Вся эта работа была сконцентрирована у начальника оперативного отделения Дмитрия Дмитриевича Плетнева. Он просеивал всю поступающую с мест информацию, выбирал заслуживающих внимания лиц, давал указания на проверку, снова отметал пустое. Наконец справки на попавших в поле зрения явных оуновцев с кратким описанием характера враждебной деятельности были готовы. С ними и пришел Плетнев на доклад. У начальника отдела находился Грачев.
— О, дюже постарался, — как-то непроизвольно получилось у Ярунчикова, взявшего в руки принесенные материалы.
Плетнев искоса взглянул на начальника острым взглядом, промолчал. Ярунчиков же углубился в чтение.
Раздался телефонный звонок. Ярунчиков узнал по голосу Михеева, внимательно слушал его, делая пометки. Сказал Плетневу:
— Позови Стышко.
Дослушав Михеева, Ярунчиков с опасением спросил:
— Что, если это не шифр-подпись, а всего-навсего порядковый номер? Или первые две цифры — порядковый номер приказа, а последние — что-то еще? И влип Василий Макарович.
В кабинет вошли Стышко и Плетнев.
— Пришел он, передаю трубку, — рукой позвал Василия Макаровича Ярунчиков. И тут у него появилась неожиданная мысль. — Анатолий Николаевич! А что, если этот фиктивный приказ начать так: «В дополнение предыдущего указания…» И далее — как есть: «обеспечить сбор…» Тогда в любом случае будет оправдан прежний шифр, в определенной мере гарантия. Я уже записал… До молодца мне еще далеко. Вот только что Плетнев прицепистей оказался.
Стышко слушал Михеева, твердя: «Понимаю», уже сейчас, у аппарата, познавая новую для себя роль, в которой он должен выступить сегодня ночью. Из присутствующих один Ярунчиков понимал это и смотрел на Василия Макаровича с вопросительной мягкостью в глазах.
…Репетицию встречи с проводником-оуновцем на границе, а если она не состоится, то с постоянным связным у оврага или на хуторе Грачев отработал со Стышко быстро. Лишних слов не допускалось, любопытных расспросов — тоже. Принесли подходящую одежду — простенький костюм, рубашку, сапоги, достали миниатюрный немецкий пистолет «вальтер». Пока Василий Макарович переодевался, Грачев продолжал наставлять:
— Держи себя с достоинством, создай о себе впечатление энергичного, жестокого бандита. Не рядового, но и не чина какого-нибудь, что-то вроде порученца. Возникнет вопрос, кто лично прибудет в Самборский лес ставить задачу, где встретить и прочее, ответишь немножко с нажимом: «Будет кто надо», «Встреча обеспечена», «Проход свой, надежный» и все в таком духе. К разговору не располагай. Скажешь, этой же ночью должен вернуться, чтобы поставить в известность, что приказ вручен. По-моему, звучит убедительно.
Стышко позвонил домой, сказал жене, что уезжает до завтра. И выехал с Грачевым и Плетневым на военный аэродром, откуда на самолете их должны были доставить к границе.
Руководителем операции в Самборском лесу назначили Пригоду. Он съездил на место; не выходя из машины, наметил расположение командного пункта в дубках, отдаленных от ближайшего села. Отсюда, рассчитал он, примерно равное расстояние до западного и восточного края леса, километра по полтора, не больше, самый удобный участок для встречи посыльных из групп облавы.
Вернувшись в отдел, Пригода первым делом зашел к следователю, который занимался арестованным старшиной Иванько. В первый день изменник совсем не давал показаний. Он понять не мог какую-то накрученность в своем аресте. К чему она, какой в ней смысл? Подсунули паспорт, дали переодеться, поводили, машину подбросили. Что-то мешало взять дома? Нужна была скрытность? Чтобы Жмач ничего не увидел и не узнал? Арестовали кривого или нет? Кого еще взяли? И что это за тип подвалился? Жмач сказал, что проверил его, свой человек. А не пришел ли он вместо того, кто нес паспорт? Выходит, тот схвачен, раскололся. Скорее всего так. Вместо него подставили чекиста. Но опять-таки, зачем было устраивать длинный спектакль, так сказать, вести за сто верст на расстрел?
