— Боже мой! — воскликнул полковник. — Вы вырвались из красного ада! Как вам удалось?! Рискнуть женщине одной нелегально перейти границу! Вы просто героиня! Только русские женщины способны на такие подвиги!
— Почему нелегально? — холодно спросила мать. — Мы, я и сын, — кивнула она головой в сторону Леонида, — приехали поездом.
— Ах, не надо скрывать! — воскликнул полковник. — Мне же точно известно, что никого «оттуда» не выпускают. Это хорошо, что вы не рассказываете подробностей вашего перехода через границу! Такие вещи надо скрывать хотя бы для того, чтобы чекисты не знали всех каналов. Но не передо мной! Со мной вы можете говорить откровенно! Скажите, как многострадальный русский народ терпит иго комиссаров и жидов?! Скоро ли кончится его терпенье и он обрушится на своих тиранов?! Ничего не говорите, я понимаю, вам тяжело, по вашим глазам я вижу, как вы настрадались! Я преклоняюсь перед вами!
Полковник картинно приложил руку к сердцу и затем еще раз приложился губами к руке матери. Та недовольно отвела руку и пошла наверх в свою комнату.
— Бедняжка, — сокрушенно сказал полковник, — как она запугана! Ей, вероятно, кажется, что и здесь ее на каждом шагу подстерегают гепеушники! Как запуган русский народ! Доколе, о Господи! — воздев взор кверху, воскликнул он и сел за стол.
— Полковник, — запела тетя, — быть может вы немного закусите и выпьете рюмку водки?
— Ну что ж, по-русскому обычаю можно. Мы должны блюсти русские обычаи, мы обязаны беречь наш русский дух, наши обряды! В этом наша сила, в этом…
Полковника явно заносило, но все внимательно слушали его мудрые высказывания. Он рубил рукой воздух, но когда тетя налила ему большую рюмку, рубить перестал, остановил взмах на середине и осторожно взял рюмку.
— За многострадальный русский народ! — закатывая глаза, приглушенно сказал полковник и все в поддержание этого тоста дружно сокрушенно вздохнули.
В тот же вечер в доме появился и веселый молодой человек, которого мужчины звали Костей, а дамы Константином Николаевичем. Он мило шутил, рассказал новый анекдот, над которым мужчины хохотали громче обычного, а дамы махали руками и кричали, что он бесстыдник. Потом, попросив разрешения у дам и господина полковника, сел за пианино (на нем в доме никто не играл и оно стояло как символ культуры и достатка) и сыграл новую песенку, которую, по его словам, напевал «весь Харбин», а затем спел ее на бис.
— Костенька, — сказал дядя, когда всеобщее внимание к этому веселому молодому человеку улеглось, — мне надо с вами поговорить. Зайдем на минуточку в кабинет. Вы извините, господа!
Через некоторое время дядя вышел из кабинета и позвал мать Лени.
— Машенька, — сказал дядя, — вот Константин Николаевич любезно соглашается оформить твои документы. Ведь ты все еще по въездной визе живешь, а надо обменять ее на постоянные документы. Тебе самой начать хлопотать бесполезно, намучаешься с этими китайцами, тем более, что здешних порядков ты не знаешь. Дай ему свой паспорт и две фотокарточки, а наш Костенька все обтяпает, — дядя дружески похлопал по плечу Костеньку. — Он у нас везде вхож!
— Мне неудобно вас затруднять, — сказала ать.
— Ну что Вы, Мария Александровна, — галантно склонился Костя. — Я сочту за честь быть вам полезным. Недели через две все будет готово!
Мать принесла паспорт и две фотокарточки. Константин Николаевич аккуратно положил все во внутренний карман пиджака, застегнул пуговицу кармана и, похлопав по нему рукой, сказал, что все будет в точности исполнено.
Потом Костенька опять играл на пианино и напевал какие-то весьма двусмысленные песенки, от которых дамы смущенно повизгивали, но шумно аплодировали и просили исполнить еще и еще.
