернуло еще меня позвонить Михееву», — начал сокрушаться Ярунчиков по поводу ночного разговора с Анатолием Николаевичем, которому рассказал об отправленной Наркому обороны шифровке — сам секретарь ЦК Бурмистенко предложил ее послать — и, согретый одобрительным словом Михеева, решился по старой дружбе посоветовать и ему со своей стороны что-то предпринять на этот счет. Анатолий Николаевич пообещал.

И вдруг такой оборот…

К сообщению ТАСС Михеев отнесся со спокойным пониманием сложившейся ситуации, которая не исключала ни спровоцированной, ни запланированной войны. С решимостью он продолжал писать докладную записку, на этот раз не диктуя стенографистке — слишком ответственный составлялся документ. И подытожил его четким выводом:

…Маршал Тимошенко читал докладную начальника управления контрразведки сосредоточенно-строго. Подчеркнув красным карандашом несколько абзацев, он сказал:

— Все это, конечно, вполне обоснованно, и я сошлюсь на ваши выводы в своем докладе правительству. Хочу проинформировать вас, что мы продолжаем принимать все меры для отражения возможной агрессии. Нынче я приказал Киевскому округу выдвинуть к границе пять стрелковых корпусов плюс шестой, прибывший из Харьковского военного округа. Кроме того, с Северного Кавказа на Украину заканчивается переброска третьей по счету армии. В распоряжение Кирпоноса поступает часть армии генерала Лукина из Забайкалья… Только бы успеть осуществить намеченное. При этом мы стремимся избежать спровоцированного конфликта, который может ускорить начало войны. — Тимошенко немного помолчал и с задумчивой озабоченностью добавил: — Время дорого. Каждый день нынче важен… Что вам еще сказать? — продолжал Тимошенко. — Заканчивается строительство полевых фронтовых командных пунктов. Отдаю вот приказ маскировать аэродромы, воинские части, склады и базы. Но, повторяю, многое, многое еще надо успеть сделать. Успеть!