— Машенька, — сказала тетя примирительно, но в ее голосе звучали нотки назидания, — ты не обижайся, но я же вижу, в чем вы приехали! Конечно, тебе одной было очень трудно, мы понимаем! Поэтому мы и выписали тебя к нам. Но мы же из газет знаем, как там живут. Ты можешь смело говорить здесь обо всем — здесь нет чекистов!

— Ну при чем здесь чекисты?! — в голосе матери слышались слезы. — Почему у вам здесь такое нелепое представление о жизни в России?! Там еще, конечно, трудно с одеждой, все же такая война прошла…

— Машенька, — вмешался дядя, — мы тут свои, с глазу на глаз, как говорится, так что смело говори обо всем. Но попрошу тебя, — голос дяди стал суховатым, — свои хвалебные оды Совпедии ты при наших знакомых не высказывай. У нас бывают разные люди, но многие из них пострадали от большевиков и поэтому, сама понимаешь, как они к ним настроены. Еще не хватает, чтобы заговорили, что у меня сестра большевичка! Только прошу тебя, не обижайся! Мы знаем, что ты там так настрадалась! — Дядя обнял мать за плечи и поцеловал ее в щеку. — Договорились?!

— Хорошо, — тихо сказала мать. Потом, грустная и какая-то ссутулившаяся, прошла в гостиную и стала рассматривать семейный альбом. Она не поднимала головы, смотрела на одну и ту же фотографию подолгу, словно не видя ее, потом медленно переворачивала толстые страницы. И опять Леонид чувствовал, что какие-то горькие мысли давят сейчас на эту милую материнскую голову, но не мог понять, какие и не знал, что сказать матери и как ее утешить.

По субботам в доме дяди собирались гости. Дамы играли в маджан, вытеснив мужчин из гостиной, а мужчины в дядином кабинете резались в преферанс. Тетя в такие дни была особенно жизнерадостна, весело болтала со всеми, всем успевала сказать что-то приятное. Гости обычно собирались часам к пяти. К этому времени накрывался чайный стол, ставился специальный «гостевой» сервиз. Дамы, отставив мизинчики, ели кексы, безе и заварные калачики. Мужчины просили налить «чаек покрепче», и, извинившись перед дамами и забрав с собой стаканы с чаем, уходили в дядин кабинет, который вскоре наполнялся табачным дымом, а повар Василий приносил туда маленький столик, на котором был графинчик с водкой, рюмочки и крошечные, «на зубок», сандвичи. Мужчины время от времени наливали в рюмки, бывшие немного больше наперстка, водку, молча чокались, выпивали, крякали и закусывали сандвичами.

Дамы, еще немного посидев за чайным столом и поддерживая «светский» разговор, который был хорошо закамуфлированными сплетнями, тоже поднимались и шли в гостиную, где уже был накрыт маджанный стол. Игра эта, довольно сложная, чем-то напоминающая отчасти покер, отчасти домино, прочно вошла в быт русских, живших в Маньчжурии. В игре участвовало 148 костей, в «мастях» которых несведущему человеку было очень трудно разобраться, но дамы, до тонкости усвоив правила игры, упоенно стучали костями, дымили легкими сигаретами (оказывается, большинство дам курило, это считалось модным), сомнамбулически выкрикивая название костей. Игра как в маджан, так и в преферанс, шла на деньги, причем выигрыши и проигрыши достигали довольно крупных сумм.

— Машенька, — говорила тетя, — ты обязательно научись играть в маджан. Это так интересно! Мы просто с ума сходим! Садись и смотри, как мы играем и ты скоро научишься!

— Да не люблю я азартных игр. Трудно мне понять будет. Лучше я с вами посижу, да повяжу.

И мать садилась в уголке гостиной и вязала Леониду носки. Она всегда вязала ему что-нибудь — то носки, то какую-нибудь курточку, распускала какие-то свои вещи и опять вязала.

Леонид вспоминал, как он играл с дядей Кешей в «рич-рач» там, в России, еще так, казалось бы, недавно. Обычно после ужина, если дядя Кеша не садился за чертежи, он, подмигнув Леониду, вытаскивал самодельную картонную игру и косточки. Играли они долго, упоенно, дядя Кеша горячился, как мальчик, и тетя Лида, подойдя к нему сзади, запускала руку в курчавую шевелюру дяди Кеши и слегка трясла его голову. Играли они не на деньги, об них даже никогда не было разговора, но в игре была важно выйти победителем.