Когда гости стали расходиться, полковник долго тряс руку матери Леонида и говорил слегка заплетающимся языком о героизме русских женщин, о многострадальном русском народе, о священной миссии русских женщин. Когда он ушел, а ушел он последним, тетя сказала «уф» и открыла дверь на веранду.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Первое время весь уклад новой жизни был для Леонида непривычен и в корне отличался от прежнего. Когда они жили в России, то было естественным, встав утром, застелить свою постель, подмести пол в комнате и в кухне, потом сходить к поленнице за дровами, принести их, звонкие от мороза, к большой русской печи и к «голландке», нащипать лучину, надрать березовой коры и затопить «голландку». Русскую печь всегда затапливала тетя Лида и не давала ему ее разжигать, говоря, что он не так кладет дрова, как нужно ей. После того, как печь занималась веселым гулом, Леонид ставил самовар, бросив трубу на черные угли, тонкие, нащипанные с вечера лучинки, занимавшиеся сразу ярким пламенем, бушевавшим в черной самоварной трубе. Потом он умывался, звякая штырьком рукомойника и умытый, свежий, садился за стол. К тому времени тетя Лида всегда жарила лепешки, горячие, хрустевшие и источавшие запах хлеба. После чая мать и дядя Кеша уходили на работу, а тетя Лида начинала уборку в своей комнате и в столовой, шла гулять с маленькой Нинусей, а Леонид садился за уроки. Потом тетя Лида готовила обед и кормила его первым, потому что ему нужно было уходить во вторую смену в школу. Он обычно заходил за Мишей Ерофеевым, жившим в том же доме, и они вместе шли в школу. Миша Ерофеев был старше Леонида на два года. В восемнадцатом году он потерял родителей, умерших от сыпняка, и теперь жил в семье дяди, работавшего в той же организации, в которой работали мать Леонида и дядя Кеша. Семья у Мишиного дяди была большая и поэтому Миша поступил работать в отдел к дяде Кеше копировщиком. Дядя Кеша хвалил Мишу и говорил, что он толковый и старательный парень. Возвращаясь из школы, они часто заходили в библиотеку и долго рылись там в книгах, выискивая что поинтереснее. Дома было тепло, мать и тетя Лида встречали его всегда приветливо, у них не было этого покровительственно-снисходительного тона, сквозившего в каждой фразе дяди Семена и тети Зои.
А здесь было все по-другому. Он вставал с ленцой, зная, что никаких обязанностей у него нет. Умывшись, он возвращался в свою комнату и находил постель уже застланной. Это делала горничная Катя с какой-то особенной стремительностью. А когда мать Леонида сказала ей, что они будут стелить постели сами, Катя ответила, что этого делать нельзя: «Барыня будут ругаться, если узнают». Слово «барыня» звучало смешно и дико, но здесь оно было в постоянном обиходе. Мать просила не называть ее барыней, а по имени-отчеству.
— Ты так избалуешь мою горничную, — сказала тетя Зоя, когда узнала об этом. — Ведь, знаешь, какой это народ! Распусти вожжи и сразу тебе на шею сядут!
Но мать настояла на своем и «барыней» не стала.
Обычно после завтрака Леонид шел в сад, тенистые аллеи которого тянулись на целый квартал. Перед верандой была разбита огромная клумба, заботливо обихаживаемая китайцем, приходившим из железнодорожного садоводства. В глубине сада была беседка и в ней часто Леонид сидел до самого обеда, читая книги из дядиной библиотеки.
Книги эти были или дореволюционного издания, многие с пожелтевшими страницами, от которых пахло каким-то особым запахом старины, или же изданные в Париже, в Харбине эмигрантскими издательствами. Генерал Краснов, Зинаида Гиппиус, Мережковский — все они и многие другие — писали о России, как о «порабощенной большевиками стране» и было непонятно — правду они пишут или все выдумывают. Все, о чем они писали, было для Леонида новым, зачастую мало понятным. Но было ясно одно — мир, в котором он жил теперь, во всем отличался от того, с которым он так недавно расстался.
С двоюродными сестрами он сошелся не сразу. Сперва они показались пустыми хохотушками, подсмеивающимися над ним. Но постепенно он убедился, что они простые девчата. Сближение началось с момента, когда девочки предложили ему играть в крокет. Во дворе была специально утрамбованная площадка, назначение которой Леонид сначала не понял. Но когда девочки принесли шары, молотки, железные дужки для ворот и колышки, расставили ворота и объяснили правила игры, Леонид с увлечением стал вместе с ними гонять по полю деревянные шары. Девочки сначала смеялись над его промахами, но вскоре он стал так метко бить, что ушел вперед своих учителей. Ему понравилась эта игра, в которой он мог показать свою меткость. Раньше он даже не слышал о такой игре. Ему были знакомы лапта, бабки, чижик, да еще городки. Здесь же игру в бабки считали плебейской игрой, тем более для девочек. Но лапта и чижик, которым научил играть девочек Леонид, понравилась им. Только для таких игр нужно было больше играющих, а у сестер было так мало подружек, с которыми они могли играть. Оказывается здесь играло роль то, что сестры были дочерьми большого начальника и с детьми, родители которых были рангом ниже, дружить не полагалось. А две девочки, с которыми можно было дружить, интересовались музыкой, прогулками по перрону вокзала и плебейские игры их не привлекали.