— Когда сюда придут солдаты Красной Армии, — пробормотал мальчик, — и найдут в соседней комнате знамя со свастикой, тогда они вряд ли будут дружелюбными…

— Что ты говоришь, оно все еще там стоит? — прогудел Краке и быстро поднялся. — Должно быть, оно торчит там со времени последнего дня рождения фюрера…

Он прошел тяжело к порогу.

— Где же оно стоит? — раздался из соседней комнаты голос полицейского.

— У стены за сейфом.

Говоря это, Джонни подошел к самой двери.

— Ах, вот оно где, — обрадовался Краке, — теперь вижу и я!

Дверь с решеткой имела защелкивающийся замок. Мальчик со всей силой толкнул и захлопнул дверь. «Клац!» — громко щелкнул замок.

Искренне удивившись, Джонни спросил:

— Но почему вы мне все это рассказываете?

Вахмистр встал и тяжёлыми шагами заходил взад и вперед: от все еще не запертой двери с решеткой к деревянному барьеру и обратно. Под его шагами скрипели половицы. Расстегнув свой мундир, он пробормотал, не взглянув при этом на Джонни:

— Я полагаю, что ты умный парень.

Мальчик с любопытством наблюдал за полицейским, который разговаривал сам с собой, а его, казалось, уже больше не замечал.

— Я служу уже более сорока двух лет. Носил форму еще при кайзере. За это время я получил, можно сказать, огромный профессиональный опыт. И русские не откажутся от таких людей, которые кое-что понимают в деле, которые будут заботиться о спокойствии и дисциплине, о наведении порядка. Вот почему я хочу сказать, что и при новом порядке никак не обойтись без полиции. Как только сюда придут русские солдаты… — Вдруг Краке замолчал и пристально посмотрел на Джонни. — Ты же был у русских, мой мальчик, не правда ли? Я не спрашиваю тебя, что и почему ты там некая и почему ты непременно хочешь вновь туда попасть, хотя это и входит в мои обязанности. Когда победители будут здесь, ты будешь мне очень нужен. Ты расскажешь им о том, как я спас тебя от гестапо. И больше ничего. — Он вдруг остановился и направился к столу. — Почему ты больше ничего не ешь?

Джонни вновь принялся неторопливо жевать. Полицейский стал на удивление дружелюбным и необыкновенно откровенным.

— И все-таки, и все-таки… Вы состояли в нацистской партии? — через некоторое время спросил мальчуган.

— Как номинальный член, — уступчиво ответил Краке, — лишь как номинальный член. Мы все были вынуждены…

Джонни вынул ключ из замка и неторопливо осмотрел комнату.

— Постой, мальчик! — умолял его вахмистр, появившись за решеткой. Его нижняя губа слегка дрожала. Знамя со свастикой он уронил на пол. — Прекрати шутить и открой меня!

Джонни положил ключ на письменный стол и начал собирать свои вещички.

— Ну, выпусти же меня отсюда!

Карманный ножик Густава мальчик спрятал в карман, потом гильзу Пети, маленькую звездочку и другие свои вещички. Осторожно сложил листок Эрнста Ешке. Все это он делал нисколько не торопясь.

Краке тряс засов, однако дверь не поддавалась.

— Ты должен открыть меня! — умолял он мальчика.

Джонни лишь качал головой.

Лицо вахмистра постепенно становилось багровым. Глаза выкатились из орбит как маленькие желтые мячи.

— Ты, ты!.. — Мужчина почти захлебывался от гнева.

Когда Джонни вышел из участка на улицу, Нанни все еще сидела на каменном крыльце дома напротив. Увидев Джонни, она заторопилась ему навстречу. Ее сандалии застучали по мостовой.

— Слава богу, что ты наконец вернулся, — проговорила девочка. — Тебя не было больше часа!

— Быстрее и быть не могло.

— Что же ты так долго там делал?

— Не спрашивай сейчас так много, — сказал мальчик и посмотрел вверх на фасад здания. И в тот же миг вдруг почувствовал себя обессиленным, прямо-таки жалким от только что перенесенного страха. — Давай пошли отсюда скорее! — скомандовал он. — Нет, не отходи далеко от домов. Все время держись возле стены, тогда нас сверху никто не увидит…

41

В северном районе столицы.

