- Правду... правду! - зашумели девчонки.

- С нахальными и потерявшими совесть надо их же оружием бороться, -произнесла с возмущением Вера, - На их нахальство отвечать своим двойным нахальством, а может, чем и большим.

- Браво.., браво, Верунчик! - говорили девчонки, хлопая в ладоши.

- А что мы сделаем с этой сплетницей, когда обнаружим кто она? - задала вопрос Оля, когда утихли аплодисменты. - Язык отрежем или еще что-нибудь придумаем? Вот бы лопотала обрубком, никто бы ее не понял.

- Рот ей надо зашить суровой ниткой, - добавила Вера. - Другим не повадно было бы.

- Послушаешь вас, можно подумать, что вы и впрямь такие уж жестокие, прямо инквизиторы средневековья, - говорила Мотя, оглядывая девчонок с лукавинкой в глазах. - А где же ваша нежность, душевная отзывчивость, жалость и, наконец, добросердечность. Я понимаю, вы не ангелочки с такими воздушными крылышками, но на такой шаг пойти, на какой предлагаете, вы меня простите, могут только гестаповцы.

- Да ты что, Моть, серьезно подумала, что мы на такое способны? - промолвила Оля. - Это так, болтовня.

- А я уж подумала: «Неужели война ожесточила сердца моих подруг, что они высказывают такие мысли. Неужели они способны провести в жизнь такие зверские пытки над простой женщиной, которая страдает таким пороком, как получить высочайшее наслаждение от распространения по селу, ею же выдуманных, сплетен.» Ее надо разоблачить и при всем честном народе хорошенько посрамить, а может в темном месте пригрозить, если вовремя не одумается.

- Как она может одуматься, если у нее это в крови, с самого детства, - сказала Вера, - А вы хотите ее исправить за несколько дней. Не получится. Просто разоблачить ее перед всей бригадой, чтобы все знали какая она сплетница и не поддерживали всех ее начинаний. Одним словом, изолировать ее от женского общества, особенно от тех женщин, которые любят распространять ее выдумки.

- А может, хватит, девчонки, разговор вести о сплетнице, которую мы еще не разоблачали? - сказала Полина. - Время у нас еще будет об этом потолковать, когда выявим виновницу. Тогда и решение нам легче будет выносить о ее наказании.

- Правильно, Полин, на том и решим. - согласилась Мотя. - Мы, хотя и догадываемся, кто пустил сплетни, но еще наши догадки подтвердить доказательством, а для этого нам нужны факты и надежные свидетели. Постарайтесь, девочки, быстрее раскрутить это дело и тогда будем решать, что дальше делать. Какие принимать меры.

После такого решения девчонки, поговорив о сельских пустяках, о мужчинах, вернувшихся по ранению с фронта, о предполагаемой работе в колхозе, повздыхали по уходящей молодости и вскоре разошлись.

Тем временем Солоха сидела на скамейке в хате Марии Алехиной и рассказывала о свежих новостях. О том, что вчера утром от нее отвернулись женщины, она уже забыла. За день у нее накопилась уйма новостей и одна интереснее другой. Кому-то их надо рассказать. И она выбрала для этой цели Марию Алехину, жившую от нее через один двор.

Мария, только что покормила своих детей, и убирала посуду со стола, когда в избе открылась дверь и на пороге появилась Солоха.

- Добрый вечер, кума! - поздоровалась она с хозяйкой и, не дожидаясь приглашения, прошла к столу, села на скамейку у окна.

- Что, кормила своих пострелят? - спросила она у Марии, усаживаясь поудобнее и, одновременно, посматривая на стол, стараясь угадать, чем кормила Мария детей, чтобы при случае рассказать соседке или еще кому-нибудь, кто встретится ей на пути.

- А я, Мария, к тебе, - не дождавшись ответа от хозяйки, проворковала Солоха.

- Слыхала новость..?

- Нет, не слышала, - призналась Мария - откуда же мне? Я ведь по дворам не хожу, некогда...

- Не слышала, значит?

- Нет...

- Как же это? Вся деревня только и говорит...

- О чем вы? Опять про Дуську? Так я и слушать тебя не стану.

- Да нет... О дезертире!

- Каком еще дезертире?