Мало-помалу Иванько приходил в себя. Помогло то, что он предчувствовал провал, сообщил об этом в предыдущем донесении, ждал распоряжения и помощи, чтобы надежно укрыться, бежать. Какое же могло быть сомнение, когда он с благодарностью увидел, что ему пошли навстречу. И, вспоминая об этом, он до боли сжимал челюсти, так и не сообразив определенно, на чем и как он попался.
Решил, пока не припрут, будет молчать — ничего не знает. И твердил на допросе: «Мало ли у меня знакомых. Жмач в том числе… Переоделся, к женщине шел. Паспорт мне подсунул этот волосатик, спросите его, зачем ему надо было. К чему мне дезертировать, я сверхсрочник, подал рапорт — и вольный казак».
Старшина выжидал. Пришлось ускорить арест Жмача, ждать до седьмого июня уже не было смысла. Понимая провал, кривой счел лучшим для себя ничего не скрывать о старшине.
Оперуполномоченный Лойко сделал выписки из показаний Жмача:
«Старшину Иванько знаю с осени прошлого года. С ним познакомил Петро — других данных о нем не знаю, — который уговорил меня помочь в маленьком деле, чтобы об этом никто не знал. Суть дела заключалась в пустяковой, как заверил Петро, услуге: принять записку и передать, когда за ней придут. Только и всего. Познакомил с Иванько, и больше Петра я не видел».
«Иванько приходил три-четыре раза. Да, оставлял записки, содержанием я не интересовался. Последнюю прочитал, понял, что дело шпионским пахнет, испугался. Не велел больше ко мне приходить. Тут же узнал, что Иванько уходит совсем, значит, и я освобождаюсь. Прекратить твердо решил».
«Приходили взять записки Иванько разные люди, спрашивали, не куплю ли я шифер, а теперь — не продам ли тополя, я отдавал бумажку. Кто приходил, этого я не знаю и не спрашивал».
«Иванько всегда являлся один. Нет, денег не давал. Давали приходящие по сто рублей».
«Встреч на хате не проводилось. Последний раз только связной велел привести старшину…»
«Прошлогодний случай из головы вылетел, пришел Петро вдвоем, я за старшиной сходил. Было такое. А больше ни разу».
Пригода прочитал выписки, ознакомился с последним протоколом допроса Иванько. Из него было видно, старшина запутался в отрицании показаний Жмача, на очной ставке обвинял его в подвохе, ругал себя за доверчивость. И тут Жмач, стремясь доказать свою мелкую передаточную роль, указал, где находится очередное донесение-просьба старшины, за которым не успел еще, наверное, никто прийти и взять на огороде. Записку нашли. В ней Иванько сообщал: «За мной, чую, смотрят, треба тикать, второй раз прошу насчет документов и куда явиться. Паршиво будет, скроюсь». Иванько и без того понимал свой полный провал. Увидя же собственноручное признание, он сник и стал сознаваться в сотрудничестве с гитлеровской разведкой.
Укромное, не очень-то примечательное на первый взгляд место — артмастерские — избрал прихвостень, сумев использовать его для выведывания сведений по оснащению частей тяжелым вооружением.
И снова добрым словом вспомнил Пригода Антона. Решил, пора готовить к нему связного…
Ориентироваться в лесу ночью, тем более на самой границе, где ненароком можно угодить и за кордон, Василию Макаровичу было сложно. Правда, он изучил свой маршрут по карте с заместителем начальника пограничной заставы и на месте, прибыв к отправной точке у озерца, слово в слово повторил каждый отрезок своего пути: идет по ручью, который течет в озерцо, метров через триста на крутом повороте переходит его и продолжает движение в том же направлении чуть больше километра до просеки, пересекает ее и дальше по краю вырубки на север выходит к оврагу — тут у обрыва ждать до полуночи; если никто не придет, спуститься в овраг и по тропе шагать на восток до села. Там возле бани у речки его обязательно встретят.
И все же когда Стышко начал путь — Грачев с заместителем начальника заставы остались ждать его возвращения у озерца, — лесная темь сковала продвижение и если бы не ручей, то, наверное, скоро бы поколебалась у чекиста уверенность в ориентировке. Но ручей, поблескивая и сонно шелестя, покойно вел его по своему руслу, приучая к ровному, осторожному шагу и ощущению отдаленности конечной точки.