— Передай. «Первое — ясно, второе — объект снялся, движется на северо-запад, присоединился второй, впереди лес, опасность отрыва, третье — квадрат тридцать четвертый. Решение — брать. Подтвердите срочно согласие. Прием».

Наблюдатель кричал:

— Поскакали к лесу, скачут!..

— Поехали! — приказал шоферу Лойко, нетерпеливо глядя на радиста.

Но тот пожал плечами.

Подхватили на ходу наблюдателя, машина рванулась, взметнув клубы пыли. И тут радист почти выкрикнул:

— Брать!.. Немедленно брать приказывают!

Лойко свесился к шоферу:

— Гони! Не дай войти в лес! Стукну по кабине — остановишь.

Всадники легкой рысцой скакали к лесу, опасности не замечали: мало ли ездит машин. Лойко наставлял красноармейцев:

— Лежать, пока не поравняемся с ними. Когда обгоним их и остановлю машину, сядьте как ни в чем не бывало. А выпрыгну за борт, сигайте за мной, хватайте их, цепляйтесь за что попало.

Всадники оглянулись раз, другой, пришпорили коней, но незаметно было, чтобы они бросились удирать: скакали ровно. Расстояние до них заметно сокращалось. Вот уже сотня метров, пятьдесят… Всадники приняли вправо, лошади пошли шагом.

«Хорошо, что в кабине один шофер в гражданском, нас они не заметили, а то бы, возможно, и заподозрили неладное, рванули», — успел подумать Лойко, уже не таясь и возвышаясь над кабиной, а у самого все напряглось, малиново вспыхнули щеки. Ему досадно и беспокойно было сейчас только за то, что Лычак едет на коне у обочины дороги, загороженный попутчиком, скорее всего своим человеком.

Едва машина вровень подошла к всадникам, Лойко стукнул ладонью по кабине.

— Товарищи, этой дорогой мы попадем… — учтиво начал он, спрыгивая на землю и рассчитывая броситься к Лычаку, как вдруг перед ним вздыбился конь молодого седока, а сзади сильно толкнул его сиганувший красноармеец, да так, что Алексей Кузьмич нырнул за обочину, едва не угодив под копыта захрапевшей лошади; она завертелась на месте, вскидывая мордой, пытаясь освободиться от грубо вцепившегося в уздцы красноармейца, в то время как двое других разом стащили с нее седока. Все это произошло в мгновение, и вскочивший на ноги Лойко прежде всего увидел лишь затрясшегося в седле Лычака. Оуновец дергался весь, торопясь разогнать коня через поле к лесу.

— Не стрелять! — вырвалось у возбужденного Лойко, увидевшего наизготове у красноармейцев автоматы и винтовки, направленные в сторону удирающего бандита. Выбирать было некогда и нечего. Выхватив у красноармейца винтовку, Лойко припал на колено, повел стволом, затих, и в ту же секунду раздался выстрел. Конь под Лычаком дернулся и пошел, пошел боком, припал на задние ноги…

— Двое и шофер с этим!.. — метнул рукой на задержанного Лойко. — Остальные — за мной! Цепью!

Не оглядываясь, Лычак бежал к лесу. Страх и злоба гнали его во всю силу, и в этом было преимущество беглеца. Но и Лойко не отставал в проворстве. Сказывалась закалка спортсмена, возбужденная яростью начавшейся погони. Он рванулся еще быстрее, при этом как-то неуклюже подпрыгивая, задирая высоко руку с винтовкой, которую так и не отдал бойцу. Все мысли его были заняты одним: нагнать, не упустить бандита в лес! И Алексей Кузьмич бежал, не оглядываясь, слыша и чувствуя позади нагоняющих его красноармейцев. Он только два раза махнул им рукой, давая понять, чтобы обходили Лычака, отрезали ему путь.

Лойко даже не заметил, когда бандит выстрелил, только очень уж ясно услышал тонко взвизгнувший возле уха звук и с запоздалым испугом пригнулся, продолжая бежать, не отводя глаз от худощавой расторопной фигуры в сером пиджаке. Стало заметно, Лычак начал сдавать, он спотыкался и чуть было не растянулся во ржи, но удержался на ногах и даже успел из-под руки выстрелить.

Лойко ожидал очередного выстрела, упал в чуть прикрывшую его рожь и тоже выстрелил из винтовки не целясь по ногам. Но не попал, да пока и не стремился подстрелить врага, сделал это больше для предупреждения: до леса оставалось совсем немного.

