Дэвайн помолчал, потом ответил:

— Ты хочешь, чтобы я сознался в том, чего нет? Пожалуйста. Я сознаюсь. Я во всем на свете готов сознаться, только сына моего не трогай. Он ни при чем. Это все я. Со мной и разбирайся, а его не трогай.

— Ага! — воскликнул конунг. — Значит, сознаёшься? Все вы так, стоит вас прижучить, сразу хвост поджимаете. А теперь говори, колдун: будет Краснобородый воевать?

— Конечно, будет, — пленник пожал плечами. — Думаю, ты это и сам понимаешь. Сколько можно эти грабежи на границах терпеть?

— Синий Нос с ним?

— У конунга Хакона в землях лихорадка. Туда, кстати, мы и ехали, если тебя интересует правда. Насчет его планов ничего сказать не могу.

Конунг помолчал.

— Так ты брешешь, будто его людишек ехал лечить? — выговорил он.

— Я не брешу. Так и есть на самом деле. Я даже уверен, что ты знаешь о лихорадке, конунг.

Лицо конунга повеселело.

— Так ты что же, собирался их той гнилью лечить, что я давеча из твоей котомки вытряхнул? Эх, жаль, колдун, что я тебя поймал, ты бы там за неделю всех людишек перетравил.

Запрокинув голову, конунг расхохотался. Никто из домочадцев его не поддержал: половина спала, остальные клевали носом.

— Стало быть, ты, колдун, у меня подзадержишься, — объявил он пленнику. — Это надо же, как все кстати, а?

— Ты что, не понимаешь? — Дэвайн нахмурился. — Ведь это лихорадка, от нее умирают. Им помощь нужна, конунг.

— Ну, а я чего говорю? Мне с Синим Носом войны не надо. Ты, я слыхал, хороший лекарь, колдун. Ну, и погостишь у меня. А там, глядишь, коли мор до весны протянется, так Синий Нос из своей норы и не вылезет.

— Я должен там быть, конунг, — возразил чужак.

— Ну, это теперь мне решать, чего ты должен, а чего не должен, колдун.

Дэвайн поднял брови:

— Прости, великий Один, а я-то тебя сразу и не признал, — в его голосе послышалась насмешка.

— Ты, колдун, мне лучше не дерзи, — конунг сдвинул брови. — Я ж ведь с тобой церемониться не буду. Ты вон, говорят, Краснобородому вроде приятеля. Интересно, а если ему сообщить, где теперь его дружок?

— Ты думаешь, что он из-за меня станет с тобой торговаться? — пленник усмехнулся. — Да таких приятелей, как я, у Эйрека хоть пруд пруди. Отпусти меня, конунг, я должен быть во Флатхолме. Пойми, ведь я же — врачеватель, меня там ждут. Отпусти под честное слово! Я потом сразу к тебе вернусь.

— Ну да, конечно, — отозвался конунг. — Уже поверил, как же. Никуда я тебя не отпущу, колдун. Ты может, мне и самому нужен.

— Нужен? Это для чего же?

Конунг помолчал. Поиграл кинжалом.

— Там узнаешь, колдун, — буркнул он, отводя взгляд. — Там узнаешь.

Глава 5

Ночь прошла, настало ледяное утро.

Младший пленник проснулся на дне земляной тюрьмы, трясясь от холода. Комья промороженной земли впились в бока, а тело болело, точно его отлупили палками.

С трудом сев, юноша плотнее закутался в плащ. Зубы выбивали дробь. Рука потянулась к груди, и пальцы нащупали крупный прозрачный камень на цепочке. Юноша зажмурился. Камень медленно налился теплом, которое передалось руке и начало проникать в тело.

Через некоторое время, перестав дрожать, он убрал ладонь и открыл глаза. Дотронулся до скулы, до места, где был свежий шрам, и сморщился, хоть боли не почувствовал. Отец не вернулся. Интересно, почему? Юноша знал, что отец жив, что ничего с ним не случилось, но тревога все равно не оставляла.

Он запрокинул голову. Сквозь круглое отверстие, забранное решеткой, сочился мутный серый свет.

Что же делать? В одиночку отсюда не выбраться. Но даже если бы и выбрался — как я освобожу отца? Но оставаться здесь нельзя. Кто знает, чего там у этого Железного Лба в его каменной башке?

— Что этот козел удумает с нами сделать? — выговорил юноша — и нахмурился. Собственный голос показался неприятным. Растерянным. Испуганным.