Солдаты и беженцы.

Площадь, как многие другие.

«Дети, мужайтесь!»

Вскоре дети добрались до улицы, которая была значительно шире, чем все остальные. На мостовой валялись разбитые жалюзи и оконные рамы. С покрытых известковой пылью голых деревьев свисали клочки потемневшей бумаги. В некоторых местах улицы передние дома были превращены в руины, и сквозь дыры в них можно было видеть сумрачные здания, стоявшие во дворах.

Джонни успокоился далеко не сразу. Он несколько раз бросал испуганные взгляды назад, чтобы убедиться, что их никто не преследует. Он упрямо стремился поскорее перебраться через линию фронта. Еще находясь в полицейском участке, когда он сидел напротив вахмистра Краке и видел перед собой листовку товарища Ешке с надписью для какого-то Руди Шнайдебаха в руках полицейского, он решил про себя, что обязательно разыщет его на Нойруппинерштрассе. Потом он зайдет к матери солдата Густава на более отдаленную Мауербергштрассе, что находится недалеко от вокзала. Но фрау Фельгенхау, по всей вероятности, сразу же спросит его о своем сыне. А что он может ей сказать? В противоположность этому для Руди Шнайдебаха у него не будет печальных известий!

«Когда я ему скажу, что я пришел от товарища Эрнста Ешке, он конечно же примет нас, — думал Джонни. — И возможно, что мы сможем найти у него приют до тех пор, пока не кончится война».

— Нам уже осталось совсем немного, — сказал Джонни девочке.

— Сколько еще?

— Ну, три или четыре, самое большее километров шесть. Но я тебя предупреждаю: если ты еще раз без разрешения раскроешь свой рот или опять будешь придираться, то можешь убираться куда тебе будет угодно!

Мимо них прошла большая группа немецких солдат. Ее вел совсем юный лейтенант. Солдаты были вооружены карабинами, некоторые тащили легкие пулеметы. Большинство солдат — пехотинцы, но были среди них и летчики и даже несколько матросов. Не скрывая своей досады и неудовольствия, они двигались на позиции, находившиеся в южном и юго-восточном направлениях.

— Шесть километров — это же много! — ныла Нанни, несмотря на предупреждение, которое сделал ей Джонни. — Ничего себе немного!

— Я же сказал, что это самое большее!

Через некоторое время девочка спросила:

— А к кому мы идем?

Мальчик оставил этот вопрос без ответа. Его внимание в этот момент привлек поток людей, который тянулся из боковой улицы навстречу военнослужащим, В основном это были женщины, дети и старики с усталыми, изнуренными лицами. Почти все несли какие-то тюки, катили детские коляски или тачки, нагруженные чемоданами, сумками, одеялами и всякой домашней утварью.

— Да куда все они идут? — обратился старый солдат с каской на поясе к молодой, удрученной на вид женщине, которая плелась с большим рюкзаком за плечами, а на руках несла маленького ребенка, завернутого в шерстяное одеяло.

— А вы разве сами не знаете? — не останавливаясь, бросила в ответ женщина.

Старый мужчина, который толкал прямо перед собой ржавый велосипед, сказал ядовито:

— Мы идем потому, что вы хотите быть здесь. Нас выгнали из подвала, так как наш квартал стал местом боя. Это позор, выгонять людей на улицу! — Он обращался только к солдатам. — Когда только этому придет конец!

— Мы не можем, у нас приказ…

— Плевал я на ваш приказ! — прервал его мужчина.

— Если бы все это было так просто.

Шедший впереди молодой лейтенант обернулся и крикнул:

— Не останавливаться! — Его окрик заставил солдат поторопиться.

Вскоре дети вышли на большую площадь, от которой вела широкая асфальтированная улица. Местами, как после сильного землетрясения, мостовая так растрескалась, что глубоко внизу можно было увидеть рельсы метро. Посредине площади догорал одинокий грузовик. Несколько подростков из гитлерюгенда подкатили на велосипедах к углу большого дома. На руле у каждого из них висело по два панцерфауста.

— Долой с улицы! — проревел эсэсовец, который вместе с дюжиной таких же, как он, находился за баррикадой из беспорядочно сваленного железного лома.