Лычак не остановился. Загнанно дыша, он пытался бежать, но осиливал лишь короткий рывок и снова переходил на мелкую рысцу. Он все чаще оборачивался — заметил обходивших его красноармейцев по левую сторону, пальнул по ним два раза и, не обращая внимания на вырвавшегося вперед от остальных Лойко, бросился вправо, вдоль кромки леса, к ряду терновника.

— Стой! — с ходу крикнул Лойко, вскинув винтовку. — Бросай оружие, Лычак!

Один за одним прогремело три выстрела. Лычак успел только раз нажать на спусковой крючок пистолета и ухватился за ногу, повалился. Он не мог не заметить, как ползком его обхватили со всех сторон, лежал тихо, должно быть соображая, как быть, или всего лишь поджидая случая выстрелить наверняка. И, понимая это, Лойко лежал в нерешительности. Не мог он подставить под пулю бойца. Но и самому бросаться на врага пока не видел смысла. И тогда он снова крикнул:

— Лычак! Сдавайся!.. Не уйдешь! — и пополз к кустарнику, обошел бандита со стороны леса, снова предупредил: — Лычак! Минуту даю!.. Уничтожу гранатой! Считай!.. Минуту!

Угрозу применить гранату Лойко преувеличивал, хотя и такой вариант на крайний случай был возможен, если бандит решился подороже отдать свою жизнь. Главное же сейчас состояло в том, чтобы суметь захватить Лычака живым. Он, бесспорно, понимал, что уйти ему невозможно, к тому же ранение в ногу требовало перевязки, а приспособиться сделать ее — нечего было и думать.

Лычак не захотел умирать. После угрожающего предупреждения он размышлял с полминуты, ничем не выдавая себя, и вдруг приподнялся, сел и швырнул пистолет далеко в сторону…

— Руки вверх! — на всякий случай скомандовал Лойко, вставая и направляясь к Лычаку. И, видя, что его требование выполнено, прибавил шагу.

Лычак смотрел на него, болезненно морщась, острые скулы его напряглись, нижняя губа налезла на верхнюю, дышал он отрывисто, не выдавая стона, и лишь глаза сверкали лютой ненавистью к человеку в командирской форме, который ранил его и сейчас подходил, чтобы арестовать. Поняв страдания раненого, Лойко махнул рукой, чтобы тот опустил руки, а когда подошел ближе и увидел на серой брючине кровавое пятно по бедру, достал индивидуальный пакет, разорвал его и отдал подошедшему красноармейцу.

— Перевяжи, — предложил он и, присев на корточки возле Лычака, спросил: — Куда ехал?

— Куда ехал, туда приехал, — держась за ногу и давая перевязать ее, ответил оуновец.

Лойко поднялся, послал красноармейца за машиной, чтобы она подошла поближе к краю леса взять раненого, а из головы не выходил заданный Лычаку вопрос. Ведь ожидалось — тот поедет в Самборский лес или постарается находиться поближе к нему, а вышло наоборот: отправился в противоположную сторону. Зачем явился к Лычаку верховой? Он явно предупредил его о чем-то. Но о чем? Неспроста же Лычак сразу сел на коня и отправился… конечно, не к рядовому оуновцу.

— Что же с конем?.. Мучается… — подсказал подошедший красноармеец. Лойко виновато взглянул на бойца без оружия, протянул ему винтовку и… резко махнул рукой.

— Куда направлялся, Лычак? — попробовал еще раз спросить Алексей Кузьмич.

Лычак вроде бы и не слышал вопроса.

Его намерение узнали несколько позже от задержанного хлопца, того самого, который прискакал к Лычаку с поручением от Панасюка. Фамилия эта армейским чекистам ничего не говорила.

«Послал дядька Панасюк к Лычаку, — объяснил свой приезд хлопец, — велел пошукать его, колы дома не буде, а как сыщу, пусть зараз к нему скачет на хутор Три Вербы, гости приихалы…»

Ярунчиков принял решение послать резервную группу из пятнадцати красноармейцев во главе с Ништой на хутор к Панасюку, чтобы задержать вместе с гостями и привезти в особый отдел армии.

Связь с опергруппами налаживалась. Ярунчикову поступал доклад за докладом. Сообщения были короткими, чекисты извещали о прибытии на место, о наличии и поведении интересующих лиц и готовности к выполнению задания. Непредвиденная ситуация сложилась не только у Лойко. Вскоре тревожная весть поступила от Плетнева. Его группу обстреляли на подходе к хутору. Двое ранены. Чекисты открыли ответный огонь, окружили бандитов, шестерых вынудили сдаться. Хутор взят под контроль. Дмитрий Дмитриевич просил разрешения на тщательный обыск и проверку людей — сил недостаточно. Раненые отправлены в больницу.