- Что у Ефросиньи жил во время оккупации. А вчера за ним пришел участковый, хотел его в район препроводить...

- И что? - спрашивает Мария, заинтересовавшись происшествием.

- Да что, сбежал...

- Как сбежал..?

- Попросился сходить в уборную: только его и видели.

- С уборной сбежал?

- А то, что же! Обвел вокруг пальца участкового, и деру дал... Видать, ушлый мужик. А может, он и не дезертир?

- А кто же?

- А может, он шпиен? Кто ж его знает...

- А за чем ему тут шпионить? Это там, на заводах, вокзалах или возле воинских частей, а тут, в захолустье... Тут ему делать нечего.

- А куда же он побежал?

- А кто ж его знает... Скорей всего на Старый Оскол. А там на поезд, - ищи ветра в поле. . .

- А что Фроська?

- А что Фроська? Говорит: приняла вначале оккупации. - Пошла, - рассказывала как-то она, - на огород, картошки молодой подкопать к ужину. Слышу голос мужской: «Женщина, немцы в селе есть?» Я обернулась... А ноги, как бы приросли к земле, налились чем-то тяжелым, не могу их оторвать. А он лежит в картофельной ботве и смотрит так жалобно на меня. Я тут пришла в себя, говорю шепотомя: нет. Принесла ему воды, напоила, а чуть стемнело забрала его в хату. С тех пор и живет у меня.

- Если бы он был шпионом. - говорит Мария, - он при немцах бы не сидел у Фроськи, не вел себя смирно. Даже соседям не показывался лишний раз на глаза.

- И то верно. . . Скорей всего, дезертир. А что он тут хотел высидеть, шел бы сразу с нашими солдатами, как освободили нас, так нет, что-то выжидал... И дождался..,

- А что же теперь будет участковому?

- Выгонят. Как пить дать, выгонят. А то еще под трибунал пойдет. За такие дела по головке не погладят. Служба милицейская, дело серьезное. Смотри да смотри... А он на его совесть понадеялся, не понял его помысла. Сидит пять минут, десять, с Фроськой разговаривает, а его все нет. И спрашивает Фроську: "Чем ты его кормила?"

- Как чем? - не поняла Фроська.

- Спрашиваю, что он ест у тебя? - повторяет участковый.

- Как обычно: суп, борщ, картошку, молоко, - отвечает она. - А что?

- Долго в уборной сидит. Запор у него, что ли? - говорит участковый, посматривая на дверь,

Фрося пожала плечами и ничего не ответила.

- Пойду посмотрю, - говорит участковый, и вышел во двор. Через минуту возвращается и говорит: "Сбежал твой постоялец..!"

Фрося не разобрала сначала - к чему это он, но тут же, следом, поняла, сердце у нее тепло и больно дрогнуло, по-женски, она пожалела своего постояльца, к которому привыкла, считай, за год совместной жизни в постоянной тревоге.

- А что, Фрося не знала, что придет время и спросят его: кто ты такой?

- Знала, и не раз говорила ему, когда наши пришли, чтобы он сходил в сельский Совет и повинился, а не то в военкомат. Да что-то все откладывал... И вот дождался...

- Ну, так ему и надо, - сказала Мария. - Наши мужья воюют, а он хотел спрятаться под Фроськину юбку. Не вышло... Все равно поймают. Долго не будет по вокзалам скитаться.

- Ну ладно, кума, пошла я, уже поздно. Заговорилась я у тебя, - вставая со скамейки, сказала Солоха и направилась к двери. Да уже с порога: До свидания, кума, спокойной ночи... Пошла я спать...

31

Через день после приезда девчат со стройки, у ворот Кущеевых остановилась легкая бричка, запряженная иноходцем. Из брички встал председатель колхоза и, привязав за столбик палисадника лошадь, зашел во двор.

- Есть тут кто живой? - крикнул он в открытую дверь и постучал кнутовищем в дверной стояк.

На пороге появилась мать Дуси, Матрена Ефремовна и, увидев председателя, пригласила его в комнату. - Максим Федорович! - говорила она, кланяясь и улыбаясь, показывая свои стертые временем зубы, - проходите в хату, хотя у нас еще не убрано, все разбросано... Вы нас так врасплох застали, что просто не удобно, - не умолкая, говорила Ефремовна.