— Это мое дело! — рявкнул Железный Лоб, выкатывая ястребиные глаза. — Мое дело, ясно? Не лезь, куда не просят!

Сигурд потемнел лицом, но смолчал и отвернулся.

— А ты делай, что говорят, — обратился конунг к дочери. — Я дважды повторять не стану!

Улла прижала ладони к груди.

— Положи его на стол, — промолвила она. Конунг подчинился.

Стало очень тихо. Под застрехой стонал и плакал ветер.

Улла впилась в меч жадными, испуганными глазами. Она смотрела на меч, а люди смотрели на нее. В полутьме клинок сиял холодным лунным светом.

Медленно, как во сне, Улла протянула руки. Пальцы коснулись меча. Девушка пошатнулась, будто от удара, задохнулась, ахнула. Застонала. Ее глаза, широко открытые, немигающие, были устремлены на конунга, но было ясно, что не его, вовсе не его она видит перед собой.

Клинок сиял. Блик призрачного света пал Улле на лицо.

— Солнце, — низким голосом промолвила она. — А-ах, какое яркое солнце… солнечный огонь. Небесное пламя. Белое… пламя богов. Не прикасайся к небесному огню… он сожжет дотла… — стон вырвался из ее груди, и лицо исказилось. На глазах изумленных зрителей клинок наливался белым огнем. Его свет становился сильней и явственней, сделавшись похожим на сияние полной луны.

— Пламя. Пламя… — простонала Улла. Глаза закатились, по телу пробежала судорога. — Как больно… Глупцы… Вам ли… бороться с божественным огнем? Он сожжет, он превратит вас в пепел! Жалкие твари! Вам ли бороться против силы богов? — голос девушки окреп.

Клинок сиял, как факел. Цепляясь друг за друга, люди отодвинулись в стороны, а конунг застыл, окаменев.

Улла открыла незрячие глаза.

— Не играй с огнем, тварь! — промолвила она. — Ты умрешь. Не трогай чужестранца. Он не твой, в нем сила бога!

— Ты про седобородого? — спросил конунг, подавшись вперед. — Ты про него говоришь?

Ясновидящая судорожно вздохнула.

— Он не принесет добра, — отозвалась она. — Мы не принесем… друг другу добра. Будет только боль. Только смерть. О, боги… будет только смерть! Отпусти его. Прогони его… Нам нельзя… нельзя…

Ноздри конунга раздулись.

— Он — колдун? — перебил он ясновидящую.

— В нем сила богов, — словно эхо, отозвалась Улла. — Дай ему уйти…

— Он от Краснобородого сюда заявился? — не унимался конунг. — Он — колдун Краснобородого? Его имя — Дэмай? Да? Это он? Отвечай мне, это он?!

— Дэ… Дэвайн, — проговорила ясновидящая. — Дэвайн, так его зовут. Но он не… он не… Это не…

Клинок вдруг вспыхнул, как костер. Улла взвизгнула, пальцы оторвались от меча. Взмахнув руками, девушка рухнула на пол и забилась в припадке. Конунг вскочил с места. Клинок медленно погас, будто угли под сильным ветром.

— Я так и знал, — конунг хлопнул ладонью по столешнице. — Так и знал! Это шпион Краснобородого. Но каков, собака, а? Нет, каков! Почти ведь обдурил меня. Эй, Харалд, — конунг вышел из-за стола. Его дочь билась в судорогах на полу, но Железный Лоб даже не взглянул в ее сторону.

— Харалд, возьми двоих людей, — велел конунг. — Притащите мне сюда этого колдуна. Живо! Уж я с ним разберусь, он у меня попляшет.

— Слушаюсь, — буркнул Харалд. — Олаф, Хёдин, и ты, Бьорн, сынок… Айда за мной. Мечи берите, мало ли чего. Бьорн, и собак прихвати, пожалуй.

Их голоса затихли. Скрипнула дверь, и с улицы резко потянуло ледяным дыханием метели.

Поднявшись с лавки, Сигурд молча подошел к Улле, лежавшей на полу. Наклонился, поднял ее, как младенца, и все так же молча зашагал прочь, не глядя по сторонам.

Глава 4

— Ты колдун, — сказал Торгрим Железный Лоб старшему пленнику. Тот стоял перед ним со связанными за спиной руками. — Ты — шпион Краснобородого!

Пленник не ответил.

Была уже глухая ночь, и буря снаружи унималась. Железный Лоб сидел в кресле у стола, вертя в руке кинжал с золотой рукояткой, и пристально глядел на пленника.

А тот молчал.