А тут, оказывается, деньги играли немаловажную роль. Во время ужина, который был часов в девять вечера, разговоры были только о выигрышах и проигрышах. Дамы щебетали о том, как одной везет, а другая, наоборот, при верных, казалось бы, костях, все время проигрывала. Мужчины тоже говорили о картах, о том, что кто-то сходил не с той карты, кто-то при «верной» карте «пропуделял».

Ужин был всегда обильным, с холодными и горячими закусками, с грибками и какими-то китайскими блюдами, которые готовил повар Василий. Водка подавалась в замороженных графинах, отпотевших на столе. Мужчины называли водку «блондинкой», почти все дамы тоже пили водку, но перед каждой новой рюмкой жеманно прикрывали ее пальцами, кричали «хватит, хватит», но потом покорялись уговорам соседей по столу и хозяев и лихо пропускали «еще по одной». Потом подавали гуся, обжаренного каким-то особенным способом, известным только повару Василию, или фазанов. Ели долго, смакуя, глаза у всех сначала начинали блестеть, потом соловели, разговор стоял шумный, но в меру, мужчины держались подчеркнуто корректно, дамы томно обмахивались веерами и каждая старалась показать, что она почти что придворная дама.

— Машенька, ну почему ты ничего не пьешь и так мало кушаешь, — говорила тетя матери. — Ты все такая же скромница! А мы, вот видишь, любим и выпить и поесть. Ну выпей хотя бы вина!

Мать неохотно выпивала рюмку вина, морщилась и сразу разделялись на две группы — дамы шли в гостиную продолжать игру в маджан, а мужчины — в дядин кабинет, где усаживались за новую пульку.

Игра обычно заканчивалась утром, вид у всех игроков был ошалелый, лица дам поблеклыми, мужчины от бесконечного курения говорили хриплыми голосами. Перед уходом гости выпивали по чашке кофе, который к этому моменту готовил, всю ночь не спавший, повар Василий. Потом, все еще обсуждая превратности игры, уходили шумной гурьбой. Как только за гостями закрывалась дверь, тетя шумно облегченно вздыхала и шла принимать ванну, приготовленную маленьким Василием, тоже всю ночь дремавшим в ожидании приказаний барыни. К утреннему чаю в воскресенье дядя и тетя не выходили, отсыпаясь после бессонной ночи.

— Господи, — как-то сказала мать, когда они были с Леонидом вдвоем. — Какой пустой образ жизни они ведут! Какие у них узкие интересы!

Она теперь часто была задумчива, редко смеялась. На вопросы Леонида — что с ней, не больна ли она, мать гладила его по голове и говорила: «Ничего, сыночка, просто так».

Гости бывали не только по субботам, но тогда маджана и преферанса не затевали, а подолгу сидели за чайным столом, разговоры вертелись вокруг железнодорожных новостей, каких-нибудь пикантных происшествий в железнодорожном поселке, дамы обсуждали моды сезона. И редко, очень редко, разговор касался жизни «там», как-будто вообще не существовало страны, бывшей их Родиной. Но и тогда кто-нибудь рассказывал «об ужасах» жизни «там», причем со ссылкой «на достоверные источники». Мать обычно старалась незаметно уйти, когда разговор касался такой темы. Тетя сокрушенно качала головой и говорила ей вслед: «Бедняжка, она столько перенесла там, что теперь все эти разговоры напоминают ей о пережитом!»

И все понимающе кивали головами, сознавая правоту тетиных слов.

В один из таких вечеров среди гостей появился седеющий, среднего роста мужчина, которого все называли «полковником».

— Ах, полковник, — умиленно пела тетя, — как я рада, что вы не забыли нас! Где это вы так долго скрывались?

Полковник, сверкнув золотыми зубами, сказал глуховатым голосом, что ездил по важным делам в Харбин. Тетя понимающе закивала головой и подвела полковника к матери Леонида.

— Машенька, разреши представить тебе полковника Капельницкого!

Это сестра моего мужа. Она только что приехала «оттуда»! — При последних словах тетя почему-то понизила голос.

Полковник галантно расшаркался и приложился к маминой руке. Леонид заметил, что ноги полковника кривые.