Но ведь я не боюсь? Или…

Наверху послышались шаги, заставив его замереть. Чуть погодя низкий и хриплый голос произнес:

— Ну-ка, гляну, как там этот колдуненок. Можа, уж того, скопытился.

В отверстии показался силуэт.

— Ну, што? — нетерпеливо спросил другой. — Живой, али как?

— Живой… ишь, глядит, — силуэт исчез. — Вот ведь ведьмино отродье, не замерз в метель-то. А я уж думал, он там окостенел.

— Колдуны, знамо дело, — отозвался другой. — Их ничего, слышь-ка, не берет. Их вон даже ежели зимой на морозе водицей окатить, так оне…

— Эй, вы там, — перебил юноша, — философы! Вы меня тут как, голодом решили уморить? Я, может, и колдун, так ведь все равно живой человек, воздухом питаться не умею.

Молчание.

— Вишь ты, — тихо сказал первый. — Разговаривает…

— А я что, по-твоему, волком выть должен, что ли? Чего, совсем дурак?

— Сам ты дурак, — буркнул тот же голос. — Гавкает еще, щенок. Нам, слышь-ка, кормить тя не велено.

— А чего тебе велено, бревно? — глядя вверх, осведомился юноша. Человек отозвался:

— От бревна и слышу. Щас собак посадим тя стеречь, и до свиданьица. Вот нам чего велено.

— А хочешь, я тебя в жука превращу? — юноша прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

— А хошь, я тя щас каменюкой по башке садану? — отозвался человек, не слишком, однако, уверенным голосом.

(…боится…)

— Ах, ты так? — крикнул юноша — и начал таинственным тоном:

— Ин принципио эрат Вербум ет Вербум эрат апуд Деум…

Наверху послышалась торопливая возня. Ноздри юноши затрепетали от сдерживаемого смеха.

— …ет Деус эрат Вербум. Хок эрат ин принципио апуд Деум. — продолжал он, подвывая. — Омниа пер ипсум факта сунт ет сине ипсо фактум эст…

Тихая перебранка, собачий визг. Юноша возвысил голос:

— …нихиль куод фактум эст!![3] — он выкрикнул последние слова. Услышал топот ног: то слуги конунга, привязав волкодавов, побежали прочь. Следом из ямы полетел звонкий смех.

Отсмеявшись, пленник почувствовал, что окончательно согрелся. Все это, однако, хорошо, но вот воды бы не мешало. А может, эта скотина Железный Лоб…

Хмурясь, он прислушался. Снаружи было тихо. Он посвистел, и ответом было грозное рычание. Так, сколько же их там…. Он нагнул голову. Три… нет, четыре. Четыре пса. Видал я этих волкодавов, здоровенные. Железный Лоб, видать, думает, я летать умею. Взмахну крылышками, и выпорхну отсюда! Запрокинув лицо, он посмотрел наверх. Эх, не сделал бы он чего отцу, пока я тут прохлаждаюсь. Ведь этот тип, похоже, на шпионах помешался. И ведь угораздило же нас попасться! Глупость какая!

Пленник ударил кулаком по стенке ямы — и скривился от боли. Облизал окровавленные пальцы. Надо успокоиться. Я все равно ничего не смогу поделать. Придется ждать. Черт знает, как теперь выбраться отсюда?

Он сел на землю. Как, интересно, этот тип докопался, кто мы такие. Ведь сначала-то он поверил, я знаю. Как он мог нас так быстро раскусить? Не понимаю.

Время потянулось медленно, в голову лезли невеселые, тревожные мысли. Сидя, юноша начинал замерзать уже через минуту. Он вскакивал, пытался двигаться, но в тесной яме нельзя было сделать и пары шагов.

Перевалило за полдень, когда наверху зарычала собака. Он прислушался, однако было тихо. Тогда он заслонил ладонью глаза. Сперва сделалось темно, но после, как обычно, он увидел.

Снаружи был человек. Один. Это был свой, потому что собаки перестали рычать. Человек двигался. Пленник уловил его иным, внутренним зрением, словно изнутри него глядели невидимые глаза. Он давно к этому привык, сколько он себя помнил, всегда было так. Одни люди называли его дар колдовством, а другие — шестым чувством, только все названия значили одно: он умел видеть и чувствовать то, чего не видят и не чувствуют другие.

Над отверстием раздался громкий шорох, и пленник убрал ладонь.

Кто-то смотрел сверху, голова и плечи человека вырисовывались в круге света. Юноша молчал, и тот, второй, молчал тоже.