— Неплохо ты дурочку валял, — промолвил Торгрим. — Любому шуту впору. Думал меня обдурить, а? Да? Чего молчишь, колдун? Отвечай, ну?

— Чего говорить? — пленник пожал плечами. Его речь не была больше ломанной, остался легкий акцент, но слабый, едва уловимый. — Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Да ты и сам знаешь, колдун. Ишь, торговец из славный город… как его там… Эта сволочь Краснобородый за дурака меня держит. Ну, надо же, колдуна ко мне шпионом заслать, — лезвие кинжала прочертило в столешнице глубокую борозду. — Я тебя слушаю, колдун. Что у тебя есть сказать, прежде чем я решу, на каком суку тебя повесить? Я тебя внимательно слушаю.

— Ну, если уж на то пошло, — пленник посмотрел конунгу в глаза. — Если дело так пошло, я скажу три вещи. Во-первых, я не колдун. Во-вторых, не шпион. А в-третьих, я не думаю, что ты действительно собираешься меня повесить.

Губы конунга скривила ухмылка. Рукоять кинжала блеснула у него в руке.

— Смотри-ка, — промолвил Торгрим. — Вот уж действительно сказал как отрезал. Ну, насчет последнего ты, может, и прав. Я еще действительно не решил, стоит ли тебя вешать. Можно ведь и голову отрубить, а можно и мечом. Там посмотрим. А вот насчет первых двух — тут ты врешь. Колдун ты, и твое имя — Дэмай. В наших краях ты один такой, и приехал ты от Краснобородого. Можешь не отнекиваться, источники у меня достоверные.

— Я и не отнекиваюсь, — отозвался пленник. — Меня действительно зовут Дэвайн, Демай, как вы тут говорите, и я действительно живу в Бергене. Но я не колдун, конунг, а врачеватель. И шпионажем не промышляю.

— Такого вруна, как ты, я еще не встречал, колдун.

— А я не вру. Ну, допустим, "колдуна" я тебе подарю, так и быть.

— Ишь, какой щедрый, — перебил конунг, но Дэвайн не обратил на его слова внимания. Он продолжал:

— Я уж убедился, что люди колдуна от врачевателя не слишком отличают. Хорошо, пускай будет колдун, если тебе так больше нравится. Но вот шпионаж… Я не шпион, конунг. И если хочешь, это для меня оскорбление.

Длинный кинжал вонзился в дерево стола.

— Может, мне у тебя прощения попросить, колдун? — осведомился Железный Лоб. — На коленях поползать? Скажи спасибо, что ты еще жив. И ты, и твой дерзкий щенок. А если не хочешь подохнуть, так держи за зубами свой длинный язык, не то я его живо укорочу.

Дэвайн не ответил. В очаге потрескивали угли, а на нарах у стены сопел носом Старый Бьорн. Он сидел, подперев кулаками щеки, и вид у него был сонный и недовольный. Воины у стола тоже боролись со сном, один лишь конунг был свеж и бодр. Он разглядывал пленника, и глаза его блестели.

— Так что ж ты намеревался у меня выведать-то, колдун? — спросил конунг. — Чего у меня есть такого, что твоему господину еще не ведомо?

— Послушай, конунг, — отозвался Дэвайн. — Краснобородый мне не господин. Я никому не служу, и он мне не приказывает. Я не стал бы для него шпионить даже под страхом смерти, у меня и своих дел хватает.

— Врешь!

— Не вру. Какой смысл мне врать?

— Врешь, собака! — конунг грохнул кулаком о стол. — Я уже устал от твоего вечного вранья!

— Да не вру я, не вру! — закричал пленник, наклонясь вперед, и дружинники сразу встрепенулись. — Черт подери, не вру я! Думаешь, мне жизнь не дорога? Мой сын у тебя в заложниках, я сам у тебя в заложниках — и я начну врать? Я что, по-твоему, на сумасшедшего похож?

Конунг смерил Дэвайна взглядом. Сказал — и голос прозвучал спокойно:

— Ты, наверное, здорово саги сочиняешь, колдун. Тебя послушать, соловьем разливаешься. А только не верю я тебе, и ни за что не поверю, и знаешь, почему? Потому что ты врешь, колдун. Врешь подло и бессмысленно. Я таких, как ты, много повидал. Такие, как ты, всегда сперва орут: я не шпион, но потом все равно сознаются. Я умею языки развязывать, будь спокоен. Сознаешься, как миленький. Только на твоем месте я бы до этого не доводил. Я ведь не только тебя пытать стану, я и сына твоего не помилую, с живого шкуру сдеру, кровью умоетесь. Подумай, колдун, хорошенько подумай, не вынуждай меня.